(на велосипедах по Северному краю)

Как уже бывало не раз, основные приготовления к паломничеству пришлись на последний день. Рейд по магазинам. В списке запчастей: шпунты педальные, трубки ниппельные, шайбы спиральные, стопоры пружинные для суппорта, и т.д. Все это надо брать с собой – в дороге ведь разное случается. В последний момент достали настоящие велосипедные рюкзаки. Мой друг безмерно рад: рюкзаки очень удобные, сидят на багажниках как влитые. Я же настроен скептически. «Стопор для суппорта», понимаешь ли... Будто не в святые места отправляемся, не в паломничество, а на велогонку «Тур де Франс».

На вокзале – опять суета. Какое уж тут молитвенное настроение?! С велосипедами подмышками штурмуем свой вагон. Багажного вагона в составе не оказалось, а в купе велосипеды не помещаются. Проводница наконец-то сдается: по инструкции можно и в купе, только «в разобранном виде». До отхода поезда несколько минут. Как сумасшедшие работаем гаечными ключами, отвинчиваем колеса, крепления рулей, по частям носим в вагон и заталкиваем все на третьи полки. Руки и даже лица – в черной смазке... Ну, все. Поехали!

С потолка свисает, покачивается черная велосипедная цепь. Пытаюсь уснуть: перед глазами мелькают кадры прошедшего дня. А ведь собирались в церкви молебен о путешествующих заказать! Да не успели в суматохе. Потому и начало такое, через пень-колоду. Успокаиваю себя мыслью, что начало паломничества на самом-то деле будет в Устюге – там и помолимся. Там, в Устюге, оседлаем своих железных лошадок и... что там впереди?

План такой: из Великого Устюга едем до Никольска, а там сворачиваем на проселок – на юг, в Костромскую область. Там в срединных землях -святыни, дорогие сердцу русского человека. Там, по пути, будет и родная мне деревенька, где жили мои предки. Берег речки Унжи, старый дом под черными ветлами, стаи грачей в высоком небе, церквушка над оврагом. А рядом с ней кладбищенские кресты с табличками, на которых моя, будто размноженная кем-то, фамилия... «До-мой, до-мой», – стучат колеса. И засыпаю я счастливый. Домой!

Станция Котлас. На асфальте, посреди перрона лежит куча металлолома. Произведение скульптора-абстракциониста. Неужели на этих железяках мы доедем до Костромы? Собираем велосипеды и катим на речной вокзал. Матрос уважительно носит «велики» на корму, косится на рюкзаки: «Далече собрались?» Я отвечаю неопределенно, уже самому план наш кажется фантастическим. Откуда вдруг эта неуверенность?

Удивительное дело! Пройдет несколько дней – и все изменится. Устюжский священник о.Ярослав отслужит молебен, благословит нас, «путешествующих», матушка перекрестит в спину – и станет легко на сердце. Будет солнце в небе, заискрятся весело спицы колес, километр за километром будет разворачиваться нескончаемая лента дороги, и ни тени сомнения: что там, за горизонтом... Появится Промысел о нас. Аварии, поломки, травмы – это уж как Бог даст, нам-то что беспокоиться? И эта вера в Промысел обернется таким чудесным приключением, в которое до сих пор трудно поверить, что такое возможно... Но это будет потом. Пока же мы полагаемся на свои силы, спешим уложиться в заранее разработанный «график маршрута»: на Устюг -сутки, на «тучу» Прокопия Праведного – пол-суток, на дорогу до Никольска – полтора суток. Кто знал, что на самом деле в Устюге пробудем пять дней и вообще... отправимся в другую сторону?

На катере до Устюга – около двух часов. За это время погода резко изменилась, небо стало черным, река Сухона вздыбилась свинцовыми волнами. В забрызганных иллюминаторах древний город предстает торжественно-мрачным: над куполами его летит по небу туча, поблескивающая молниями. Как на известной фреске «Моление св.Прокопия об избавлении града Устюга от огненной тучи».

Переждав непогоду в гостиннице, отправляемся вечером к о.Ярославу домой. Надо договориться на утро, чтобы батюшка дал проводника – ехать на «тучу». По преданию, туча должна была упасть на прогневавших Бога устюжан, но, отмоленная святым, прошла мимо и упала каменным дождем далеко за городом. По сей день там лежат каменные глыбы. Издавна это было местом паломничества, люди получали исцеления около отмоленных камней. Место очень глухое, в лесу – ныне редко кто из устюжан туда добирается. А мы на велосипедах. По любой стежке-дорожке проедем!

Отец Ярослав, настоятель храма св.Прокопия Праведного живет на городской окраине, фактически в деревне. Садимся на велосипеды – как вихрь мчимся по асфальтированным, мокрым после дождя улочкам, сворачиваем на грунтовку и... сразу застреваем. Жирная, смешанная с соломой земля облепляет звездочки, набивается под крылья – колесо не провернуть. Ну и дорога! Идем обратно пешком, волоча отяжелевшие велосипеды. Тихий вечер. Далеко за Сухоной, за кромкой темного леса опускается солнце. Мы на пустынном пляже. Мой друг заводит «велик» в реку, но глина водой не отмывается. Я сижу на берегу и ковыряю щепкой заднее колесо, очищаю суппорт. Смотрим друг на друга – и смеемся над собой. Куда спешили-то?!

Отец Ярослав весело прищурился, услышав о первом нашем «выезде».

– Ко мне в деревню только на тракторе можно или вот, – показывает на ноги. Из-под рясы его выглядывают крепкие яловые сапоги армейского образца.

Батюшка пришел в храм спозаранку, хотя службы сегодня нет. Собрались и прихожане. Храм Прокопия Праведного стоит на высокой городской набережной, внизу пляж – берег усеян телами отдыхающих. Чуть позавидовал им: они там на солнышке нежатся, а мы... В трапезной храма тесно – женщины в платочках, дети, мужики. Человек тридцать. Приходское собрание.

– Да, братья и сестры, дело это серьезное, – начинает разговор о.Ярослав. – Прошлый раз, когда создавали комитет, вы сами говорили об этом. Нас пугают по телевизору разрухой в экономике, остановками предприятий, инфляцией – но это все ложные, отвлекающие страхи. В действительности разрушают то, что никогда не восстановить! Душу народа. Вы сами видите: какие фильмы идут в кинотеатрах нашего города, что устюжане читают, смотрят по телевизору? Посмотрите, как изменились наши дети. Превращение идет незаметно, и потихоньку мы начинаем привыкать. Так действует «тихое оружие»!

Священник зачитывает документ:

– Вот примеры из истории. «Чтобы снизить жизнеспособность покоренных народов, Гитлер в оккупированных областях насаждал порнографию, преследуя ее между тем в самой Германии. Японцы-завоеватели в Маньжурии поощряли продажу местному населению порнографической продукции и наркотиков, но под страхом сурового наказания запрещали покупать ее самим японцам...» Понимаете? А у нас? Самые страшные грехи преподносятся телевидением как обычные явления, порнография выдается за норму, выдуманный кем-то «плюрализм» все более утверждается как равенство добра и зла!

Представьте себе, у нас уже придумали чуть ли не религию, основанную на «сакрализации наготы». Новоявленные идеологи берут в пример Адама, которого Господь создал нагим. Искушают... Да, Адам был свят. Но святы ли мы? После грехопадения людей изгнали из рая, и в наследство нам осталось напоминание об этом – стыд. Да, дорогие мои, стыд! Это чувство не дает нам свыкнуться с состоянием позора, оно пока еще удерживает человечество от дальнейшего падения, дает возможность спастись. А наших детей лишают этого чувства стыда, учат глумиться над тайной собственного зачатия, над отцом и матерью – тому, за что Богом был проклят Хам!

Прихожане обращены в слух. Батюшка только что вернулся из Москвы. Возил подписи устюжан в поддержку обращения Российского общественного комитета «За нравственное возрождение Отечества». Основной тезис обращения: «Мы требуем ужесточить законы против растлителей!» Комитет этот создан по благословению митрополита Петербургского и Ладожского Иоанна, возглавляет его протоиерей Александр Шергунов. Несколько месяцев назад прихожане Прокопьевского храма создали схожую общественную организацию, выступившую против нравственных растлителей в Устюге. У организации есть юридический статус, свой счет. «А почему бы нет? – объяснил нам о.Ярослав. – Все видят, как растлевается народ, и все молчат. Даже голос церкви не слышен. Так почему бы православным людям законным путем, так сказать, как гражданам, не выступить? Между прочим, с нашей организацией в городе уже считаются».

