Часовня на месте убиения молнией
св.Артемия
| 3 | Паломничества и поездки |
Сияющий отрок
(дневник паломника, июль 1994 г.)
Святой Артемий Веркольский – один из самых почитаемых и любимых святых не только у нас, на Севере, но у всего русского народа. Святость его непостижима. Он не был мучеником или схимником, стяжавшим святость многолетней молитвой. Он, собственно, никем еще не успел стать. Он был обыкновенным мальчиком – с чистой душой, как у всех детей. И неведомо нам, почему именно его Господь отметил и взял на небо, в вечную жизнь, прервав земное его бытие на двенадцатом году от роду. Мы знаем лишь о свидетельствах его святости: о том, что тело мальчика было найдено нетленным в сиянии лучей, о многочисленных исцелениях и других чудотворениях.
Свидетелями их были паломники, приходившие в Верколу со всей Руси. Село Веркола находится на самой окраине Архангельской области, граничащей с Коми. И поныне места эти глухие, малолюдные. До революции Архангельскую и Коми земли соединял древний Пинежский тракт, проложенный в лесной дебери и болотах, и осталась память, как ходили по нему паломники из коми сел. Случалась ли напасть какая – давали удорские крестьяне обет Богу, что сходят помолиться к мощам Его угодника; а потом, получив избавление от лиха, собирали котомки, кланялись на четыре стороны с крестным знамением и пешком отправлялись в Веркольский монастырь.
Добирались за три дня, ночуя под деревьями. Нынешним летом и мы, выполняя свой обет, отправились вдвоем этим путем.
1. Вашка – Пинега
Древний Пинежский тракт проходил раньше мимо села Кривое, что на реке Вашка в Удорском районе, и дальше уже тянулся тайгой – до первого Архангельского села Нюхча, от которого рукой подать до Верколы. Но, приехав на Вашку, узнали от сельчан, что тракт давно зарос и непроходим. На Пинегу никто уже не ходит, разве что какой-нибудь охотник случайно забредет, заблудившись в погоне за лосем. Поразмыслив, решили мы от плана своего не отказываться, отправиться напрямки – и во всем положиться на Бога. Как раз в ту сторону, к границе Архангельской области, тянется приток Вашки – речка Пучкома. Вдоль нее и пошли.
В дневнике появилась первая запись: «21 июля. Поднялись по Пучкоме на 10 км. Привал. Акафиста св.Артемию у нас нет, и решили помолиться Николе Угоднику, да защитит нас в пути и не допустит дождя. Небо хмурое, вот– вот хлынет ливень... Господи, пронеси!» Впоследствии удивились своей догадке: именно к святителю Николаю и надо было обратиться... Но об этом после.
22 июля. Бог помогает: дождя нет, к тому же на охотничью избушку набрели. Прочитали молитву «На вхождение в новый дом» и повалились спать. Среди ночи проснулся: за окном луна пятном на небе, темно, веет осенью. «Господи, от всякого вреда соблюди невредимы!» Прочитал шепотом, и из темноты донеслось: «Аминь». Мой спутник тоже не спит. Что нас ждет впереди?
23 июля. Мы – дома. В печке потрескивают поленья, тепло, сижу за столом у керосиновой лампы, пол чисто выскоблен, зеркало на стене, уютно... На двери висит толстая цепь, чтобы закрываться от медведя. Около избушки валяются клочья бурой шерсти. Кругом на десятки километров безлюдная тайга, а здесь... будто дома. Почему? В красном углу избушки замечаю две пустые полки с пятнами воска, видно, что сюда кто-то ставит иконы. Уходя, оставляем на столе номер газеты «Вера».
24 июля. Раннее утро. Простились с Пучкомой, превратившейся в ручей, и дальше пошли по компасу. Шли почти без остановок до самой ночи, какая – то сила на крыльях несла!
Тропарь св.Артемию Веркольскому.
«Вышняго повелением тученосным облаком, небо помрачившим и молниям блистающим, грому же возшумевшу с прощением, испустил еси душу твою в руце Господеви, премудре Артемие, и ныне предстоиши престолу Владыки всех, о иже верою и любовью приходящим к раце твоей, подая исцеление всем неотложно и моляся Христу Богу спастися душам нашим».
Честно сказать, страшновато (в ту ли сторону идем, не загибнем ли?), время от времени крещусь на ходу – и под ногами в зарослях прорисовывается едва видная звериная тропка, по ней легче идти. Палатку ставили уже в темноте, на берегу неизвестного ручья. За день мы перемахнули из бассейна реки Вашки в бассейн реки Пинеги».
Слава Богу! В темноте не заметили развалившуюся избу. Потом уже у одного охотника-промысловика узнали, что здесь стоял скит старообрядцев-скрытников. Видимо, сюда, в дебри Пинежского края, они пришли с Выга, а потом подались дальше, на Удору.
25 июля. По ручью вышли к какой-то петлистой реке. Приходится часто идти вброд, раздеваясь донага. Комаров на удивление нет и дождя тоже. Где-то тут рядом медведь, всюду его следы. Радуемся этим признакам жизни, и совсем не страшно. Определенно нас кто-то ведет «за руку», так все удачно складывается.
Неожиданно вышли на лесную дорогу, сели и стали ждать. Сразу же пошел дождь – впервые за все время пути. Промокнуть не успели, показалась машина-вахтовка, подобрала нас. Лесорубы объяснили, что река, приведшая нас сюда, называется Нюхча и впадает она в Пинегу. То есть вышли мы правильно. Но могли бы и не ходить тайгой: от Благоево есть теперь дорога, открыт мост, и сюда из Коми можно доехать попуткой, всего за два часа. В ответ мы улыбаемся, молчим. Лесорубы недоумевают: на туристов мы, вроде, не похожи, на охотников-рыбаков тоже... Зачем же шли тайгой, когда можно на машине?!
Выворачиваю шею, чтобы кинуть последний взгляд на Нюхчу, названную так, наверное, из-за сладких запахов ее лугов. Как прекрасна эта земля! Мягкие, словно перина, сухие болота. Сосняки-беломошники. Зеленые горбы холмов, с которых текут ручьи в Вашку и Пинегу. И небо: по-летнему ярко-синее и чистое, как льдинка. Сколько же паломников прошло здесь – сквозь первозданный, девственный мир! И как им легко было нести молитву этой таежной дорогой – нести Артемию. Ведь в нем, в святом отроке, они любили ту самую – девственную – чистоту, данную Богом от начала и природе, и человеку.
Господь изначально сотворил Адама святым, святость эта была так же естественна, как окружающий мир. Но замутилась наша природа, лишь в детях еще отражается воспоминание о естественной, Богоданной святости... И не потому ли Господь забрал отрока Артемия в вечное бытие, чтобы это воспоминание не умерло, не забылось в нас?
Во время паломничеств случайностей не бывает, все наполнено смыслом – в этом я давно убедился. И все же удивило меня одно совпадение. Позади были Веркола, Архангельск, я ехал в поезде обратно – и думал о монастыре, о таежном нашем пути. Соседка по полке явно набивалась на разговор, хотела что-то рассказать, но я отворачивался. И тут оказалось, что попутчица родом с Вашки, тамошнюю тайгу хорошо знает, в детстве со своим отцом даже на медведя ходила. И впоследствии, будучи директором Лешуконского Дома пионеров, не раз водила ребят в походы в те самые места.
«Какая же благодатная наша земля! – вздохнула вдруг спутница. – Помню, сразу после войны такое чудо было. Среди лета, когда самая красота в природе наступает, земля наша в небе отразилась. Все сельчане из домов повыскакивали, головы задрали. А там, на небе, словно географическая карта: зеленая тайга, лента Вашки сверкает, и – Боже мой! – деревни, как на ладони. С земли все отчетливо видно, но мужики зачем-то на крыши позабирались, в небо пальцами тычут: »Глядите! Лешуконское-то как видать! А вон выше – Олема, Резя, Чуласа, Русома, Каращелье... А вон, глядите-ка, дом сватьи моей!»
Слушал я рассказ уроженки Лешуконья Раисы Николаевны Крупцовой и, пораженный, вдруг вьяве представил, как отразился навечно в небе и сверху смотрит на нас обыкновенный мальчик из села Веркола – святой Артемий.
2.Обретение
26 июля. С лесорубами доехали до п.Сосновка, а оттуда на рейсовом автобусе в Верколу. «Автобус» – машина «Урал» с пассажирским кунгом. Во всем Пинежском районе нет ни одной асфальтовой дороги, лишь колдобины. Как писали в старинном описании: «Путь к Веркольской обители крайне затруднителен». Находится она на другом от села, высоком берегу Пинеги – отделена от житейской суеты. Приходится долго ждать лодку с перевозчиком...
Монастырь показался нам огромным: много каменных зданий и церквей, хорошо сохранившихся. Иеромонах, к которому подошли под благословение, подарил по иконке с тропарем. Взглянул на образ святого Артемия и изумился: рядом с отроком изображен седой старец в епископском одеянии – Никола Угодник! И вспомнилось, как в лесу мы стали почему-то молиться ему, за неимением молитв св.Артемию... Монах объяснил, что двух святых часто изображают вместе, поскольку отрок был прихожанином Никольской церкви, и впоследствии мощи его покоились также в Никольской церкви.
|
Родился Артемий в 1523 году в крестьянской семье. С пятилетнего возраста стал чуждаться шумных мальчишеских забав и удивлял всех кротостью и добротой. Особенно же отличался послушанием родителям. Хотя он был слаб здоровьем, но с ранних лет помогал отцу в земледелии. 6 июля 1544 года, когда они пахали в поле, вдруг поднялся сильный ветер, появились тучи, с необыкновенным грохотом разразилась молния, и Артемий предал дух свой Господу. Отец его вернулся в деревню, и все побежали на поле, потому что любили его. На теле мальчика не нашли никакой раны. По обычаю того времени, убитых молнией не полагалось хоронить на кладбище. Его отнесли в лес и положили на землю, поставили сверху деревянный срубец.
В 1577 году клирик Веркольской Никольской церкви собирал в лесу ягоды и вдруг увидел воссиявший свет. На земле лежало тело отрока совершенно целое и как бы сияющее. На место пришли священник с прихожанами и «без всякого рассуждения« перенесли тело на паперть храма, где оно, доступное всем, лежало еще 6 лет. Затем его принесли в придел храма. Чудотворения начались сразу же. В том же 1577 году по Двине свирепствовала повальная болезнь, вроде лихорадки, особенно от нее страдали дети. У веркольца Каллинника заболел сын, крестьянин много молился и, наконец, молитвенно обратился к блаженному Артемию. Приложившись к его мощам и снявши с гроба часть бересты (она служила вместо покрова), принес бересту домой и положил на грудь сыну. Внезапно тот выздоровел. После этого и другие стали брать бересту – и исцелялись. В 1610 году указом новгородского митрополита мощи были освидетельствованы, была составлена служба св.Артемию.
|
Монастырь же возник так. В 1635 году царь послал в Кевролу и Мезень воеводу Афанасия Пашкова. Проезжая Верколу, воевода, несмотря на предложение местного священника, не зашел и не поклонился новоявленным чудотворным мощам. Вскоре у него заболел сын Иеремия, мальчик был уже почти при смерти, после исповеди у него отнялись зрение и слух. Тогда воевода, вспомнив свой грех, дал обет съездить с сыном к св.Артемию. Услышав это, Иеремия сам встал и, держась за оконце, спросил отца: «Каким путем надо ехать к чудотворцу Артемию?» (От Кевролы до Верколы примерно 50 верст). Со слезами воевода дал сугубый (повторный) обет. Приехав туда, приложившись к мощам, Иеремия сразу излечился. А отец его там, где были найдены мощи, построил церковь во имя чудотворца Артемия. В лесу на месте сгнившего сруба вырос прекрасный деревянный храм. Воевода устроил также келии, ограду и появилась монашеская пустынь. В 1647 году указом царя, к неудовольствию жителей Верколы, мощи были перенесены в монастырь.
Устав монахов был строгий (он и сейчас вывешен в трапезной): «Друг к другу в келию без великой нужды не ходить, разговоров неполезных всемерно уклоняться: в коридорах для бесед не останавливаться; в рапезе отнюдь не разговаривать; громко в келиях не читать, быть и наедине всегда одетому, кроме ночных часов: почитать друг друга, особенно старших летами...»
Поистине, это была обитель сосредоточенных на духовной жизни, кротких, светлых людей. Удивительно, но за всю историю сюда, к отроку Артемию«, не привезли ни одного ссыльного. А ведь в северные монастыри при московских царях часто ссылали неугодных. Эта пустынь и в самом деле была отделена от мира сего.
Ныне обитель возрождается. И странно видеть это благолепие каменных храмов среди таежных просторов. Село Веркола немноголюдно, прихожан здесь мало, стоит ли столько средств вкладывать? Но... пустынь и есть пустынь.
Чудотворные мощи пока не обретены. Они исчезли перед самым приходом «красных« и, предположительно, скрыты под монастырем, в подземных переходах. Монахи молятся, чтобы свершилось второе обретение. И уже чувствуется, что святой блаженный отрок здесь, рядом, подает молитвенную помощь. Один из таких случаев произошел в деревне Кеврола, той самой, где некогда первостроитель пустыни воевода Пашков давал свой обет. Деревня горела, пожары следовали один за другим, и тогда обратились жители в возрождающуюся обитель, к настоятелю, чтобы умолил он святого Артемия... После молитв в Кевроле прекратились пожары.
Помогает блаженный отрок и строителям монастыря. Удивительно, как малыми силами смогли они столько сделать...
3. Часы с колоколами
В монастыре пока три инока: настоятель иеромонах Иоасаф (Василикив), первый постриженник обители иеромонах Артемий (Козлов) – он на снимке слева, и рясофорный монах о.Сергий (Бурмистров). Настоятель был в отъезде, так что вместе с трудниками (четверо взрослых и мальчик) вся братия насчитывала семь человек. Наша малочисленность особенно почувствовалась во время трапезы: мы сидели за длинным-предлинным пустым столом в большом гулком зале. Когда-то здесь умещалось 184 монаха, при этом хватало места и трудникам.
Трапезная устроена с умом. Высокие ее своды поддерживают арочные колонны с небольшими решетчатыми оконцами, которые служили для отопления зала. Теплый воздух поднимался с нижнего полуэтажа, где находилась кухня: оттуда же на лифтах-подъемниках доставлялись готовые блюда, и таким же образом спускалась вниз грязная посуда. Поэтому чистота здесь была идеальная, что немаловажно, ведь »столовая« одновременно служила как бы частью храма. Длинные столы упирались раньше в распахнутые воротца, за которыми была видна центральная часть храма с иконостасом. Так что даже за трапезой монах не отлучался от богослужения. Говорят, служба здесь была красивая, до самой революции в пустыни сохранилось старинное русское столбовое пение.
Воротца эти ныне замурованы. На кирпичной кладке повешена икона. Помолившись на нее, придвигаем тарелки. Все сосредоточенно, молча едят, только голос о.Артемия раздается – он читает из жития. И вдруг... с улицы слышится колокольный звон. Пересчитываю сидящих за столом, кто бы это мог звонить? Вот уже сутки я слышу: через каждые полчаса звучат колокола, напоминая о бренности земной, временной жизни. Как эти несколько человек успевают?! У них и служба почти каждый день, и келейные правила, и восстановительная работа кипит (на одном храме крышу кроют, в другом – оконные рамы вставляют), и поле у них огромное (трактор во дворе стоит), и три коровы ухода требуют... А тут еще не забудь каждые полчаса в колокол ударить! Даже ночью кто-то не спит, «бумкает». Вслух удивляюсь, на что следует ответ:
– Так ведь это не человек звонит, а часы с боем, к ним веревками четыре колокола привязаны. При советской власти их реквизировали, в Карпогоры увезли – а мы вернули на место, на колокольню.
Все, оказывается, просто. Но меня не оставляет ощущение, что есть в монастыре еще кто-то невидимый, который монахам всюду подсобляет. Вот и в Карпогорах (райцентре) сумели иконную лавку устроить, дом купили, собираются катехизаторские курсы открыть. И в Суре, на родине святого Иоанна Кронштадтского, ведут переговоры, чтобы передали монастырю сельский храм, использующийся не по назначению. Построен он был целиком на деньги о.Иоанна и принадлежал женскому монастырю, которому покровительствовал святой.
Часто бывал св.Иоанн Кронштадтский и в Веркольской пустыни. Верхнюю церковь самого большого здесь собора освящал он. Только снаружи, на стенах его, было 54 иконы, а как благолепно было внутри! Высокий купол, большие окна с витражами. Крестный ход совершался »по воздуху«, по балкону с балюстрадой, устроенному вкруговую храма на большой высоте. С этой »воздушной« дорожки открывается Божий мир на все четыре стороны: внизу до самого горизонта зеленеют леса с лугами, блестит лента Пинеги. А внутри храма уже не так нарядно. Роспись поотсыпалась, всюду надписи »туристов«.
Всего в монастыре три каменных храма, один деревянный, одна часовня, два двухэтажных братских корпуса и игуменский корпус, в котором находится единственная в Верколе школа. Учеников доставляют из села на лодках, что сопряжено с риском, особенно во время ледохода. Сами школу не строят и монастырское здание запустили – уже 70 лет там не ремонтировался туалет, так что живут »с запахом«. Около монастыря вырос поселок Светлый Путь, жители его, в основном, и занимались разорением.
Монастырь передали церкви не сразу – после »хождения по инстанциям« Людмилы Владимировны Крутиковой, вдовы уроженца села Верколы писателя Федора Абрамова. В 1991 году сюда въехал первый монах, отец Иоасаф. Было это осенью, все окна разбиты, надвигалась северная зима... Но, главное – монастырь уже жил.
С Людмилой Владимировной мы познакомились в храме св.Артемия Веркольского. Почти каждое лето она приезжает из Петербурга на родину мужа, хотя ей уже 76 лет. Так совпало, что был как раз день памяти св.Владимира Крестителя – престольный праздник Петербургского Князь-Владимирского собора, прихожанкой которого она является. Не усидела в своем деревенском доме и, опираясь на палочку, пошла потихоньку к Пинеге, перевезли ее на лодке, и вот она в монастыре... В церкви св.Артемия Веркольского из прихожан, кроме нее и меня с другом, был лишь один трудник. Служба была простая, без хора. Время от времени подпевала Крутикова, потом с о.Артемием читала канон святому. Невольно выступили слезы радости: какая простая, чистая и возвышенная служба! По окончании зашли и в соседний притвор (в Артемьевском храме их два – во имя св.Артемия и св.Николы Чудотворца). Проводили мы Людмилу Владимировну до самой лодки, по пути она рассказала, что придел св.Артемия есть при Пятницкой церкви в Москве. Там хранятся частицы его мощей, а в день памяти (8 июля) совершается крестный ход с чудотворной иконой, сделанной из гробницы святого. Такой же храм есть в Вятке.
«Пока русский народ молится святому отроку – не состарится и не умрет русская душа!»
4. До самого рассвета
С колокольни храма св.Артемия Веркольского сорвался перезвон и далеко разнесся над рекой Пинегой. Будто целая стая звонких птиц взмыла и понеслась над простором. Подумалось вдогонку: все же этот «живой» колокольный звон не сравнить с мелодичным, но однообразным звоном курантов. Часовому механизму, даже самому отлаженному, не заменить человеческой руки, пусть и неопытной еще, совсем юной...
Звонарем на монастырской колокольне вот уже все лето самый молодой насельник обители – отрок Иван, 12-ти лет от роду. Когда о.Артемий благословил нас с Иваном осмотреть монастырь, первым делом Ваня повел меня на колокольню. Тесным винтовым лазом мы поднимались по ступеням наверх, как вдруг вбок ушел теряющийся в темноте ход, нырнуть в который было столь заманчиво, что я не удержался и зазывно спросил Ваню: «Что там?» Он пожал плечами: «Не знаю. Батюшка меня не благословлял туда ходить...» На колокольне мы долго молча созерцали окрестные дали: малым семечком чернела над рябью Пинеги лодка, на том берегу лениво разметалась Веркола, по лугам там и сям виднелись тучные, словно лошади, стога сена, необъятная высь небес...
Потом, за разглядыванием механизма курантов, полного промасленных шестеренок, Иван рассказывал о себе, своих каникулах в монастыре. Иеромонаху Артемию он приходится младшим братом, постоянно с родителями живет на пустынном берегу Белого моря, в городе секретных заводов и военных верфей – Северодвинске.
Накануне в разговор с о.Артемием о нуждах монастыря вплелась задумчивая нить: «Удивительно, как через малое, незаметно Господь приводит к Себе людей, – сказал он, и, проводив взглядом пробегавшего через монастырский двор младшего брата своего, добавил. – Ведь в семье, от родителей мы никогда не слышали о Боге. А теперь они все лето здесь, домик вот купили неподалеку...»
...После колокольни Ваня провел меня к собору, по пути рассказывая, каких страхов натерпелся: когда-то заперли случайно в гулкой вечерней пустоте собора. В полуразрушенной, некогда монастырской кузне мы нашли место, где стояла наковальня; собрались, было, идти искать остатки деревянного водопровода, проложенного некогда еще монастырской братией, но стало уже смеркаться. Из ближнего перелеска дохнуло ночной сыростью, красный диск солнца скрылся за монастырскими постройками, за Пинегой, за дальним зубчатым горизонтом лесов: растворились долгие тени, над лугами разлился туман и в ровный стрекот цикад погрузился «Светлый путь».
Вспомнилось мое детство: те же ежегодные, полные тайных открытий летние каникулы, затерянный в лесах пионерлагерь или какая-нибудь деревенька Простоквашино, купанья в реке по ночам, штабы в чаще леса, футбол рваным мячом, костры... Словно сквозь пальцы утекло время. Как же не хватало нам таких вот каникул, хотя бы один раз за все годы – среди стен далекого монастыря, в послушании у старшего брата – инока...
Уже поздно. На западе разгорается долгая северная заря, а мне хочется сказать Ивану напоследок что-то значительное, важное для меня, даже, быть может, более, чем для него: о радости приобщения к Божьему деланию, о счастье жить в России по-русски, о том, что эти минуты и дни никогда не вернуть... Но слов не хватает.
Внимательно и очень серьезно, как и все, что он делает, Иван вглядывается в пламенеющие краски заката и отвечает на мое молчание:
– Чудно!.. А будет еще красивей, все небо переменится, станет оранжево-алым, как огонь в костре, и таким останется долго-долго, до самого рассвета.
М.СИЗОВ,
И.ИВАНОВ.
