(Комментарий. Начало на предыдущей странице)

Не слишком ли много внимания уделили мы здесь этим празднествам? Нет. Событие это в нынешнем столетии безусловно самое крупное для нашей епархии (тогда еще была Архангельская и Мурманская епархий – web ред.) и одно из весьма значительных для всей России. Почему? Обратно, на духовную родину возвратились мощи основателей монастыря. И только-то? Но мы понимаем: на Русском Севере появилось новое духовное средоточие. Теперь здесь не только человек обращается к Богу, вопрошая, но и слышит ответ Неба. Ибо здесь к нашим слабым молитвам присоединяются молитвы славных в очах Господа Зосимы, Савватия и Германа, молящихся Ему о нас. В надежде, что Господь слышит нас и поможет нам – основа всех упований на возрождение страны. Потому что нет сегодня кредита ни политикам, ни фермерам, ни коммерсантам, ни военачальникам. Никто, как Бог! – повторяем мы сегодня эти тысячекратно звучавшие в нашей истории слова. «Сколько еще времени будет наша несчастная родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дальше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать? «А все-таки, никто как Бог! Да будет воля Его святая!» Слова эти принадлежат императору Николаю II Александровичу, а сказаны были в 1918 году.

* * *

Все провалилось. Там, где когда-то стояла златоглавая столица, русская первопрестольная, теперь только несколько островов. Большей частью даже не острова, а отдельные рифы без названий, валуны в мутной воде, а вокруг плещется торгашеское море, временами штормит, захлестывает путаными водорослями грязной политики; вот прогноз как раз такого шторма (этакого народного ликования в лучших традициях Потемкина) был и на конец августа 1992-го. И уже из этой жижи высунулось мурло нового хозяина жизни и захрипело: «Виват, Россия!», и уже покатился этот вопль к Петрограду, и скоро уже там подхватят его, – но поздно. С одного из московских островов, именем Данилов монастырь, чуть раньше успел отбыть Патриарх Московский и всея Руси к мощам, спасительным мощам угодников Зосимы, Савватия и Германа Соловецких, – короткий молебен над ними в Александрово-Невской лавре, и дальше – на Север, на Соловки.

* * *

Обычно на иконах преподобных Зосимы и Савватия святые держат на руках как бы макет, модель Соловецкого монастыря. Так вот: держат на своих руках они не макет, а всю Россию. Ибо Соловки – это малая модель Русского государства. Не говорю об истории, но глянем хотя бы на географию: на островах есть все – леса, озера, луга, каналы, даже гора есть. Древний монастырь и новый поселок рядом. Мортиры в башнях Кремля смотрят в бойницы на взлетающие самолеты. Белоснежные морские лайнеры на рейде и вытянутый челн помора, тот же, что и столетие назад, только с мотором. Монах на колокольне и мужик в канаве. Раздолье для киношников!

Но если увидите где-то фильм, снятый на таких вот – внешних исключительно – контрастах, не верьте. Нет контрастов на Соловках, не славится ими Русь. Контраст – принадлежность неживого (холодное – теплое, излом – изгиб...). Но Соловки – это организм, живой, страждущий. Здесь – целый мир, и как во всем мире здесь еще ничего не решено. И в местном музее на территории Кремля вдруг ни с того ни с сего в присутствии экскурсантов впрах разругаются билетерша и истопник: есть ли польза от монастыря и монахов или один вред (надо же, до сих пор не разрешили эту проблему!). И вдруг во время одной из служб ко мне шепотом обращается супружеская чета: «Они тут впервые, покажите им, как креститься надо?» – и кивают на своих белобрысых детишек, – я складываю троеперстие и вижу, что это именно они, взрослые, впервые в храме, и как крестятся нужно знать в первую очередь именно им, взрослым, да только спросить неловко...

* * *

Баталии вокруг того, быть или не быть монастырю на Соловках, длились вплоть до 1991 года.

А и в самом деле, зачем тут монастырь? Попробуй здесь в чем-то переубедить стойкого прагматика. Он скажет, что для повышения духовности есть театры, для распространения просвещения – университеты, для развития новых форм хозяйствования и фермеров, пожалуй, довольно.

Только и остается – на историю сослаться. Ведь существовали же, строились монастыри не только и не столько на царские пожалования да на церковные средства, но весь православный люд нес свою копейку в монастырскую кружку. Зачем бы это смекалистому, хозяйственному русскому мужичку? Зачем, в конце концов, не удовлетворялся крестьянин церковью в собственном селе, а за тридевять земель шел трудником – за один харч – на тяжелые работы в обители?..