– Да, друзья мои. То, что мы с вами здесь закрутили, оказывается, большая редкость. Они ахнули, москвичи, когда увидели такое колличество подписей. Вот они, – священник берет со стола стопку листов. – Сто подписей устюжской милиции, а вот студенты, преподаватели техникума, рабочие, музейщики... Из устюжской гимназии -одна подпись. Но это исключение.

Священник рассказывает о поездке, о первых откликах на Обращение. В этом документе, кстати, давался перечень: «Московский Комсомолец», «Женские дела», «Частная жизнь», «Тайная власть», «Спид-инфо», «Содержанка», «Мистер Икс», «Я молодой», «Андрей», «Еще», «Черный ящик», «Клюква», «Он и она», «Афродита», «Двое» (и т.д.)... Вас, главные редакторы этих изданий Православная Церковь называет растлителями и преступниками. Так вот первыми «откликнулись» эти самые редакторы. Многие из них уверяли, что люди они православные и, конечно, возмущались.

– Думаю я так, – вздыхает батюшка, – что и среди церковных тоже есть недовольные. Дело в том, что в Обращении упоминается 100-е правило Шестого Вселенского Собора, по которому предаются анафеме все, кто «творит изображения, обаяющие зрение, растлевающие ум, производящие воспламенение нечистых удовольствий». По правилу «творящими» считаются в том числе покупатели и зрители порнографии. Так что и их нельзя пускать в церковь. А ведь их миллионы, от них доходы в церковную кружку идут. Не лучше ли батюшке промолчать, чтоб жизнь спокойнее текла? Вот ведь, братцы мои, какие дела... Господи, спаси и помилуй.

Вместе с о.Ярославом в Москву ездила его дочь. Вечером в церковном доме мы разговорились. Больше всего в столице ее поразили сатанисты, которых она увидела впервые:

– Они и не прячутся! Юноши носят отличительные знаки: серьги в виде перевернутого креста, октябрятские звездочки вверх рогами. Девочки носят платки с черными черепами и костями. И даже в лицах у них что-то отличительное, мертвенное...

– Ну, чаще всего это бравада, – вмешивается в разговор матушка. -Хотя... Даже в нашем маленьком городке они появились, ходят по общежитиям, агитируют. Один совершил преступление и на допросе сказал: «Нас много и мы ждем, когда придет наш отец». Милиция обратилась к гражданам, чтобы сообщали все малейшие сведения о сатанистах, где их видели, мол, очень опасная эта секта. У нас писали, что их капище находится где-то в Вологодской области, в лесу. Там людей в жертву приносят.

– Господи! – всплескивает она руками. – Явись сейчас Прокопий Праведный, отмолил бы он тучу? Сколько греха...

Мы молчим.

– А пожалуй бы и отмолил, – задумчиво отвечает себе матушка. -Прокопий-то...

День Иоанна Предтечи. Батюшка сказал проповедь о пророке, смело порицающем грех, не боящемся ни царева гнева, ни людской молвы. Сравнил исповедников разных времен – Иоанна Предтечу, Илию, Иоанна Златоуста, Прокопия Праведного: «А сейчас – кто скажет правду, даже в церкви у нас немногие решатся во всеуслышание заклеймить порок, который в обществе, у всех на виду...»

После службы седлаем велосипеды. Ноги уже гудят – от долгого стояния в церкви. Андрей – сын о.Ярослава отправляется за благословением, он согласен проводить нас до «тучи». Тут как тут два мальчика-алтарника, оба Миши, со своими «великами« – они еще ни разу не были на том святом месте. Андрей предлагает ехать на «дальнюю тучу». Оказывается, камни выпали в двух местах. На одном из них стоит часовня, оно известно паломникам. А другое, в глубине леса, давно забыто – его вновь обрели лишь недавно, там почти никто и не бывал.

С ветерком гоним по городу, махом взлетаем на Красную гору, где Стефановская церковь. Отрываюсь от руля, чтобы перекреститься. Не успели оглянуться – мы уже далеко за городом, сворачиваем на проселок. Вверх-вниз, с холма на холм, кругом до горизонта простираются поля, солнце нещадно жжет. У сына священника на «велике» лишь одна задняя звездочка, но на подъемах он нас здорово обставляет и вырывается далеко вперед. «Пелетон» наш растягивается. В 20 км. от Устюга делаем привал.

– Это «Плэйер» виноват, – оправдывается семнадцатилетний Андрей, указывая на свои наушники. – Я в пути духовную музыку слушал и не заметил, как уехал...

Дорога превратилась в тропку, а потом исчезла. Долго идем по лесу, бросив «велики». Наконец, в верховьях речки Стриги, на одном из ее притоков находим место падения тучи. Здесь, в отличие от «ближней тучи«, камней немного, но они точь-в-точь такие же – опаленные огнем. В округе ни одного камешка, а здесь будто кто-то высыпал: лежат в хаотическом порядке, частично перегородив ручей. Собираем отмоленные камешки. Они ноздреватые, оплавленные, местами две-три породы сплавлены в куски.

На самом большом камне уже кем-то прилеплена свечка. Андрей зажигает ее, устанавливает иконку. Я достаю написанный от руки текст. Акафист Прокопию Праведному очень длинный, и мы договариваемся не петь его (это долго), а читать скороговоркой. Уж очень комары заедают...

Начали речитативом: «Избранный и дивный в житии и чудесех, угодниче Божий, святый Прокопие, песньми духовными, любовию восхваляем тя, небесного заступника нашего...»

Читаем по очереди. Звонко звучит мальчишеский голос алтарника Миши: «Ангел во плоти был еси, свете Прокопие, егда яко юрод Христа ради на земле явился еси, да от людей святость жития твоего утаиши...«

Мы и не заметили, как со скороговорки перешли на пение. Никто из нас, кроме Андрея, не знает гласов – но мы поем! «Радуйся, оскорбления и оплевания кротце и незлобиве терпеливый: радуйся, за оскорблявших тя Богу моливыйся...»

Мы стоим на камнях босиком, с подвернутыми штанинами, но комаров не чувствуем. Или они перестали кусать? «Радуйся, яко камение в пустыни с небесе спадшее до днесь молитв твоих действо свидетельствует...»

Мы одни в лесу, но, кажется, нас слушают не только листья, вода и камни. Кто-то здесь еще... «Радуйся, тайных беззаконий обличителю: радуйся, грозный нераскаянных грешников карателю!»

Звучит последнее слово акафиста, и я с удивлением озираюсь: где мы? В дремучем лесу. Речка, камни, вечереющее небо.

Слегка заблудившись, вышли-таки на дорогу. На холме рядом с ней -одинокая полуразвалившаяся избенка.

– Здесь, вдали от людей, поближе к «туче», спасались сестры разоренного в 18-м году Устюжского Иоанно-Предтеченского монастыря, -поясняет Андрей. – Сейчас там щетино-щеточная фабрика. А сестер святой Прокопий хранил! Вплоть до 50-х годов подвизались здесь монахини, ловили много рыбы, поставляли в Устюг.

Поклонились мы и этому святому месту.

В город вернулись заполночь, едва держась на ногах. Шутка ли, 70 км. накрутили, да все по проселкам. Матушка о.Ярослава постелила нам в церковном доме. Прощаясь, предупредила: с раннего утра будет молебен в честь праздника отмоленной тучи.

– А что, разве такой праздник есть? – спрашиваю, ничего не соображая.

– А вы разве не знаете? Каждый год 8 июля отмечается, в летописи ведь дата падения тучи указана. Позвольте, а вы-то сегодня зачем ездили? В честь праздника же?

Молча иду спать. Ничего об этой дате мы, действительно, не знали. И Андрей словом не обмолвился. Он-то был уверен, что мы знаем, раз отправились в этот день! Чудо да и только... Записываю несколько строк в дневник и проваливаюсь в сон без сновидений.

Несколько лет о.Ярослав со своим приходом добивался у властей, чтобы передали им главный придел храма, где покоятся мощи св.Прокопия Праведного. Не раз ездили в Москву, было много обещаний (об этом газета рассказывала – ред.). И вот совершилось. 21 мая главный престол освящен малым освящением. Сегодня – первая праздничная служба, посвященная Прокопию.

Перед службой о.Ярослав благословил войти в алтарь.

– Все время при советской власти вплоть до нынешней весны здесь хранились иконы музейного запасника, в иных целях алтарь не использовался. Фактически он не был осквернен, – говорит с удовлетворением батюшка. Сразу же бросается в глаза аскетическое убранство: посреди полукруглого зала возвышается престол с семисвечником, в углу перед иконами аналой... И больше ничего.

– Никаких тумбочек, столов, стульев древние отцы в алтаре не держали, – объясняет священник, и я вижу, что он волнуется. – Вот погляди, ниши в стенах, чтобы отдельные предметы класть, отверстие для рукомойника. И все! Понимаешь, брат, и таковы все храмы наши были! Только сейчас, имея такое сокровище, понимаешь, чего мы лишились, какую Русь потеряли. Это совсем иная Русь была!

После первой службы здесь – необыкновенной службы! – увиделось мне: да, я ужасный человек, с плохим характером, может быть неважный священник. Если я умру – то не зачтутся ни мои личностные там потуги, ни священнические попытки быть батюшкой в современных условиях. Но за то, что я вырвал у волка храм, Прокопий скажет: «Господи. Прости ему, что он там плохого совершил. Но вот храм-то они все-таки забрали...» На это я уповаю только. Ведь сколь велика значимость этого храма для всей Северной Руси! Почему, спросишь? Мощи. Святые мощи первого нашего блаженного, пророка, великого молитвенника. Здесь ось нашей северной земли проходит – с конца ХII-го века.

Начался молебен. Мы стоим в левом крыле храма, над святыми мощами Прокопия. Почти 700 лет они здесь, под спудом. Очевидцы рассказывали, что комиссары в кожанках пытались добыть их из земли, но из могилы вырвался пламень и мощи опустились еще глубже...

Звучит тот же акафист, который мы пели в лесу на «туче». Но это уже другое пение! В хоре – матушка о.Ярослава, дочь Ольга и Андрей. Голоса поднимаются ввысь, к древним сводам, и поют сверху – будто ангелы вторят.

После службы подхожу под благословение. «Батюшка, – спрашиваю, – вы говорите, раньше совсем иная Русь была. Так что же, теперь никогда святых таких не будет, как Прокопий Праведный?» – «Да кто знает Промысел-то о нас? – отвечает священник. – А святые были всегда. Слышали об архимандрите Модесте? Он умер всего несколько лет назад, а жил в Лальске...»

Лальск – не так далеко от Устюга. Только в обратную сторону от нашего маршрута.

Раннее утро. Дворик церковного дома. Велосипеды снаряжены. Мой друг подбрасывает монетку, и она падает «орлом» – ехать нам в Лальск. В тайне друг от друга радуемся: график «велопробега» все равно поломан, да и... что нам делать в Костроме? Да, велик Устюг – никак его не объехать, захватил своим притяжением и не отпускает. Как сказал батюшка? «Ось северной земли...»

Отец Ярослав поднял бровь, когда узнал о нашем решении. Кажется, он не очень удивился. После службы – молебен о путешествущих. Сильно вдавливая персть в лоб, в плечи, о.Ярослав крестит нас, грешных. Работница храма, улыбаясь, поливает нас из ковшика святой водой, наполняет флягу про запас. Провожать выходит матушка, Андрей... Господи! Нет слов.

Паром перевозит на другую сторону Сухоны, оттуда начинается дорога в Лальск.

Прощай, Кострома! Прощай, старый дом! В небе светит солнце, на земле лежит дорога – белая извилистая лента. Неспешно трогаемся... Мы никуда не опаздаем. Поскольку это уже не в нашей воле.

Позади Великий Устюг. По жребию наш путь лежит на северо-восток, в сторону Лузы и Лальска.

Вот уж не чаяли, отправляясь в святые места из Коми, что скоро окажемся... в Коми! Земли, по которым мы едем, в древности назывались Лузской Пермцой и обитали в ней древние коми (пермяки). В отличие от Вычегодских пермяков, крещенных в ХIV веке св. Стефаном Пермским, лузяне долгое время оставались под влиянием язычества – пока не появился в их пределах пустынник св. Леонид Устьнедумский. В акафисте этому святому поется: «Радуйся, с иконой «Одигитрия» на реку Лузу пришел еси и ту водворился еси... Радуйся, край сей глухой и болотный освятил еси. Радуйся, диких пермцев просветителю!» Обязательно заедем поклониться его св. мощам, которые, мы знаем, покоятся под спудом на месте его подвигов. Даст Бог, разузнаем там и о праведнике наших времен – архим. Модесте, на что получено благословение от устюжского священника о.Ярослава.

Святая вода, взятая нами в Великом Устюге, заметно убывает во фляге. Мы крутим педали неспеша, но солнце в зените, грунтовая дорога пылит, и нещадно хочется пить. Справа мелькает зеркальная лента Лузы, в ней отражается пустое, безоблачное небо. Потом река надолго исчезает за поворотом, но мы все равно чувствуем ее – весь ландшафт подчинен ее прихотливым изгибам, земля «скатывается» к ней уклоном. Теперь весь путь – вдоль этой реки, от устья (у Великого Устюга) до ее верховий в Прилузском районе Республики Коми.

Не останавливаясь, проезжаем села Чучеры, Ильинское, Палема... Церкви в них под крестами, на вид не очень разоренные. Под вечер на берегу лесной речки Пырза, притока Лузы, разбиваем палатку. У костра разглядываем карту. Оказывается, мы уже на границе Вологодской и Кировской областей. Господи, как велика и... мала Россия! На нашей карте (в 1 сантиметре – 2 километра) виден в деталях весь сегодняшний путь: вот здесь крутая горка – пришлось сойти с велосипедов, здесь на повороте столб стоит с надписью «Покров», здесь одинокая брошенная изба, около которой малину ели, забыв обо всем на свете... Все перед глазами, каждая мелочь. А ведь это почти треть расстояния от Устюга до Коми!

Мы любим свою родину как «мать», «матушку». Но, бывает, обернется Русь не материнским, а детским своим личиком – малая, всем открытая, незащищенная. И любовь к ней... еще больней...

Первая ночевка. Комары. Проснулись в 10 ч. утра. Впору запаниковать: день упущен, много ли успеем сегодня? Но на душе солнечно, покойно...

Еще раз бросаю взгляд на карту: от нас до села Озерская, где подвизался «пермцев просветитель» св. Леонид, всего лишь 20 километров. Село находится на берегу двух озер – о.Черного и о.Святого. От них тянется синяя ниточка, впадающая в Лузу. Удивительно, но факт: эта, обозначенная на карте, речка выкопана вручную – святым Леонидом Устьнедумским. Причем, в одиночку.

Озерскую церковь мы заприметили издалека – она на холме. Церковь открыта нараспашку, вокруг никого, наконец, замечаем деда с большой, с проседью, бородой. Он в валенках, сидит на штабеле досок, греется на солнышке. Священник о. Николай Ершов. Подходим под благословение.

– Паломники? – хмурит брови батюшка. – Мне строители нужны, вон сколько работы...

Показывает рукой на двор: доски, кирпичи, листы железа. Вдруг подобрев, ведет в храм. В приделе св. Параскевы Пятницы (очень почитаемой среди лузян святой) находится действующая церковь. Внутри уютно, все блестит, со стен смотрят древние лики. Прикладываемся к иконе св. Леонида Устьнедумского.

– Эту иконку из Лальска мой предшественник принес, отец Модест, -рассказывает батюшка, – собственно, Модест все тут и сделал. А была полная разруха... Пойдемте, покажу.

Входим в главный придел. Пола нет, из земли балки торчат. Стены смотрят голыми кирпичами.

– Когда храм приходу возвращали, за день до передачи какая-то женщина приезжала, из исполкома, и роспись на стенах посбивала, – поясняет о.Николай. – Молотком. Роста ей не хватило, до потолка не дотянулась. Долго ведь трудилась, бес-то сил прибавил. Прости, Господи...

Задираем головы: под самыми сводами сохранилась штукатурка, а на ней -лики святых.

– Это главный придел, по нему и церковь названа – в честь праздника Введения Божией Матери во храм.

– Эту церковь сам святой Леонид строил?

– Да, она освящена при его жизни, в 1652 году. А до нее он поставил под горой деревянную, тоже Введенскую. Я так думаю, что праздник Введения он не случайно выбрал. Народ-то дикий в округе жил, вроде той бесноватой, что с молотком сюда приходила. Какое у них благоговение? А веру православную с благоговением принимать надо, и в храм входить как в святая святых, с чистым сердцем. Вот он и установил в напоминание - ангельский образ трехлетней девочки, которую за руку подвели к самому престолу Божьему, к самой-самой святыне.

Возвращаемся в притвор. В левом углу стоит рака, на ней изображен блаженный Леонид Устьнедумский, с закрытыми глазами. Мощи его находятся внизу, глубоко в земле. Припадаем к образу его: «Угодниче Божий Леониде, моли Бога о нас».

Выйдя из храма, щуримся на свет. Солнце в самом зените. Отец Николай, кряхтя, стаскивает валенки, одевает тапки. Ведет нас под гору, к канавке.

– А какова длина канавки? – спрашиваю.

– Три километра что ли... Я до конца не доходил, только до купальни и обратно, – отвечает о.Николай, – Пятый год здесь живу, в сторожке при храме. И нигде не бывал. Нонче летом даже с удочкой не посидел. Вон там озеро Черное. Глубиной 16 метров. Люди меряли...

«Купальня» – дощатый мостик на берегу довольно широкой канавы, тянущейся по болотистому лугу. История ее следующая.

Преп. Леонид до 50-летнего возраста был обычным крестьянином, хлебопашцем, жил в Пошехонском уезде Ярославской губернии. Однажды во сне явилась к нему Божия Матерь и велела идти в Холмогорский уезд Архангельской области, в Моржевскую пустынь – взять там Ее икону Одигитрии и перенести на реку Лузу. И, построив храм в честь ее, оставаться при нем до кончины. Крестьянин не поверил сну, но в монатрь отправился и принял там постриг. Потом ушел на Соловки. Четырежды являлась ему Божия Матерь с одним и тем же повелением, пока преподобный не решился отправиться в неведомую Лузскую Пермцу.

С иконой Божьей Матери в руках преподобный шел с места на место, и везде его гнали – строить храм лузяне не разрешали. Вскоре на болоте встретился ему крестьянин Никита, который, сочувствуя старцу, предложил строить прямо на месте их встречи. Никто ведь не будет против, если монах займет кусок болотины.

60-летний старец взялся осушить эту, подаренную ему, землю. Прокопал канал от реки Лузы до Черного озера, от Черного до Святого озера, а затем до Черной речки. На осушенный участок натаскал бревен. Пораженные лузяки помогли ему построить часовню, а затем, видя святую жизнь монаха, потянулись в его обитель. Монастырь быстро разрастался, воссиял Христовым светом на всю Лузскую Пермцу. Так терпеливый старец «осушил» болотину неверия в окрестных жителях.

В начале своих трудов старец заболел – его ужалила змея у Черного озера. Ноги подкашивались, голова кружилась. Монах поступил просто: решил не думать о болезни, а уповать на Промысел Божий и заступничество Богородицы. За тяжелой работой смертельная болезнь незаметно отступила. По этому случаю вырытый канал он назвал Недумой-рекой, отчего и обитель стала называться Устьнедумской.

Мы раздеваемся и входим в Недуму-реку. Глубина чуть выше пояса. Перекрестившись, окунаемся с головой. Вода здесь чудотворная, о чем свидетельствуют многочисленные исцеления. Впоследствии нам рассказали о случае, происшедшем в 1981 году в самый день празднования памяти преп. Леонида Устьнедумского – 30 июля. На праздник приехал из Москвы диакон Леонид Емельянов (ныне епископ Новосибирский Тихон), были секретарь Епархиального Управления Александр Могилев (ныне епископ Костромской) и настоятель Лальской церкви архим. Трифон. Они, а также многочисленные паломники, и стали свидетелями чуда.

В толпе паломников была жительница Лузы Л.В.Вологдина. У нее на шее алело большое пятно (стригущий лишай). Врачи сказали что его трудно лечить, болезнь запущена. Прошло еще пять месяцев, чесотка стала нестерпимой. Ночью женщина видит сон, является ей святитель Николай и говорит: «Почему не исполняешь обещание, данное тобой, идти на Недуму?» Наутро она взяла икону святителя, пошла пешком в Озерскую – и очутилась на празднике. После молебна окунулась в Недуму-реку и пятно с шеи сошло. Через три дня совершенно исцелилась.

Исцелялись паломники не только от воды, но и от раки преподобного, и от его власяницы. Вот лишь два случая из тех, что собрал архим. Трифон:

«1. Михайлова Пелагия Георгиевна (прожививает в д. Учка Лузского р-на Кировской обл.). Она рассказывает о своей дочери Нине, которая не видела свет, была слепая. В 1950 году ее мать на руках понесла в Недуму... Они шли 40 километров пешком. После молебна и приложения к раке преподобного Леонида и власянице, девочка исцелилась от слепоты. В настоящее время эта девочка, уже пожилого возраста, живет в городе Новосибирске.

2. Черняева Манефа Михайловна (прожививает в г.Луза) рассказывала, что в девятую пятницу после Пасхи (в этот день местными празднуется Параскева Пятница вместе с Леонидом Устьнедумским, народа собирается еще больше, чем 30 июля – ред.) видела в Введенской церкви женщину из д.Вилядь Коми АССР, которая принесла своего трехлетнего сына. Он болел и не мог ходить, только сидел. Вдруг мальчик стал поворачиваться и двигаться по направлению к ограде, к мощам преподобного. Тогда мать приложила его к раке преподобного Леонида, и мальчик начал ходить. В это время народу было очень много в храме, мать и народ, видя такое чудо, от радости плакали...»

... Освежевшие, стоим на берегу Недумы. На зеркале воды расправились морщины, улегся ил – и отразилась бездонная глубина неба. Удивительно, но когда-то ее пыталась... зарыть (!). Рассказывают, что бульдозерами завалили канавку в самой ее горловине, у озера Святого. Потом пригнали экскаватор и вырыли другую канавку в другом месте. В 60-х годах это было. Все делалось по распоряжению властей: уж очень их пугали многолюдные молебны на Недуме. Паломников милицией разгоняли, угрожали – но тщетно. И даже бульдозеры не помогли. Вода по новой канавке не пошла, свернув в старое русло.

И поток богомольцев до сих пор не «пересыхает», ныне также, как и в 60-е, на водосвятные молебны приходит более ста человек. Все так же звучит на берегах канавки: «Пение всеумиленное приносим ти, преподобне отче Леониде, на месте трудов и упокоения твоего, от тебе чающе милости получити, ты же посети нас и данною тебе от Бога благодатию исцели вопиющих: Аллилуиа!»

Вернувшись в Введенский храм, прикладываемся к раке преподобного. Пора ехать. Но надо еще порасспросить об архимандрите Модесте. «Обязательно о нем надо написать! – вспоминаю благословение устюжского священника о.Ярослава. – Разыщите, кто о нем что помнит. Я так думаю, это человек святой жизни, настоящий русский праведник. Он из тех «верных» батюшек, из тех ревнителей древнего благочестия, каких мало сейчас».

О своем предшественнике, архим.Модесте, настоятель Введенского храма рассказывает скупо: жил в Лузе, первым возобновил богослужения в Недуме...

– Он и вырос здесь, в Введенском храме. Вот здесь большие печи стояли, – настоятель показывает на круглые лепешки фундаментов по углам притвора, напротив рака преподобного. – Люди помнят, что Модест, когда малым ребенком был, в нутро этих печек залезал и поленья шалашиком складывал. Вот и все, что я знаю.

Идем на кладбище. Могила алтарной стены, табличка: «Дорогому нашему батюшке Модесту...». Рядом с крестом игрушечный аналойчик – тумбочка с вырезанной из дерева Книгой. Внизу немигающим огнем горит в фонарике лампада.

– Местные ухаживают, да и сестра его из Лузы приезжает.

– Сестра жива?! – обрадовались мы. Выясняем адрес ее, имя. Фамилии никто не знает. В путь!

Через 20 минут мы уже в Лузе. Небольшой городок, даже гостиницы муниципальной нет. Начался дождь. В железнодорожной части города находим уютную рабочую гостиницу (Лальской ПМК «Кирлесстрой»). Обсохнув, седлаем «велики».

Дом по указанному адресу закрыт, по всему видно, что хозяйка уехала надолго. Не может быть! Мы же должны встретиться с ней... Обращаемся к соседям.

– Анастасия? Нет, такая там не живет, вам адрес неправильный дали.

– А кто-нибудь на улице верующий есть, кто в церковь ходит и с Анастасией знаком?

В окне появляется морщинистый лик древней бабушки. Анастасию она не знает. Долго думаем, кто еще из верующих живет на улице. Наконец, резюмирует:

– Да, пожалуй что, я одна... Да Нина еще. В конце улицы дом с двумя подъездами.

Нина тоже ничего не знает. Посылает на другую улицу, искать Негашевых, может быть они в курсе?

Объезжаем на велосипедах улицу за улицей: никто Негашевых не знает. Делать нечего – мой друг останавливается на перекрестке и начинает опрашивать прохожих. Занятие совершенно безнадежное, но нам это почему-то не приходит в голову.

Первый встречный и второй только плечами пожали. Третьей была женщина средних лет, интеллигентная.

– Негашевы? Фамилия явно не местная.

– Да мы, собственно, не их ищем, а сестру священника, ее Анастасией зовут, – говорим на всякий случай. (Описываю так подробно, потому что... до сих пор не верится!)

Женщина повернулась, чтобы уйти:

– Постойте, а священник этот – не Мелентьев его фамилия?

Разводим руками – фамилия монаха нам неизвестна. И услышали в ответ:

– Я в ЗАГСе работаю, ведаю умершими. Ну, понимаете, через меня паспорта умерших людей проходят: составляю акты и отсылаю паспорта в те города, где их выдавали. Там их сжигают, тоже по акту. Так вот, три года назад поступил ко мне паспорт одного священника. Я бы ни за что не запомнила, сколько документов проходит! Но очень поразили меня глаза этого человека. Такое светлое выражение глаз на снимке, удивительно! И, знаете, я нарушила правила: отклеила фотокарточку себе на память. А паспорт, пустой, без фото, отослала. Ведь там сожгут, верно? Я и фамилию его запомнила, и последнее место прописки, он вместе с сестрой своей был прописан.

Женщина покрутила головой и указала: «Да вот же! Он здесь жил».

Оказывается, мы стояли недалеко от калитки этого дома. Работница ЗАГСа пообещала прислать фото священника (адрес редакции мы ей дали) и пошла дальше своей дорогой. Стучимся в дом: «Здесь матушка Анастасия живет?» В ответ раздается: «Да, меня Настасьей зовут. А вы кто будете?»

Вот так – с «недумой» – и нашли сестру архим.Модеста. Стоило бы чуточку задуматься, остановиться, осознав безнадежность поисков, – и пиши пропало... Удивительно! Откуда взялась в нас эта спокойная уверенность в чуде?

Матушка Анастасия живет затворницей, из дома редко выходит, знакомых в городе у нее почти нет. И нам открывать дверь не собиралась. «Мы по благословению священника к вам!» – пускаем в ход «пароль».

Стены ее комнатки увешаны иконами. Много и фотографий в украшенных рушниками рамах: священники с парадными наградными крестами, монахи-чернецы, архиереи... С большого пожелтевшего снимка строго смотрит седобородый старик, в епитрахили и с четками, с твердо сжатыми губами.

– Это отец Павел из Лальска, – поясняет матушка. – Там до войны монастырь был, и братец мой у Павла псаломщиком служил. Я еще тогда в школу не ходила, в начале 30-х годов, когда их всех забрали. Андрейке-то, так брата в миру звали, шестнадцать лет минуло. Забрали их, и мы с мамушкой, узнав, в райцентр пешком побежали. От нашей деревни Степашинской, почитай, сорок километров до Лальска. Прибежали – а их уже увезли. Ну мы пуще реветь...

Матушка Анастасия вытирает краем фартука глаза, продолжает:

– По Котласу их, арестантов, босиком водили. И Андрюшу вместе с ними, на возраст не посмотрели. Отправили его в лагерь в Карело-Финскую АССР, на станцию Медвежья Гора. Лагерники строили там железную дорогу. Ватники им давали, а обуви не было – арестантам приходилось резать автопокрышки и привязывать куски резины к ногам, навроде бахил. А спали под открытым небом, у железнодорожной насыпи. Зимой костры разожгут, спинами к огню сядут, а вокруг них кольцом автоматчики. Ложиться на землю не разрешалось, потому что мерзли люди насмерть. Полгода братец прилечь не мог – все на ногах. Потом уж рассказывал: там под каждой шпалой лежит по человечку. Питались ведь одной «болтушкой»: несколько грамм муки и вода, вот и весь обед на день.

Восемь лет и два года отбывал срок батюшка. Из его этапа единицы остались в живых. Молитвою только он и выжил, уже тогда большое правило совершал – по ночам, когда все спали.

Как срок вышел, Андрей сразу в Лальск вернулся, в церковь пошел, вскоре и постриг принял в Кирове. Из Лальска в Вилядь направили, там, я помню, прихожане очень его полюбили. Потом служение в Вельске, Туровце, Великом Устюге. Прокопия Праведного он сильно почитал, часто на «тучу» ездил. Потом владыка Исидор его в Архангельск пригласил, хотя бы на месяц-два, сколько сможет. Мы там при храме в колокольне жили. Когда уезжали домой, на Лузу, весь народ всполошился, плакали -не хотели батюшку отпускать.

Духовных детей его не сосчитать – из Москвы, Ленинграда приезжали, ночевали тут у нас по восемь человек. То старухи, то священники. И по комнатам, и в коридоре спали. Я уж спрашивать перестала: кто такие и откуда. Еще в Вельске, помню, большой у него поминальный список был. В час он ложился, а в 4-5 утра у батюшки уже светик горит. «Чего так рано?» – спрашиваю. «Матушка, мне же всех надо помянуть...» До обеда ничего не ел, все службу вычитывал. «Хорошо тебе, Настасьюшка, со мной?» – спросит, бывало. «Хорошо», – отвечаю. И то хорошо – завтрак готовить не надо. Я за ним потянусь да потянусь, а он и заботится: «Ты, Настасья, за мной не тянись, я монах... рыбки-то скушай». Так вот барыней я и жила. А батюшка: ничего ему не надо, всю жизнь телогреечку носил.

Все, даже маленькие, праздники он служил – по полному чину, с 8 до 12, не сокращая. «Батюшка, прихожане не пришли, будний день», – говорю однажды. «Что ты, Настасьюшка, мы Богу служим, а не людям». И рассказывает притчу. Один кладбищенский священник посетовал, что людей на службе мало. Выходит из алтаря, кадит кадилом – глядь, а храм полон народа. Это покойники в храм пришли. «И наша церковь тоже на кладбище стоит. Понимаешь?»

Анастасия Александровна листает семейный альбом. Любительский снимок: 1990 год, первый водосвятный молебен на канавке св. Леонида Устьнедумского. Светлые лица бабушек.

– Я-то в рамку не попала, зато вот тазик на снимке – из моего дома, хорошо получился. Этим тазиком я мусор из Введенского храма носила, когда еще начинали восстанавливать его. Два метра песка там лежало. Батюшка Модест предводителем был нашего старушечьего войска. А потом и настоящая война пошла. Рыбаки стали приходить с Черного озера, мощи искать – будто золото там. Мы могилку с внуком Сережей замаскировали. Но нашли, охальники! Приходим: яма начатая, лопата в стороне лежит, отброшенная. Потом уже в Озерской говорили: искры из ямы посыпались, вот они и убежали.

А батюшка наш Модест и другие чудеса от преподобного видел. В детстве у него сильно голова болела – и стоило лишь приложиться лбом к власянице преподобного, боли сразу исчезали. Жестокая и тяжелая такая власяница была.

Листаю альбом. Ищу ранние снимки. На вопрос о детстве батюшки, хозяйка отвечает односложно: «Андрюша очень светлым мальчиком был. Играл во дворе: из глины церковку, колоколенку слепит колокольчиков понавешает – и поет ангельским голосом. А кадило из коробки сделает».

Впоследствии мы узнали, какой раскол случился из-за этих невинных игр. Глава семьи Мелентьевых был большевиком, воинствующим безбожником. То ли он выгнал семилетнего мальчика из дома, то ли тот сам ушел – но оказался Андрюша в Троицком храме села Учка, в 17 километрах от Лальска. Жительница Учки, 90-летняя бабушка рассказала нам: «Взял его к себе настоятель, о.Павел. Мальчик участвовал в службах, выносил свечу из алтаря. Мы, дети, прозвали его «маленький попик». А детских игр он не оставил, помню, бегал по селу вместе с нами. И церковки из глины все также лепил...»

Хозяйка дома продолжает повествование – и предстает перед нами образ удивительного человека. Да, строгим был батюшка, искренне считал, что если человек три года не причащался, то как бы уже и некрещенный. Сам же к причастию просто так не подпускал: три канона заставлял читать, акафист. Но в остальном – был удивительно мягким и чутким с людьми. Особенно с сестрицей своей, «матушкой».

Анастасия Александровна вспоминает случай. Однажды говорит о.Модест: «Ты меня положи в гроб с этим крестом». И показывает деревянный, невзрачный крестик. «Да неужели ты это заслужил, братец? Вот у тебя наградной крест, с украшениями». Батюшка не спорит, лишь вздыхает: «С этим деревянным крестиком я в заключении был, он меня берег». «Нет, батюшка, – упрямствует сестра. – Я тебе и этот крест, и другой, с украшениями, положу, и три митры наградные». Как женщину переубедить? Напыщенную проповедь сказать – о монашеском нестяжательстве, о том, что человека держит и не пускает в Царствие Небесное? И сказал батюшка добродушно: «Так ведь меня из могилы выкопают. Из-за этих драгоценностей». Содрогнулась и все сразу поняла Анастасия.

Умел батюшка самую суть просто объяснить. Потому что знал ее – суть эту, и не нужно было прятать свое незнание за витиеватостью слов. Никогда он не изображал собой надутого глубокомыслием, многомудрого пастыря. Если человеку открылось, сколь прекрасна и высока Сама Истина, то собственный рост в глазах людей уже не важен.

– Умер батюшка после третьего паралича, – рассказывает Анастасия Александровна. – Два других паралича он пережил, церковные дела с постели поднимали. Помню, на Ильин день просит: «Матушка, найди иконку пророка» – «Да ты поешь...» – «Сейчас мотоцикл будет... В Озерье». Службы не пропускал.

Через две недели, в аккурат на Преображение, он и преставился. Подошел к двери, ухватился за пальто – тут я его на руки и подхватила.

Матушка светлеет лицом и заканчивает рассказ:

– К тому времени храм Введения Божией Матери готов уж был. И крышей покрыт, и окна вставлены. И вот братец перед самой смертью сон увидел и рассказал мне. Явился ему преподобный Леонид Устьнедумский. Спрашивает его отец Модест: «Не холодно ли тебе, Леонидушка?» А преподобный в больших черных валенках сидит. Братец ладонь в валенок просунул – там, действительно, тепло...

Прощаемся, с матушкой Анастасией. Дай ей, господи, здоровья! Матушка осведомляется: «В Лальск едете? Зайдите к старице Марфе. Акафист Леониду Устьнедумскому знаете? Так вот она его написала – в 17-ом году еще, когда гимназисткой была. Зайдите, поклон передайте».

Раннее утро. Велосипеды катятся легко – по дороге с бетонным покрытием. Въезжаем на высоченную гору. Глазам открывается земная ширь, внизу как на ладони старинный городок, купола церквей, искристая ленточка Лалы. Отпускаем тормоза – и крыши домов летят навстречу, ветер в ушах. Так с горы, на скорости «влетаем» в Лальск – и еще некоторое время катимся по улочке, не крутя педалей...

Время близится к полудню, июльское солнце в зените. Мы неспешно катим по улочкам Лальска, правя велосипеды к центру города. Еще издали, подъезжая к городку, заметили в той стороне гроздья куполов и куполков с крестами. Какой-то монастырь?

Улочки безлюдны, старые дома будто уснули, смежив веки – занавески на многих окнах задернуты. Даже собаки (гроза велосипедистов) не тявкают из подворотен. Послеобеденный сон... Да, это настоящая провинция. Господи, в какую даль мы забрались! Если взглянуть на карту, то видно: Лальск находится в самом глухом углу Вятской земли, даже кировчане здесь редко бывают.

Улицы в городке большей частью грунтовые, еще с дореволюционных времен. Аккуратные заборы, лепные фронтоны домов, лопухи, крапива, колодезный журавель... Верчу головой – и вдруг за поворотом вырастают высоченные церкви изумительно красивой, древней постройки. Соединенные арочными переходами, они, кажется, взялись за руки и стоят единым монолитом на небольшом пятачке, на высоком берегу Лалы. Соскочив с велосипедов, обходим храмовый комплекс. У обрыва под огромным деревом бросаем велики и валимся в траву. Тишина. Под ногами медленно течет извилистая речка, в небе бредут не знамо куда взлохмаченные большеголовые облака. Горизонт чист. С обрыва видно далеко-далеко, и может быть эта синяя полоска – уже земля Коми? В ту сторону, за реку, лежит наш путь. Начинаем считать, сколько километров до Коми, сбиваемся – и я понимаю, что ехать никуда нам не хочется. Все! Мы приехали...

Достаю провизию. Будто из-под земли является пес с суровым выражением на морде, с обрывком цепи на шее. Делим обед на троих. Удивительные в этих местах собаки: от самого Устюга до Лальска ни разу не облаяли. Неожиданный сотрапезник, обнюхав нас, звякает цепью, обегает вокруг, беря в кольцо – совершает неведомый нам, собачий ритуал. Так сказать, «принял в стаю». И также неожиданно исчезает.

Храм закрыт. У ворот его женщина в платочке поясняет: нынешний настоятель, отец Феодор Галич, сейчас в отлучке. А прежний, архимандрит Трифон, удмурт, год как помер. «Он все тут знал, старый был священник, все бы вам рассказал...» А кто из старожилов остался? -спрашиваем. Женщина называет несколько имен. «Еще зайдите к Фетюковой Глафире Степановне, она с 1903 года рождения».

Записываем адрес, но идти туда не спешим... Бродим по оживившемуся вдруг городку, толчемся в торговых рядах, что выстроились вдоль горбатой улочки. И не спешим слиться с этой жизнью. Знаем: стоит познакомиться с кемнибудь поближе, поговорить по душам – и превратимся мы в лальчан, войдет в сердце навсегда пока что мы чужаки-странники.

Зашли в музей, что располагается в красивом особняке, до революции принадлежавщем инженеру бумажной фабрики Прянишникову. На стене картина: мужики и бабы в лаптях ведут груженные телеги через лесную чащобу. Это новгородцы после присоединения Господина Великого Новгорода к Москве бегут в новые земли. В 1570 году они сели на Лале, где уже жили русские вперемежку с чудью, и основали Лальский Николаевский Погост, обнесли его «вострым тыном» из заостенных бревен. Первая церковь была Николы Чудотворца, небесного заступника всех путешествующих. Поставили ее на берегу Лалы – там, где сейчас соборный комплекс. Впрочем , по преданию недалеко уже стояла деревянная церковь Михаила Архангела, на месте которой вырос впоследствии Михайло-Архангельский мужской монастырь. С 1698 года начинается каменное строительство: Воскресенский собор, Благовещенская, Богоявленская, Спасская, Иоанно-Предтеченская, Успенская церкви.

Стоят они и по сей день. Только Михаило-Архангельский храм разрушили, после того как в 1937 году закрыли монастырь. В этом храме была икона, написанная рукой св.Андрея Рублева: изображен был архангел Михаил. По преданию этот бесценный образ перешел в Лальский монастырь из одноименного Велико-Устюжского монастыря. В советское время он находился в кладбищенской церкви Успения и Всех святых, пока церковь не закрыли. В 60-х годах образ архангела Михаила увезли в Москву.

Недалеко от особняка Прянишникова – чудной дом с крышей «пирожком». Китайская фанза. Построил ее один из местных купцов, вернувшись из Пекина. В давние времена городок Лальск был соединен торговым трактом с тридевятым царством – китайским государством. Начинался он от Москвы и шел через Ростов, Ярославль, Тотьму, Устюг, Лальск, Кайгород, Соль-Каменную, Верхотурье, Тюмень, Тобольск и дальше – через Балагинский острог (здесь перегружались на верблюдов), через китайское село Наун в Пекин. «Специалистом» по Китаю был лальский купец Иван Савватеев, несколько раз он возглавлял большие государевы караваны. В таких торговых «поездах» бывало по 800 человек и более, в том числе около 20 священников и диаконов. Из Китая везли чернила, чай, фарфор, жемчуг, лекарства и др. Лальские «молодые люди» быстро освоились в неведомой стране, завели там агентуру, и даже открыли в Пекине свои предприятия.

Через 14 лет после основания Лальска в устье Двины был построен Архангельск – и через этот единственный на Руси морской порт началась оживленная торговля с Европой, товар доставлялся в порт по Лузе и двине. После петра I-го, который «прорубил окно» на Балтике, значение Лальска утратилось. Но еще долго лальчане пускались в смелые предприятия. В 1745 году местный купец Чебаевский постоил судно «Евдокия» и организовал поход в Америку. Но Екатерина II Аляску продала – и Лальск превратился в тихий заштатный городок с шестью церквями и с тысячью жителями. До революции Лальский уезд был довольно обширен, в него входила и часть нынешней территории Коми – Ношуль и Лойма. Потом его урезали, а в 65-ом году Лальску дали статус «поселок городского типа». Если бы не близость железной дороги «Котлас-Луза-Киров», построенной еще до революции, в 1898 году, быть бы ему при советской власти деревней.

Да, тихая жизнь была в заштатном городке. Еще в начале XX-го века по ночам через каждые 15 минут раздавался стук колотушки – караульщик свидетельствовал, что в Лальске все спокойно. А с соборной колокольни срывался бой часов. По тембру он напоминал бой часов Спасской башни Московского Кремля и слышен был в окрестных деревнях. Стрелки часов (длиною в аршин) были видны за километр, и каждый мог знать, сколько времени. Построили их лальские граждане Попов и Рысев. Точно такие же часы (с надписью «Лальск 1823 год») были на Усть-Сысольской соборной церкви, сейчас они хранятся в Сыктывкарском музее. Они показывают не только время суток, но и восход и заход солнца, и даже фразы Луны.

Стоим перед соборной колокольней, задрав головы. Сзади подошел к нам бородатый мужик в кирзовых сапогах. Деликатно покашлял в кулачок:

– Обрадите внимание на барельеф с царской короной. На самом верху. Часы-то с колокольни сняли, а корону сбить забыли.

Знакомимся. Это сторож при храме, интеллигентный человек. Предлагает нам поселиться в церковном доме. «Куда спешите? Поживите у нас, отдохните». Видно, впечатлило, что мы катим с самого Устюга. Оставив велосипеды у него, отправляемся к Фетюковой.

Глафира Степановна, бодрая еще старушка, приняла нас любовно. Обняла, похлопав по спине:

– Вот запамятовала, старая, имя-то твое...

– Да вы нас не знаете, мы издалека.

Старушка не обращает внимания, ведет в горницу. За 92 года жизни столько лиц прошло перед ее глазами, что... может быть действительно с нами уже встречалась?

Старушка вспоминает, как революция в Лальске делалась, как раньше жилось. Вспоминает праведников:

– Был такой блаженный Павел Хотемов. Однажды в церкви Михаила Архангела говорит он: «Пойдемте, старушки, выйдем из храма – что-то покажу». Вышли они, оглядываются: а храма-то и монастыря нету, видят пустое место на земле. Вскоре монастырь и закрыли.

А еще помню старца Михаила Ивановича прозорливого, он был старостой Троицкой церкви в Популово, жил под церковью, Сеятель сердца. Никогда не забуду: шли мы с матушкой нашего священника в Лальск молиться, встретили в поле Михаила Ивановича. Он говорит матушке: «С дитем-то назад приверните». И как раз начались аресты. Приезжал к нам в гости: и поцелует, и обнимет, чтобы мы не боялись... Потом его забрали. Мы на берегу толпились, когда его на пароход поднимали, он крикнул: «Господь не оставит вас...»

Тогда же и моего отца Стефана забрали, он в Сыктывкаре умер, Черняев Степан Алексеевич. Крепко верующий был. «Любите Бога», – повторял нам, детям. Сестре моей Евдокие предрек, что станет она инокиней. Когда она постриг приняла, я тоже захотела. Но отец сказал: «Скоро монастыри закроют». Так и случилось: Троице-Гледенский монастырь в Устюге, где сестра была, закрыли, а ее саму арестовали.

Был еще схиигумен Павел прозорливый, при советах он в монастырской сторожке жил, тайно крестил и отчитывал от бесов. Я часто ходила к нему: посидишь с ним, и ровно на душе. В 30-ом его забрали. Прошло много лет, он вернулся уже совсем старенький и еще некоторое время служил. На могилку я часто к нему ходила – посижу, и ровно на душе.

А сейчас я дряхлая, только во сне на могилку его хожу. Прошу: «Ой, отец Павел, помоги мне на земле жить!» И точно сытая просыпаюсь.

А еще снится. Иду я к нему на могилу, а мне говорят: «Отец сейчас молится». И не знаю, можно ли к могилке-то подойти...

На прощание перекрестила нас старушка как родных детей. Пошли от нее поклониться отцу Павлу. Лальское кладбище – город в городе. Высокая каменная ограда, свеже побеленная. Ворота с кованными фигурными решетками, тяжелыми запорами. В глубине белеет церковь Успения и Всех святых. Ее недавно вернули верующим, там постоянно служатся панихиды.

Справа от ворот – могилка Павла Хотемова. «Дети его вшивиком обзывали, – вспоминаю рассказ о нем. – А он сказал им: вы пьяницами станете. Так и получилось». Рядом могилка блаженной Катерины – она из другого века, из другой жизни. Тогда в Лальске не было пожарных насосов, и все боялись пожаров. Однажды загорелся дом купца Шестакова, и блаженная встала на молитву. Одной молитвой и потушила пожар, который мог пожечь весь Лальск. Купец в благодарность взял юродивую к себе в дом, выделил ей отдельную комнату.

А на кладбище они «поселены» отдельно. Шестаков лежит в родовой усыпальнице, под мраморным памятником, около церкви.

Тут же, слева от входа в церковь, находим маленький железный крестик с табличкой: «схиигумен Павел 18 1/1 64 – 19 /3 63». День смерти почему-то не указан. Вот и березка рядом – рассказывают, что старушки срывают с нее листья и готовят из них чудесное лекарство. Вспоминаю слова матушки Глафиры: «А земляника-то на могилке его рождается, ой, сладкая!»

Ходим по кладбищу, надо бы поклониться еще праху протоиерея Алексея Попова. Был он известным человеком, членом Государственной Думы, автором книги «Быт священства». На свои средства в одной из деревень под Устюгом построил зимний храм с колокольней. пока шло строительство, он служил в летнем храме при 30-градусном морозе, обмотав голову платком. Не пропустил ни одной службы. Заболел6 пошла горлом кровь. Врачи сказали: «Два года тебе жить». Но о.Алексей, подобно св.Леониду Устьнедумскому, положился на Бога – и остался здоров.

В конец заблудившись в лабиринтах, возвращаемся к схиигумену Павлу. Холмик да железный крест – рядом с мраморной лепниной купцов Сумкиных и Шестаковых. Каждому свое. Каждый по-своему «помогал жить на земле» братьям и сестрам во Христе. Купцы держали бумагоделательную фабрику, судостроительную верфь, давали работу, заботились о благосостоянии и образовании рабочих (о чем свидетельствует благодарственное письмо от рабочих, высеченное на памятник Сумкину), строили и украшали храмы, открыли библиотеку в Вологде... А вот памятник Прянишникову, инженеру фабрики. Тоже благодетельствовал, на свои сбережения больницу построил, содержал воспитательные дома.

Стою перед могилой инженера и приходит мысль: «Вот он умер, а музыкальная машинка его до сих пор играет...» В музее, бывшем доме Прянишникова, мы видели сверкающий сталью хитроумный механизм, который издает восемь мелодий. Заскрежещет машинка – и вдруг раздается одеревеневшая от времени музыка, разносясь по гулким комнатам пустого дома.

Около Собора нас уже поджидал сторож, Андрей Федосеевич Чабан. Сам он не местный, приехал 15 лет назд из Бессарабии, да так и остался жить при церкви. Гремя ключами, поднимается он по стертым ступенькам Благовещенского храма. Внутри пахнет ладаном. Своды украшены фресками старого письма. Отовсюду глядится родная старина, допетровская Русь. Огромный иконостас. С диаконской дверцы, на которой обычно изображают Архангела Михаила с мечом в руке, смотрит златовласый юноша в сверкающем, по-царски украшенном хитоне. округлый лик его прекрасен. Потрясенный, долго стою перед этой маленькой дверцей. Главные, Царские, врата еще великолепней. Видно, что совсем недавно иконостас наново золотили.

Помолившись, идем к старице Марфе, о ней мы слышали еще в Лузе. Гимназисткой, в 1917 году, она начала писать акафист св. Леониду Устьнедумскому, и закончила его не так давно, уже к концу жизни. Архимандрит Трифон послал акафист патриарху Пимену, там его подправили – и теперь этот акафист поет вся Русская Православная Церковь.

Старица живет в низеньком домике затворницей. Сторож, представив нас монахине, удалился.

Вот рассказ, записанный нами, со слов старицы Марфы: «Мое мирское имя Мария Эдмундовна Кржечковская. Отец мой поляк, работал на железной дороге военным фельшером. Он католик, но венчался в православной церкви. Мать моя была учительницей церковно-приходской школы. Родилась я 12 марта 1906 года в городе Глазове, потом мы жили в Шолгино. Там, в гимназию уже ходила, стала я писать под диктовку. Будто шепчет кто-то за плечами, а я записываю – и все хорошо получается, все духовные стихи.

Потом папа умер и мы жили в Подосиновце. Мама еще до революции заведовала детским приютом. Скоро много стало беспризорников, все приюты позакрывались, нечем было кормить. Революция. Мама же завела корову, огород – так одна и прокормила сорок детей.

В 1918 году нашему настоятелю о.Николаю Подьякову пришло воззвание патриарха Тихона. Прочитал он и говорит: «Раньше была Русь святая, а стала поганая». Вскоре пришли его брать в церковь, но народ отстоял. Милиционер пришел к нему домой. Дочка о.Николая спряталась в шкаф. Милиционер выстрелил в батюшку. Сын побежал за врачем, а был комендантский час – после 7 вечера нельзя. Врач пришел, сделал перевязку, а тут снова милиционер: «Что тут делаешь?!» – «Я врач» – «А ну-ка...» Убежал он и шляпу оставил. Тут пришли с носилками, да не в больницу понесли, а на расстрел. Батюшка вырвался – в него выстрелили. В него стреляли, а он все бежал. «Какой железный», – смеялись.

Пришли к другому священнику, о.Артемону. «Иди отпевать о.Николая», -говорят. «А с кем? Дьякона-то нет», – отвечает. «А с тем...», – и помянули нечистого. привели к яме, где батюшка лежал – и в затылок ему пулю. Потом мне видение было: о.Николай в черном ходил вокруг приюта и кулачками в дверь стучал. Схоронили мы его около церкви. Одинадцать штыковых ран на нем и много пулевых.

По нашему Подосиновскому району всех священников стреляли. Формы у этих милиционеров не было, только красные рубахи. Помню на улицах они кричали: «Идите! Сегодня праздник, попа Прокопия будем расстреливать!» Дали ему могилу самому вырыть, он поклонился народу: «Простите меня, грешного». На наших глазах убили. И много таких случаев.

Я тогда псаломщицей служила. В одном храме послужу – тут как раз священника арестовывают. Перехожу в другой. В Яхреньге договорилась -тут налог на церковь, закрыли. В Шолгу был о.Владимир Сильверстов. Помню тот вечер. Батюшка шутит: «Вот ты, Мария, все умеешь – и цветы делать, и шить. Не пропадешь, а я ничего не умею, священник ведь. Только валенки могу подшивать». Зашли ко мне, он валенки мои спонтанные взял и ушел. В тот же вечер его забрали – увезли на север, в Медвежегорск. Через много лет о.Николай Вотчинский оттуда вернулся и рассказал, что батюшку в Архангельск перевезли, там и приговорили: одновременно с 35-ю священниками расстреляли.

Потом я счетоводом работала. Однажды заболела я – губы онемели, не могла ими двигать, немая стала. Электричеством меня лечили да отказались. Узнала я, что в туровце люди излечиваются. Поехала. Там святой источник, а над ним часовня. Это потом часовню за угол зацепили и трактором сбросили, а тогда она еще стояла. И чудотворная икона Божией матери в храме была, в серебрянной ризе. Когда большевики ризы с икон ходили снимать, она им не далась. Дверь в храм ломали-ломали, так и не смогли открыть. Так ничего там не тронули, а в округе полное разорение было.

На обратном пути из Туровца я как-то сразу излечилась. В сентябре получаю письмо: приезжайте псаломщицей, послужите Царице Небесной. Я сразу и отправилась, послужила там 11 месяцев. Там и постриг в Мантию приняла от отца Георгия Савва, он сейчас архимандрит, наместник Свято-Духова монастыря в Краснодаре.

Снова вернулась домой, и снова – телеграмма, отец Георгий зовет, «выезжай немедленно». Я на стол собрала, позвала хозяев, у которых квартиру снимала: идите покушайте. «А ты куда?» – «А я в Туровец, там мне квартиру дают». Так без вещей и побежала. Приехала, со станции бегу через лес, в грязь проваливаюсь. Смотрю, белые «Жигули» стоят, будто меня ждут. Подвезли меня до о.Георгия. Он сразу: «Поехали в Коми АССР в Айкино».

Приехали – собаки как на нас залают. Но ничего, хорошо было. Батюшка хотел было отказаться: комнату ему дали проходную, помолиться нельзя. А владыка шутит: «Я тебе молиться запрещу». Батюшка улыбнулся: «Молиться мне никто не может запретить!» Так и остались мы.

В Айкино в старом храме была полная разруха, пойдем кадить – престол качается. При мне новый храм отстроили. Служили мы там с 4 июля 1979 года по 1987 год. Потом с о.Георгием поехали в Краснодар, да сразу заболела на юге этом и вернулась в Лальск».

Смотрим фотоальбом. Сколько знакомых лиц! Отец Герман, отец Питирим -еще юный, без священнического креста... Архангельская, Вологодская, Кировская епархия – все тут вместе, какие могут быть границы на нашем Русском Севере? Старица Глафира называет имена, вспоминает судьбы священников. Память у нее отменная.

Выходим на улицу, фотографировать ее – и с удивлением вижу, какая она маленькая. В доме, где низкие потолки, это не так заметно. Старица смотрит на нас умными, с юморинкой глазами:

– Совсем от меня проку нет. Сидя молюсь, с ног падаю. До церкви, бывает, доковыляю, а на крылосе засыпаю, сон морит.

Мы переглядываемся. Сторож Андрей Федосеевич уже рассказал нам эту историю. С тех пор, как отослали в Патриархию акафист, написанный старицей, со всех сторон подступили к ней бесы. Особенно ночью не протолкнуться, много их в доме. Так что не высыпается монахиня.

– Мне в монастырь надо, но куда меня больную... В затвор хотела, но здесь не получается. Люди все-таки кругом.

Поклонились мы ей, она только рукой махнула, перекрестив. Ей и кланяться не надо – согбенной в вечном поклоне до самой земли.

Сторож дал нам ключ от церковного дома. Кривые зеркала в рассохшихся рамах. Старинные буфеты. Продавленные диваны. Допотопное радио на стене. И запах... Все как в дедовском старом доме, куда я мечтал попасть нынешним летом. Даже кровать – с железними шариками на спинках!

Мой друг сидит за круглым столом, листает какую-то пожелтевшую рукопись. Какое сегодня число? Достаю видеокамеру, гляжу в окуляр на высветившиеся цифры: «10.07.95».

– О, Господи! – мой друг вскакивает, оглядываясь в изумлении. – Ведь все это я уже видел! Давно, еще студентом был, во сне: и этот стол, эти стены, и эту рукопись без начала и конца уже читал!

Я отвечаю в том смысле, что с кем не бывает, ведь свое будущее можно увидеть во сне. И снимаю на видеокамеру: кажется мне, что сегодня, здесь, что-то произошло важное, какая-то цепь времен замкнулась. Входит сторож, кладет стопку листов на стол. Духовные стихи, гимназистский дневник Маши Кржечковской (старицы Марфы)...

Мы едем и едем, ноги стали железными. Позади село Учка, в котором семилетним мальчиком служил будущий архимандрит Модест, где он церковки лепил из глины. На том месте, где стоял дом о.Павла, приютившего мальчика, стоит теперь дом Авенира Минеевича Михайлова -богобоязненного, крепкого мужика. Много он интересного рассказал, да разве все перескажешь?

Зашел и в церковь, пустую, брошенную. Вынесли битые бутылки из алтарной части. Когда-то, при председателе Гореве, хотели крест с купола снять, флаг поставить. Внутри купола цепи-растяжки поотрубали, а крест вверх вытолкнуть сил не хватило. Двенадцать лет потом сельчане вздрагивали: ветер подует и крест на все четыре стороны света по оси поварачивается, а в куполе цепи звенят, болтаются. Потом, при председателе Бычкове, церковь в божеский вид приводили. Наняли украинцев, те купили несколько ящиков мыла, им и побелили стены. Пошли дожди, белила смыло, а шабашников уж след простыл. Спасибо, хоть цепи в куполе закрепили...

Едем и едем мы, семь церквей насчитали от Лальска до Коми. В последний, что в д.Егошинская, внутри рельсы проложены, вагонетка стоит. Всякое видал, но такое... Взобрались на звонницу: видно ли Коми?

Едем и едем, кругом много брошенных домов, ни одной встречной машины. Только чеченцев встретили – их «Жигули» посреди брода застряли, вода мотор залила. В Киров добираются.

Вот и Коми. Асфальт! Уже ночью свернули на лесную просеку – где-то там живут фермеры, дальние родственники моего друга. На песке следы волка. Глушь.

Утром просыпаемся от домашних запахов. Хозяйка шурует кочергой в русской печке. На столе появляются шаньги. Вдруг вспоминаю, что уже не первый раз за время паломничества чувствую, будто я... дома. Так было в Устюге. И когда въехали в «Лузскую Пермицу». И у матушки Анастасии в Лузе, и у старицы Марфы – когда в их семейных альбомах видел знакомые мне лица. И в Лальске, в церковном доме, который снился моему другу еще в студенческие годы. Господи! Как страшно оказаться одному в огромном, чуждом человеку мире! Но не оставляешь Ты нас...

В Сыктывкар мы приехали в тот же день, 12 июня.

М.СИЗОВ
И.ИВАНОВ
Сыктывкар-Устюг-Сыктывкар

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera