...Эта женщина прошла полный курс атеизма, того самого, что преподавали по тоненьким брошюркам в Коми пединституте. Она была глубоко уверена, что и животворящие мощи, и чудеса исцеления - все это лишь поповский обман.
Снисходительно, по-интеллигентски сверху вниз смотрела она на бабушек-простушек, которые чаяли исцеления от какого-то умершего монаха Оникея. А пришла пора - заболел ее младший, самый любимый сын. Заболел так, что врачи беспомощно руки опустили. И в горе пришла она в келью монаха. Я не знаю, как просила, как молила угодника Иоанникия эта женщина, эта убежденная атеистка. Но вымолила она сыну исцеление. Да и то: к Иоанникию обращалась ведь не интеллигентка, а мать, обезумевшая от горя.
Как простая деревенская старуха дала она, прежде чем обратиться к Иоанникию, обет: если к 18-летию, через четыре года, ее сын выздоровеет, то... Что именно она обещала, знает Иоанникий да Господь Бог.
Это местечко так и называют - Келья. Находится оно на правом берегу Мезени, на самом стыке Коми и Архангельской области. А на левом берегу, примерно в двух километрах повыше лежит деревенька Латьюга. Когда после долгого пути от Пыссы выходишь на обрывистый берег Мезени и видишь на противоположной стороне излучины по-северному высокие, о семь окон, по фасаду, избы, их просторные порядки, бани, улицы, изгороди и сараи, то кажется что и людьми обильна таежная Латьюга. Но пустынна деревня. Редко-редко проковыляет по усадьбе старушка, собачонка сбрехнет сдуру, а так - великая тишь в неперспективной Латьюге.
Так вот - Келья. Когда-то (никто из латьюжан не помнит ни в каком году, ни даже в каком веке) из России странники-монахи: Ева, Иоанникий и Иуда. Ева, передохнув, отправилась дальше, и, говорят, спасалась в лесах у Лешуконского. А братья во Христе срубили келью на диком берегу и стали жить: трудиться, молиться, людей на путь истинный наставлять. Место было выбрано на высокой перемычке, по одну сторону которой текла Мезень, обильная семгой, по другую - озеро, из которого сорогу да окуней можно было зюзьгой черпать. Пашню обрабатывали монахи, зерно мололи, досель сохранились обломки ручных жерновов. А пашня прежняя уже по второму кругу зарастает елями в полтора обхвата. Годы и годы прошли с тех пор. А легенды о пустынножителях все живы, даже полнятся в последние годы. Как отшелушить факты от наряда легенд - дело ученых. Я же перескажу некоторые из них, а начну с давних, старинных, сказочных.
В обзаведении у монахов чудесный конь. Говорят, к примеру, что ходил он по озеру, аки по суху, перевозил монахов из кельи на пашню. А то рассказывают про такие чудеса: сидит безлошадный бедняк дома, кручинится, что не может вспахать свой надел. А от соседей помощи не дождешься. Вечером пожалуется бедняк на тяжелую судьбу свою, а утром его будит звон удил. Выглянет в окно, а там стоит пришедший на подмогу монашеский конь Как он переплыл Мезень, в те времена глубокую, полноводную? Вряд ли это было под силу крестьянской “сивке”.
Умер в свое время Иоанникий. Иуда похоронил его, крест поставил, а сам ушел, не выдержав одиночества, в Ценогору, в тамошний монастырь. А могилу подвижника местные жители не забывали, обихаживали, со временем часовню над ней построили. И распространился по округе слух, что на могиле монаха творятся чудеса. Рассказывали об исцелениях, об обретении пропаж, о всплывавших, по молитве к Иоанникию, утопленниках.
Но еще большие чудеса принесли в Латьюгу невиданные прежде люди: в рогатых шлемах, с кровавой звездой во лбу, с всегда готовой к действию трехлинейкой за плечами... Чуть ли не первым делом забрали и отправили куда-то священника, а за ним и весь причт. Только их и видели. Пришли к пожилой женщине, церковному сторожу, и потребовали ключи, от церкви. Та наотрез отказалась, а ночью переправила церковные иконы в часовню, под защиту угодника.
Но ни иконы не уберег исцелитель, ни саму женщину. Утром ее арестовали и, как опасного контрреволюционера, отправили в Кослан. Конвоировал ее молодой комсомолец, что приходился узнице родным племянником. Все полторы сотни километров он ехал верхом на лошади, с ружьем наизготовку, а родную тетушку не только посадить, но и котомку ее арестантскую взять побоялся. Плакал на лесной тропе, а в деревнях, на глазах у людей, кричал и всяко поносил конвоируемую.
Десять лет отвесил ей самый гуманный в мире суд. Но старую крестьянку, смиренную христианку, не согнули и в лагерях. Вернулась она на родину уже в военную годину. К той поре спалили часовню, сгорели там и иконы, спасенные от безбожников. Про пожар, кстати, тоже своя чудесная история. Деревенская молва утверждает, что поджог часовни совершил, по наущению сельсовета, тогдашний лесник. Как утверждает молва, случайность ли, Божий ли суд, но поджигателя тут же настиг паралич. Беспомощного мужика, как ребенка, повезли на Вашку. Там он и умер.
А в Латьюге, как и везде, разгоняли “религиозный дурман”. Вот директор деревенской школы ставит перед пионерской линейкой самую тихую и прилежную ученицу, она ждет привычного поощрения, а директор начинает ее позорить: от кого-то он узнал, что девочка смотрела, как молится ее бабка, но антирелигиозную агитацию с ней не провела. И “воспитательная работа” приносила свои плоды. Вернувшиеся с фронта мужики, израненные, хлебнувшие горя, снова построили над могилой угодника часовенку.
И опять ее спалили. На сей раз поджог совершил по собственному почину, по велению, как всегда писали, сердца, молодой безбожник, только что справивший совершеннолетие. И этот поджигатель больше не появлялся в деревне. Сгинул на чужой стороне, и ни слуху о нем, ни духу.
А бабушки вновь слепили часовенку над Оникием (так трансформировалось имя монаха) слепили ее на скорую руку, из горбыля, из рубероида. Но эта “скороспелка” стоит уже, почитай, два десятилетия.
И продолжаются от могилы чудеса.. Заболела в дальнем Политово годовалая девочка: опухоль закрыла глазки ее. Куда ни возили, где ни лечили, а все проку нет. И Оникей не сразу справился с хворью. Три раза носила ее мать в пестере за плечами за тридцать километров, но вымолила, выпросила девочке исцеление. Сорок лет минуло с тех пор, а все благодарит семья угодника Божия за избавление от недуга. А та девочка и по сей день живет где-то в Сыктывкаре.
Вот сходная история. Зрелый мужик, упорный атеист, как-то простудил горло. Случилось осложнение. И тоже - у каких только врачей ни лечился он, а все без толку. Правда, предлагали сделать операцию, но успеха не гарантировали. Жена его чуть не каждый день уговаривала: попроси о помощи Оникия, помолись. Но гордый атеист терпел страдания, а все надеялся на науку. И вот ночью его так припекло, что сдался гордец, взмолился: помоги, угодниче Божий. И ночью прорвало нарыв в горле, вышла болезнь гноем и кровью.
В знак благодарности поставил мужик крест на повороте тропы от Мезени к могиле праведника. Крест уже посизел от дождя и ветра. Давным-давно, видимо, стоит.
Тут обязательное правило: прежде чем попросишь Иоанникия о помощи, даешь обет-обещание выполнить какое-нибудь богоугодное дело. И обещанное надо обязательно выполнить. А то рассказывают про бабушку, которая, потеряв корову-кормилицу, обратилась за помощью к угоднику и пообещала, если найдется “буренка”, принести в часовню оковалок мяса, а там мясо это могут использовать люди. Корова нашлась, бабке же мяса стало жалко и она сделала вид, что забыла про обет. Вновь заблудилась корова в лесу, и вновь горячо просила угодника бабка. И вновь, обретя пропажу, пожадничала - не исполнила обета. И пропала корова в третий раз, пропала уже окончательно. Давным-давно в Латьюге повывелись коровы, значит рассказ этот из прежней, вернее всего, еще досовхозной жизни. Да, Оникея не обманешь.
Мы идем мимо обетного креста и латьюжане-проводники мне рассказывают чудесные истории об исцелениях. Много наивного, много небылиц в историях. Есть в них и этакое языческое преклонение перед мощью угодника.
Мы стоим перед распахнутой дверью сарайчика из горбыльных досок. Обочь входа прибито распятие. Внутри, над могилой Иоанникия, творят богослужения. Вот и кружка с древесным углем для каждения, вот огарки свечек. Тут же лампадки. Висят по стенам иконы, все современные, печатные. Из старинного резного оклада кто-то выдрал икону, разбив стекло, взамен прилепил там картину, правда, религиозного содержания. Тут же полотенца, рубашки, платки и шали... По обетам приносят сюда и мануфактуру, и продовольствие, и деньги. Все ценное из Кельи исчезает в тот же день, как и появляется. Чудес тут нет, грабят часовню, грабят Иоанникия местные подростки. Записал я и рассказ одного на таких грабителей:
- Груды мелочи раньше лежали на монашеской могиле. И вот мы собрали эти старушечьи монеты и поехали в ближний магазин за водкой. Хватило на целый ящик. Идем мы к лодке веселые, удачливые, осталось шагнуть через борт, как поскользнулся я, и со всего размаха об уключину трахнулся челюстью. Трех зубов как не бывало. Едем. Приятель мой смеется и так вот, смеясь, идет с кормы, просит, чтобы сменил я его за рулем. И вдруг теряет равновесие, хватается за меня, мы вместе наваливаемся на один борт, лодка переворачивается и идет ко дну наш ящик. А вдобавок и прочий припас. Воды нахлебались, намерзлись в Мезени. И только молитва к Оникею спасла нас. Кто молился? А ты угадай.
Собеседник мой смеется, показывая всею красу искусственных зубов.
...Я и два моих спутника стоим, опустив головы, над могилой Иоанникия. Самое время сотворить молитву и я жду, что начнут ее мои спутники, по возрасту они старше меня. И, как бы угадав мои мысли, один из них говорит:
- Совсем мы дикими стали, ведь я молитвы ни одной не знаю.
Тогда я начинаю:
- Отче наш, иже еси на небесех...
Спутник справа, вижу, крестится. Через паузу, неуверенно, как бы преодолевая сопротивление, творит крестное знамение и второй спутник:
- Верите ли, на шестом десятке впервые прилюдно перекрестился.
Мы возвращаемся по еле заметной тропке к лодке, ожидающей нас у крутого берега. Идем медленно, беседуем о многочисленных чудесах. И вдруг ловлю себя на мысли, что самое большое чудо Иоанникия то, что тропка эта так и не заросла диким ивняком. Что помнят подвижника, говорят об Оникее долгими вечерами в окрестных деревнях. Знают, что рядом, совсем близко лежит прах заступника за них, грешных.