Сколько ни придумывай рациональных объяснений этому, а ответ найдешь, лишь побывав в монастыре. Я, к примеру, с окончательной ясностью понял это после разговора с игуменом Германом. И не из самого разговора, – так. Возле него – всегда теснится народ. Липнут, точно стружка металлическая к магниту. «По-современному» это можно попытаться объяснить так: всяк стремится попасть в мощное энергетическое поле, окружающее о.Германа, и «подзарядиться» в нем. Свое ощущение могу передать одним словом: умиротворенность. Люди, одаренные особым зрением, утверждают, что зримо видят исходящее от отцов, молитвенников свечение. Я не видел, но чувствовал, честно. Что-то особенное я чувствовал и когда помазал меня елеем, поздравил и благословил святейший Патриарх (как и каждого, пришедшего в храм). Думаю, не проходят бесследно молитвы к Богу, воссылаемые за него по всей Руси Великой, за каждой храмовой службой.

Так и монастыри: человек спасается, прося молитв к Богу и благословения у святого угодника, а земля вся, народ спасается и очищается источниками духовности, кои и есть монастыри. Они – точно столпы духа, сваи, на которых стоит Русь. «Тяжела» безбожная Россия, «сваи» потрескивают от напряга, точно рудстойки в шахте, да и мало еще столпов этих... Сколь же трудно приходится братии! Ну да никто, как Бог!

* * *

В дни торжеств над Соловками низко влачились тучи, дул пронизывающий северо-восточный ветер, Бог весть, почему называемый у беломорчан полунощником, временами в воздухе повисала сырая мгла и тогда уже по всем канонам проглядывал октябрь, и было даже мрачнее – ибо леса вокруг стояли не прозрачны, а густо-зелены, мокры и недружелюбны. Не бывает ничего случайного. Вспоминая прошлогодние торжества по случаю перенесения мощей св.Серафима Саровского – под лучезарным небом начала августа – и сравнивая с небом нынешним, еще раз убеждаешься в этом. Таков нынче и лик России: тяжелая, сумрачная, какая-то утробная дума с самой себе.

Мне показалось: под стать этой сумеречной стихии было в эти дни и состояние Патриарха, – несколько раз заговаривал он о трудном времени, да все как-то прерывал на полуслове, редко улыбался. Может быть, мне показалось. Может, и нет. Хотелось верить, что драма обманутого народа ему не чужда. Оттого и подумалось: ведь если б захотел святейший, то все торжества на Соловках спокойно можно было бы завершить не 23-го, а 21-го августа, и уже на следующий день быть в Москве, на совсем иных торжествах; благословить, как в прошлом году, участников «обороны Белого дома», поучаствовать в шоу-поминках «героев», может быть, снова показаться на одном балконе с Ельциным... Хотелось верить, что предстоятель нашей Церкви отмежевался (отрешился, сбежал – как угодно!) от этого пира во время чумы, к которому его непременно «подключили» бы руководители «этой страны». Пишу эти строки, а перед мысленным взором стоит лик игумена Соловецкого Филиппа, ставшего при Иоанне Грозном российским митрополитом. Святой мученик! Не устрашился он в лихую годину сказать царю: «Различай лукавого от праведного, принимай добрых советников, а не ласкателей! Грешно не возбранять согрешившим, но зачем разделять единство державы!..»

Приезжавших в эти дни на Соловки, можно условно разделить на три «сословия»: «духовное», паломники и репортеры. О последних скажу особо.

Вынос на причал трех ковчежцев с мощами угодников Зосимы, Савватия и Германа как-то остался без внимания. Вся репортерская рать зашевелилась, забегала, застреляла фотовспышками, лишь когда на берег сошел Алексий II. Точно событием было не перенесение мощей, а явление на остров Патриарха. Странно это, тем более, потому, что большинство радийщиков и телевизионщиков было из Москвы... Вспоминается еще эпизод. В надвратной церквушке шло богослужение. Не все смогли протиснуться туда, и в дверях жадно, поверх голов ловили доносившиеся оттуда звуки. Только один человек чувствовал себя совсем комфортно: настроив «Репортер» он привычно начал: «Мы находимся в Благовещенской церкви Соловецкого монастыря, ее единственную, в меньшей степени коснулось осквернение, которому подвергли...» После необходимого вступления, репортер, соперничая с Патриархом, повел свою «службу», представив в микрофон своего собеседника, он начал интервью с сакраментального вопроса: «Как, по-вашему, должно начаться возрождение России?»

По-своему удивительно это сословие, которое при любых обстоятельствах российской жизни остается собой. Собственно, о себе говорю. Только выйдя из «роли», способны мы увидеть себя со стороны и – ужаснуться. Было несколько лет в нашей «перестройке», когда слово журналиста было словом первооткрывателя и уже потому было ценно, его слушали, ему верили. Но времена круто изменялись, стало необходимо «углубляться», вдруг стала очевидна вся их удручающая журналистская поверхностность – может быть, от желания быть «над», все видеть, все слышать, ничто не принимать близко к сердцу?

Собственно, в чем главное различие между репортером и паломником? Оба одинаково любопытны, вездесущи, в чем-то даже отважны. Но если паломник отдается на волю Божию, старается во всем участвовать и при этом все пережить, то репортер – все употребить: паломнику важно событие, репортеру – мнение о нем (неважно, свое или чье-то)...

В первый же день наплыва гостей в свечном ящике Преображенского собора раскупили все иконки, привезенные сюда для продажи из Патриархии. A своих иконок здесь не изготавливают. Нас игумен Герман благословил иконками Богоматери Владимирской, напечатанными в Италии, – красиво напечатанными.

Многие годы нужны, чтобы в хозяйственном отношении монастырю встать прочно на ноги. А ведь были времена... При игумене Филиппе, о котором мы уже вспоминали, была изобретена механическая сушилка, а также усовершенствованная ветряная веялка; отец Тарас, согласно монастырской летописи, научил местных жителей добывать чистую соль из морской воды...

Остались сегодня только напоминания: прогуливаясь возле монастырских стен, заметил в пролом некоего полуразрушенного строения из кирпича огромные агрегаты, рукояти, ржавые колеса. Остатки монастырской гидроэлектростанции, возведенной здесь еще в начале века! И чего не жилось монахам по-патриархальному просто? Откуда это пристрастие к прогрессу?

Поразмыслил и вот пришел к чему: не в прогрессе дело. Пять с половиной веков живут на острове монахи и столько же времени освящается земля сия их молитвами и трудами во славу Божию. И в этом состоит одно из значений православного монастыря: освящение земли и всего, что на ней, преображение хаоса. Хаос, однако, это не только дикая природа, но и все новшества цивилизации – от плута до лазера – это тоже постоянно наползающий на человеческую душу хаос, который может быть направлен ко спасению лишь водительством Святого Духа, именно Его мы испрашиваем в освящении.

Так Церковь оказывается »обречена« иметь дело с новшествами цивилизации, со всяким новым творением, а особенно тем, что входит в обиход христианина. Впрочем, это, конечно, не значит, что в кельях монахов должны стоять компьютеры...

* * *

Сравнение монаха и моряка лежит на поверхности. У того и другого смыл существования – служение, только у одного – Богу, другого – Родине. Тот и другой проходит «посвящение» – один постриг, другой – присягу. Даже «униформа» у них одного цвета – черного. И все же все это как бы внешнее...

После примечательного эпизода с падением за борт матроса Коротченко поразило особенно вот что: «искупавшись» в осенней беломорской водичке, насквозь сырой матрос на пронзительном ветру хватается за трос и снова пытается цеплять катер к ледоколу – и только суровый приказ командира отправляет его в каюту греться – сушиться. Вспоминались отчего-то кадры военной кинохроники: десантники высаживаются с такого вот катерка на берег и тут же залегают под шквальным огнем. Но, преодолев страх и ужас смерти, то есть, в сущности, переступив через себя, свою греховную природу, поднимаются из окопа...

Подумалось: может, вот здесь-то и есть то главное сходство подвижничества воина и монаха, когда, впадая в уныние, спотыкаясь о свою слабость, но оживотворясь вновь и вновь неведомой силой, они восстанавливают в себе образ Божий, и побеждают...

* * *

К истории »воздвижения Креста«, рассказанной моим коллегой и спутником, есть кой-чего добавить.

Весь путь «изнесения» Креста – от лежащего на брусчатке у Святых ворот монастыря до окончательной установки его – дело не обыденное вовсе. Была все-таки и в этом какая-то предопределенность. Не знаю, откуда такое ощущение; навеял ли тот бородатый странник, перекрестившийся и поклонившийся Кресту, который мы на грузовике везли к Секирной горе, или, быть может, оно возникло, когда какой-то телерепортер вдруг схватился в самый ответственный момент за балансировочную веревку поднимаемого Креста и стал «убирать» ее, как мешающую снимать событие на видеопленку, а махина 7-метрового Креста покачнулась и стала крениться вбок...

Дело в том, что мы ни секунды не сомневались, что Крест этот нам по силам будет поднять. И упасть он, накренившись опасно, на Патриарха не мог. Как и не мог никакой злоумышленник наброситься на Святейшего, когда он прогуливался возле монастыря без телохранителя и толпы вокруг (непривычно, особенно сравнивая с кадрами турне Папы Римского по миру, выступающего на стадионах, не выходя из этакого «лунохода» с пуленепробиваемым колпаком). Чувства опасности, дискомфорта не было ни у отсутствующей охраны, ни, по-видимому, у самого Алексия II-го, ни у меня, стоявшего в отдалении. Вот эта бессознательная уверенность в том, что «не упадет», что никто не покусится и т. д. – это, мне кажется, и есть чувство России.

* * *

Есть такая идея, которую как самую заветную, главную мысль увозишь из паломничества для себя, и с которой расстаешься как бы даже сожалея, хотя таковая, заветная, она, быть может, только для меня, а для всех – самоочевидная и простая. Но раз взялся писать, надо сказать и ее.

Путешествуя по русским городам, я, признаюсь, не раз ловил себя на смутной жалости к себе же: и угораздило-то меня жить не где-нибудь в древнем Новгороде или богохранимом Суздале, или Ростове Великом, а в Сык-тыв-ка-ре, таежной столице с уездной судьбой и физиономией, определяемой скучными лесозаводскими двухэтажками с одной скулы и еще более досадными многоэтажками Орбиты с другой...

В последний день торжеств на Соловках, стоя в полумраке Спасо-Преображенского собора, я подумал: завтра всего этого уже не будет для меня, завтра – обратно, и мысленно обозрел расстояние до дома... Не будет этого голубца с мощами, возле которых сосредоточенно молятся монашки из Пюхтиц, не будет этих богомолок, притомившихся за день и в ряд сидящих возле решетчатых дверей, и того казака с фуражкой в руках, склонившего голову, и бритоголового молодого немца, с удовольствием снимающего на видеокамеру зевающего в кулак епископа...

В этом храме мы все вместе, сообща, соборно поем Господа, но ответ Бога на наши молитвы каждому человеку – свой. И именно поэтому в этом огромном соборе, на краю земли, стоящий лицом к Востоку, крошечный, незначительный и, возможно, необязательный здесь, – я все-таки в центре, в самом средоточии Божьего мира. Ибо в храме можно вычислить середину, найти места многолюдные, темные, теплые – но здесь нельзя найти центра – центр, собственно, там, где ты молишься. Этот центр – ты и есть. И храм Божий – вся Россия, весь мир. От того, где ты молишься, – в Сыктывкаре, Москве или Иерусалиме, в тайге или на море – ничего не зависит. Человек живет в иной, нежели географическая сетка, системе координат. Человек живет по вертикали. А путь наверх одинаков со всех точек земли хотя бы потому, что Земля – это шар.

Каждый должен в жизни совершить хотя бы одно паломничество. И, быть может, есть благой замысел в том, что живем мы в »угловой« республике, в дальнем, медвежьем углу Европы, среди глухих лесов и болот, бродя по которым уже нельзя оказаться возле святыни случайно, мимоходом, – но только преодолев расстояние, которое нам по силам превратить в восхождение.

* * *

Верно: отплывал Патриарх на «Беломорце», а над монастырем сочная такая расперлась радуга. Обернулись богомольцы, ахнули, закрестились на чудное диво. А рассыпанные семечками по крыше братского корпуса маляры смотрели на нас, недоумевая. Кто-то за спиной, в толпе провожающих выдохнул: «Ну вот», – и словно точку поставил.

»...И будет радуга в облаке, и Я увижу ее, и вспомню завет вечный между Богом и между всякою душею живою во всякой плоти, которая на земле« (Бытие. 9, 12. 16).

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera