(Паломничество Григория Спичака из Сыктывкара на Афон, 1994 г.)

Как будешь искать то, чего не терял? Как будешь искать то, чего не знаешь вовсе? Но душа знает Господа и потому ищет Его.

Уранополис – «Небесный город», – так переводится с греческого название городка, который стоит на границе «мира» и Христовой Республики, полуострова Святой Горы Афон. Теплоход на пирс Дафни, в Святую Землю Богородицы, выходит в 10 часов 55 минут. Мы с Валерием Власовым, моим товарищем, приехали из Салоник в Уранополис на автобусе примерно в 9 часов утра. До отправления есть достаточно времени, но нам еще нужно зарегистрироваться – записаться в журналах портовой полиции (внести номер визы – как за въезд в саму Грецию, так и номер визы на Святой Афон). Процедуру эту проходим довольно быстро: заплатили по 3000 драхм (13 долларов или около 27 тысяч рублей), расписались в журналах...

В очереди на регистрацию мы услышали русскую речь. Вместе с нами ехали на Афон Вадим с сыном Виталием и с тестем из Симферополя. Разговорились. Оказалось, что у Вадима на Афоне родственник, дядя-монах Иаков, который здесь уже 20 лет (живет не в монастре, а в скиту). Кроме нас с Валерой и русскими из Симферополя мы насчитали в очереди еще 5-х иностранцев – голландец, два немца, два канадца. Все остальные греки. В разговоре с Вадимом мы еще не раз услышали, что на Святую Гору Афон в сутки допускается не более 10 иностранцев.

Позже, по моим наблюдениям, выходило, что допускаются и больше, но в целом, видимо, это число греческой полицией выдерживается. Правда и то, что на Святой Афон уже 1000 лет не ступала нога женщины. В уголовном уложении Греции, оказывается, есть даже статья, по которой за одну только попытку проникнуть на Афон, представительницы «прекрасного пола» могут получить до 3-х (трех) лет тюрьмы.

...За несколько дней до этого мы с В.Власовым, побывав в Афинах, в Пирее и на острове Крит, потратив деньги и немного помотав нервы на его бесконечных деловых встречах, мы уже тогда почувствовали странное состояние: вот ходим по историческим местам античной цивилизации, купаемся в море, беседуем с богатейшими людьми туристического бизнеса Европы, а голова – все мысли и чувства, будто говорят: «Ну ладно, это все хорошо, это важно, интересно... Но впереди, даст Бог, нас ждет Афон. Афон, Афон...»

Здесь же, в порту Уранополис, мы встретили первых русских монахов и игумена Ермолая (мы только поняли, что они русские, но еще не узнали ни имен, ни сана). Иеромонах Корнилий сел за руль «КАМАЗа» и загнал его на борт теплохода.

– Где начинается Афон? – спросил я у Вадима, который ехал, по его словам, к дяде-монаху уже третий раз. Мы только-только отошли от берега.

– Где начинается? А, наверное, где-то вот здесь, где заканчиваются тропки, дорожки и последние строения Уранополиса... – ответил Вадим.

Заканчивался Уранополис у небольшой зеленой горы, которая мысом выходит в море и, обогнув который, уже сам понимаешь – эти горы, камни, этот берег – это уже другая земля. Чувствуешь этот переход, наверное метрах в 500-700 от порта.

Как описать свои ощущения? С Божьей помощью попробую отыскать слова или сравнения, которые хоть немного передадут чувства.

...Въезжаешь в другую среду – в другой воздух, в другую воду, в другую плотность мыслей, дыхания, в другую скорость жизни. Будто раздвигаешь плечом другое измерение. Или, лучше сказать, будто кто-то размыкает в тебе тысячи замков и замочков. Начинаешь чувствовать полотно, из которого соткано небо, солнечный свет и... как летит к тебе изображение гор, лесов и монастырей, трансформируется в глазах, проникает в тебя и словно будит ото сна.

Само ощущение всего происходящего – уже чудо! Если эти мои записки будут читать люди, знающие вспышки озарения, ощущение тонкого-тонкого коридора ТУДА6 то пусть они вспомнят в себе это же ощущение, только без внутреннего оцепенения, без внутренней оторопи и боязни потерять вспышку. Ощущение человека, вылетевшего по токим коридорам в солнечную бесконечность, где озарение – пульсирующее и постоянное твое состояние.

Я стоял на верхней палубе, смотрел на монастыри, у которых мы причаливали – румынский, греческий, болгарский; на полуразрушенную башню, которая слышала, наверное визги сарацинов и пиратов, прятала за своими стенами безмолвных монахов, а теперь по праву патриарха стоит на скалистом берегу и смотрит на молодые 200-300-летние монастыри, которые живут все той же жизнью, сохраненной братией в молитвах в этой башне.

Теплоход подходил к большому мысу.

– Следующий монастырь – русский – кричат мне с нижней палубы Вадим и Валера.

Обходим мыс. Захватывает дух. «Пресвятая Богородица, я в Твоих пределах... Я не знаю, за что и как ты привела меня сюда, – думал я, вглядываясь в отрывающиеся виды русского монастыря св.Пантелеймона. – Прости меня маловерного, но не может же быть, коль это промысел Твой, чтоб в этот час и в этот миг не дала бы Ты мне знак. Дабы уверовал дурень глупомудрствующий, что видишь и слышишь Ты мысли мои и завалы сомнений, знаний и прочих лукавых вещей, утомивших душу и дышать не дающих, и на мир по детски смотреть не позволяющих...»

* * *

Я мысль свою ухватить не успел, как в чистом небе одно из двух маленьких-маленьких облачков вдуг потянулось и как бы растеклось светло-розовым потеком... «Что это значит?» – недоуменно глядел я в небо. Теплоход причаливал к каменному пирсу у святого Пантелеймоного монастыря. Сейчас я сделаю шаг, а ждущие на берегу паломники взойдут на теплоход. Это все произойдет сейчас, но пожилой грек на берегу... упал и умер. «Господи! О чем говоришь мне?!» – я оторопел.

Впрочем, оторопел я только на несколько мгновений. Потому что смерти нет! Я никогда раньше не видел и никогда, наверное, больше не увижу как смыкается жизнь, как расставлено здесь все по удостоверению Господню. Ибо вышли мы на берег, а паломники с берега зашли. Голландец (он оказался врачом) взялся, как и должно врачу, вдохнуть жизнь, растолкать сердце упавшего грека. Сошедшие с нами с корабля, православные монахи из Афин (совсем молодые – лет по шестнадцать) прочитали молитвы, перекрестили отдавшего душу и пошли Богу молиться: Кто из паломников положил посох, перекрестился и дальше пошел в пределы Афона, кто на берегу работу остановил, взглянул на небо, перекрестился и продолжил дела свои. А мы с Валерой подивились простоте и спокойствию – смерти нет! – перекрестились и тоже пошли... Нами здесь планида не доношена, а кому пора – что же, значит пора. Кто из православных не мечтал вот так, как этот грек, в пределах Богоматери помолиться, выйти на берег и умереть? И зависти не было. Потому что грешно и стыдно завидовать. Но я хотел бы в последний свой час ждать «белокрылый корабль» так же, как этот грек. Упокой, Господи, душу его (и прости меня за мечтания нескромные).

* * *

Еще на теплоходе гордостью и счастьем наполняется сердце: из всех монастырей, мимо которых мы проплыли, русский монастырь самый красивый! Самый напоенный несказанной внутренней энергией и светом! Зеленеют купола, как клевер весной. Золотятся кресты. Махина каменных стен, строений с нависшими балконами, укрепленная каменным барьером дорога к монастырю – все основательно, навечно!..

Позже в одной из бесед иеромонах Филарет сказал: «Когда придет время, и Сатана в Салониках дела свои темные творить будет, и тогда здесь не дрогнет никто. И молитва Богу будет также, как положено... Не ступить сюда лукавому во веки веков. Так старцы сказывали, так Богородица говорила. Так будет!»

«Господи, Исусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешного! Да не остави ны во грехе. Да будет воля Твоя, бессмертна Слава Твоя, да приидет Царствие Твое и да очисти ны от скверны от отчаянья Раба твоего!..»

Есть, говорят, на Афоне одна необычная икона Богоматери с младенцем Христом (Боже, что я говорю: здесь половина икон чудотворные, летающие и невидимые, лечащие и говорящие...) Необычная – имеется ввиду ее необычность по композиции фигур. Младенец Христос поднял руку, словно закрывает рот Богоматери. А история этой иконы такова.

...В середине века (дату этой истории я не сподобился уточнить), в одно из обычных утр монах поднялся к престолу за ключами от наружных ворот. Пора было их открывать, а ясное утро и покой везде не предвещали ничего особенного. Ключи от ворот лежали на столике у иконы. Когда же монах подошел за ними, то услышал женский голос.

– Не открывай ворота! Пираты рядом...

Монах решил, что это просто наваждение, что, может быть, спросонья что-то почудилось. Он протер глаза, перекрестился, взял ключи и уже второй раз услышал голос Богоматери.

– Не открывай ворота! За воротами пираты...

Но тогда он подумал, что мерещится ему, что нездоров он или испытывает его сила нечистая. Схватил он ключи и побежал к выходу. И на самом выходе обернулся таки. Тут увидел он, что рассерженный маленький Христос закрывает ладошкой рот Матери: дескать, этот маловерный инок сам свою судьбу снискал. А Богородица, печалясь о своем уделе, о монахах Святой Горы и этого монастыря, все-таки взяла ручку Христа, отвела и сказала в третий раз.

– Не открывай ворота! Пираты!

Монастырь был спасен. В память о той истории была начертана икона, где Богородица отодвигает руку Христа спасения монахов ради...

Кстати, стоит подчеркнуть, для скептиков и умников, считающих такие истории идеологическим мифотворчеством церкви, что монахи говорят вполне определенно: той иконы, которая говорила, они теперь не знают. Она была когда-то потреяна среди других икон. Они так и говорят: «Эта икона В ПАМЯТЬ о событии». Но есть иконы, которые чтутся как непосредственные участники явлений. Например, Чудотворная икона Иверской Божьей Матери, пришедшая на Афон по морю в столбе огня и разбудившая схимника Гавриила, который пошел за ней в море «аки по суху». Или чудотворная икона Святого великомученика и целителя Пантелеймона, именем которого назван монастырь, где мы с Валерой Власовым поселились в комнате N7, на втором этаже архинарика, окошком к Эгейскому морю (до воды 20-30 шагов). Два топчана в той комнатке, две иконы, керосиновая лампа, высокий беленький потолок и Божья благодать.

В свм монастырь мы пойдем чуть попозже, через ворота, а пока – в 12.20 по европейскому времени (и в 15.20 по византийскому) на берег, мы поднимаемся по каменистой широкой дороге к строениям монастыря. пахнет разопревшей не греческой, а русской землей. Так пахнет летом в деревнях на Выми и, наверно, так пахнет в Рязани или в Костроме. Это русская истома земли. И только вместо кузнечиков слышны цикады.

В запахах я не ошибся. Иеромонах Филарет рассказал нам, что сюда паломники по пригоршне везут землю из России. Она здесь из разных русских земель. Наш грех – не привезли. Ума не хватило. За мной долг, Афон...

В архинарике-гостинице нас встречает улыбчивый и, как мне показалось, стеснительный иеромонах Сидор (говорят, что правильно -Исидор, но я уж как услышал, так и записал). Он предложил нам всем (высадившихся на Пантелеймоновом причале было человек 12-15) кофе, воды и попросил записаться в журнале регистраций, где кроме фамилий указываются еще номера паспортов, виз и подданство – из какой страны прибыл.

Полистав журнал от первой страницы (начало журнала конец января -начало февраля), мы с Валерой с удивлением обнаружили, что в графе «откуда» слово «Россия» пишем первыми. Не было здесь в этом году паломников-россиян (до нас). Потом мы выясним, что, конечно, были в этот период приезжавшие из России, но либо по линии сугубо церковной, либо из подворья Афонского монастыря в Москве, опять же по церковным делам.

Трагедия для русского человека, россиянина, что не может он приехать и поклониться святыням: даже имея большие деньги, сюда трудно попасть. В июне, ровно за месяц до нашего приезда, в трехстах метрах от берега стоял корабль со стапятюдесятью русскими паломниками, ехавшими из Одессы через Афон в Иерусалим. Греческая полиция выйти на берег им не разрешила. Корабль взывал греческие власти к совести, взывал к небу – люди плакали и стояли на коленях, глядя с моря на кресты монастыря, но на берег им сойти не было суждено. Ни по пути в Иерусалим, ни на обратном пути.

Монахи сели тогда в лодки, взяв с собой ковчеги со святыми мощами, поднялись на борт судна – только так состоялась встреча паломников со святынями.

* * *

Почему-то из моей памяти совершенно вылетело обстоятельство знакомства с отцом Филаретом. Напрочь. Не помню и все. Будто сразу начались наши беседы, будто он вошел в мою жизнь, как свежий ветер в комнату из=за неколыхнувшеся занавески.

Помню первый благоговейный шок. В храме св.Пантелеймона стоит передо мной отец Филарет с серебряным ковчежцем в руках, протягивает его мне и говорит:

– Голова святого Пантелеймона...

У меня ноги и подкосились. Приложились мы к мощам святого, обошли храм. Поднялись на третий (или четвертый) этаж другого здания к престолу Покрова Богородицы.

– Голова старца Силуана, – новый ковчежец протягивает нам, тихо улыбаясь отец Филарет. А потом... На втором этаже открыл он для нас комнатку, где поклонились и приложились мы к святыням, которых – не знаю я – есть ли равные в христианском мире. Я перечислю то, что мне назвал отец Филарет, но – как я понял – назвал он далеко не все...

Головы преподобных мучеников Евфимия, Акакия, Игнатия. Часть камня, с которого молился Серафим Саровский, часть рубашки, мантии, волосы, часть от креста. Голова младенца 3-летнего мученика Кирика и матери его Иулиты (день памяти которых был назавтра, 28 июля). Голова бессребреников Косьмы и Дамиана. Голова (большая часть) святого апостола евангелиста Луки. Частички мощей Василия Великого,большая часть головы Григория Богослова, Иоанна Русского. Часть ноги Андрея Первозванного. Часть головы Иоанна – архиепископа Константинопольского. Частица мощей Николая Мирликийского чудотворца. Часть мощей Иоанна, Крестителя Господня. Частицы мощей мучеников Евгения, Акакия, Ореста, Арсения, Мардария. Часть мощей св.Маманта. Нетленная рука св.Евфимия. Голова новомученика св.Стефана. Голова священномученицы Параскевы. Голова мученика Амфима...

Трудно описать ощущения свои, когда стоишь в храме Покрова Богородицы на бдении и в молитве по равноапостольским князьям Владимиру и Ольге, когда горят одни свечи (электричества здесь нет), а в двух шагах от тебя (вон – рукой потрогать можно) среди икон на постаменте, на уровне плеча твоего – голова святого старца Силуана.

* * *

Еще когда я стоял на всенощной (здесь она идет более пяти часов; может быть, даже еще больще, не могу утвыерждать – совершенно потерялся во времени и перестал понимать, где московское, где европейское и где византийское время), подумал: «Чей это голос так велико звучит, хоть и негромко, но как-то необычно мягко, проникающе?» Потом я заметил этого человека, когде уже вне алтаря он читал псалмы.

Это был духовник отец Макарий. На утренней службе я исповедался ему и причастился.

* * *

Исповедуются здесь на коленях. Причем колени на порожке, выше ступеней. Отец Макарий стоит на коленях рядом. Больно стоять. Больно. Исповедь свою я начал как-то глупо, сумбурно, смущаясь что ли. А потом говорил то, что хотел сказать. Как много, оказывается, накопилось. И как безнадежно, прости Господи, как долго мне придется говорить... Потом говорил медленно, искал слова... Отец Макарий вдруг заплакал. И у меня ком в горле встал...

Когда поднялся с коленей и отошел, ноги гудели так, что, казалось, рокот крови и ощущение невесомости слышат и видят все. Рокот прошел через пять минут. Невесомость осталась надолго.

* * *

Еще в первый же день иеромонах Филарет (он отвечает за встречу паломников) провел с нами что-то вроде небольшой экскурсии по Пантелеймонову монастырю. Он рассказал, что здесь, в монастыре святого великомученика и целителя Пантелеймона, 20 престолов. Однако служба ведется только в двух – покрова Богородицы (одну неделю), другую неделю – у престола св.Пантелеймона. В лучшие годы здесь подвизалось до трех тысяч монахов, а нынче их сорок. В последние годы несколько улучшилось сообщение и связи с Афонским подворьем в Москве, приехали молодые послушники. Даст Бог, в ближайшее время число братии монастырской увеличиться.

Часы на башне трапезной, наверно, немногим меньше, чем часы на Спасской башне Кремля. Здесь же второй по величине колокол, второй по величине после колокола Ивана Великого – 818 пудов, более 13 тонн.

Показал нам о.Филарет миндальное дерево, взращенное от семян того, которое много веков назад посадил св.Пантелеймон. Дерево это в 60-х годах нынешнего столетия тоже явило чудо. Тогда горели леса на Афоне. Говорят, что пожары были страшные. Загорелись и постройки монастыря св.Пантелеймона.

– Посмотрите, – показывал нам о.Филарет, – вот стена и окна, которые горели. А вот здесь был дровяник, который вспыхнул от жара аж на расстоянии. Погорело все, а деревце средь оня невозможного устояло. И теперь стоит. И семена дает. Вот и все.

Такая присказка у отца Филарета «вот и все!» – она звучит из его уст часто и утверждающе. Например: «Вы думаете шутки, что ли, всякие там пляски и роки, и зрелища всякие? Бесы достанут, так на колени рухнете. Поститься, молиться, бдеть – Христа нашего исповедовать. Так надобно. Вот и все!»

... С ремонтом после пожарища 60-х годов дело затянулось. Из Москвы подмоги монастырь не дождался. Что смогли, восстановили с Божьей помощью сами. В последние 2-3 года объявилась с денгами и поддержкой греческая организация «ЮНО» (возможно, «УНО» или как-то похоже зовется; дело в том, что про эту организацию о.Филарет упомянул скороговоркой и на ходу, я забыл переспросить и записать). Эта «ЮНО» получает от ЮНЕСКО и от разных европейских фондов деньги на поддержание памятников архитектуры, истории и действующих религиозных очагов. К чести греков будет сказано: при том, что много невосстановленных и неотремонтированных своих скитов и монастырей, они выделили существенные средства на ремонт русского храма в Старом Руссике (это в полутора часах ходьбы в горы от монастыря св.Пантелеймона), а также на косметический ремонт с некоторыми капитальными работами в самом монастыре св.Пантелеймона. Так, например, были уложены камнем крыши части зданий, покрашены несколько куполов, основательно восстановлены балконы.

* * *

Обойдя монастырь с северо-западной стороны, мы снова входим в его стены. Иеромонах Филарет ведет нас в усыпальницу. Здесь около трех с половиной тысяч черепов усопших монахов. «Кто умер сто лет назад и кто – десять. Они сейчас здесь все вместе, – рассказывает о.Филарет. – Мы здесь убирались да перекладывали все. Кто знает, где «молодые» головы, где «старые»? Вон имя лишь написано, да когда почил. Вот и все», – он крестится. Черепов с именами много, но все же, как мне показалось, гораздо меньше, чем без имен. Кстати, здесь не говорят слово «череп», – говорят «голова»... Звучит как-то живей и добрее, что ли. В слове «череп» есть что-то зловещее и сумрачное. А «голова» – слово белое...

– Хороним мы без гробов. В рясе или в полотне, – рассказывает далее о.Филарет. – Над головой, чтобы на лицо не бросать землю, в три ряда через промежуток, один на один укладываем камни. Плиточные. Вот и все. А через три года обычно выкапываем. Вон головы чистые, белые. Крупные кости рук и ног тоже сохраняются. Остальное земля за три года принимает. Если, конечно, душа человека Богу угодна. Белая или чуть желтоватая голова – значит, праведно жил, исповедался, покаялся во всех грехах, не утаил в сердце греха. А если черная голова или коричневая, или темная такая, рыхлая, то, стало быть, спрятал что-то человек на сердце, не покаялся, слукавил... Вот, видите? – Да, я заметил коричневый крупный череп. Он стоял среди других. Кстати, есть тут один зеленый. – Это ничего. Просто в земле где-то рядом, видно, медь была, – поясняет иеромонах. И в его коротком пояснении показалась мне глубоко спрятанная усмешка. Добрая усмешка: дескать, не думайте, милые, что мы тут химию не знаем и что кроме духовных причин не видим материальных явлений.

Валера Власов все это снимал на видео (кстати, никто из монахов против съемок ничего не говорил; лишь предостерегали нас: смотрите, ребята, греческая полиция рыщет по сумкам, так что можете неприятности заработать и... «Храни вас, Господи!» – улыбались и кланялись монахи). Усыпальница маленькая. Наверное, метра 4 на 4. Образ спасителя над головами трех с половиной тысяч усопших. «Но не все из земли подняты», – пояснил о.Филарет. Почему? Мы не спросили, так как в этот момент почувствовали – не нужно задавать этот вопрос. Что-то мелькнуло в интонациях иеромонаха, за которыми чувствовалось нежелание касаться этой темы.

* * *

От усыпальницы о.Филарет повел нас между зданиями храма св.Пантелеймона и какого-то еще здания, назначение которого я не понял. Оно было закрыто все четыре дня, пока мы были на Афоне. Впрочем, речь не о нем, а о почерневших камнях на одной из стен его. Шириною в стоящего человека камни почернели от земли до самой крыши. Причем чернота этих камней не внешнего налета, а словно выступившая изнутри.

Вот какую историю рассказал нам иеромонах Филарет.

– Я когда приехал сюда в 1976 году, то застал среди братии еще тех, кто старца Силуана живым видел и молился вместе. Так вот, они мне сказывали, а я эту бывальщину сказываю вам. Когда строили тот архинарик, в котором вы поселились, тогда случилось игумену монастыря надолго отлучиться. Выехал он куда-то в Салоники или чуть не в сами Афины. Долго его не было. А когда приехал, то увидел, что эконом монастыря распорядился фундамент здания развернуть не так, как по плану и по согласию все было. Поссорился игумиен с экономом. Да так сильно поссорились, что до конца жизни в контрах были.

И вот много лет спустя занемог игумен, смерть почуял. Позвал всех проститься, прощенья попросить. (Проститься – это ведь и есть «попросить прощенья»). И эконома тоже позвал, чтобы извиниться за обиды, за слова грубые да нелюбовь. А эконом возьми да по силе обиды и не приди к умирающему. Умер игумен. Похоронили. Через три года выкопали – голова белешенька, кости чисты. Приняла земля тело. Царство ему Небесное. Через некоторое время умер эконом. Вот здесь-то его, под стенкой этого здания, и похоронили. Через три года разрыли могилу, а его взять нельзя – как студень, как холодец... Прости, Господи. Тогда братия зарыла его снова. Шесть лет всем монастырем молились о его душе. Но и через шесть лет, когда снова откопали, тело все так же нечисто было. Уж тогда (тут о.Филарет говорит почти шепотом) его выкопали и где-то в горах похоронили. А стена... стена, говорят, в одну ночь черна стала. Как раз у могилы. Тут кто-то однажды засомневался, говорит, что эта чернота может быть от водостока с крыши. Но вы сами посудите – может такое быть или нет?.. Вот камни эти черные остались братии монастырской как напоминание о первой силе христианской. Сила эта в прощении. Прощать надобно. Прощать... Вот и все. Прости, Господи, разговорился что-то...

Мы смотрим стену и крышу внимательно. Подтверждаем: черные камни явно не от водостока. Широк карниз крыши. Если уж где и мог быть водосток, так это в некоторых других местах здания. Но там камни белые, а здесь чернота какая-то внутренняя. Даже я сказал бы не «внутренняя», а проступающая изнутри. Черная сыпь на капне...

* * *

«Вы, поди, на жаре-то уже устали ходить. Отдохнуть хочется?» – очень вовремя спрашивает нас о.Филарет. Мы, действительно, устали и словно задыхались – и от напряжения утренних переездов, регистраций, ожиданий, и от осеняющего множества святынь, и от экскурсии, и от... самих себя, явно смущенных многим незнанием ряда элементарных элементов православного монашеского бытия вообще и афонского, в частности.

«После вечерней службы приходите ко мне в келью. Это можно. У меня чаю попьем, поговорим, если вам что-нибудь надобно. Хорошо? Ну, и хорошо. Отдыхайте пока. Храни вас, Господи!» Где его келья, мы уже знали – о.Филарет нам показывал (келья находилась на третьем этаже -если со двора монастыря – под коридорчиком четверьтого этажа к престолу Покрова Богородицы).

Мы пошли отдыхать в наш архинарик, где на третьем этаже висят в коридорчике портреты Государей Императоров Николая П (его здесь с начала века не снимали), Александра Ш и Александра П, портрет какого-то священнослужителя – без подписи; картина, на которой изображен святой Серафим Саровский, подкармливающий медведя. Есть тут еще две картины с изображением монастыря св.Пантелеймона, написанные, видимо, в первой четверти ХХ века, т.к. на картинах изображены параходы с лопастными колесами, а надписи под картинами с «Ъ» (дореволюционная русская орфография).

В углу у входа стоит умывальник каких-то забытых форм, какие встречаются только в старых фильмах. Рядом – столик, здесь 2-3 заправленные керосиновые лампы, чистые стаканы и, кажется, больше ничего нет.

В своей комнате на втором этаже мы с Валерой только-то и смогли, что помолиться, поклониться иконам с восторженной благодарностью, и с радостью посмотреть друг на друга: «Валер, мы на Афоне«; «Гриш, мы на Афоне... Неужели?». Мы растянулись на топчанах.

– У-у-у, – засыпая, едва прикоснувшись к худенькой подушке, еще раз восторгаюсь я, – Подушка-то, кажется, набита комкой...

– Что это? – слышу вопрос Валеры.

– Похоже на морскую траву...

Проснулся от звона колокольчика. Дежурный по архинарику монах шел по коридору и зазывал на вечернюю службу.

* * *

В конце июля вечерняя служба начинается и заканчивается в светлое время. Тишина. Даже морской прибой был слышен в первый вечер. За стенами монастыря его еще можно услышать, но когда проходишь ворота, то там кроме цикад, шума листвы и пения в церкви не слышно ничего.

Вечерняя служба шла в храме Покрова Богородицы. Вообще же здесь тоже два престола, но служба идет у престола Покрова. Вдоль стен и посреди зала, у колонн, высокие кресла, с высокими подлокотниками. Во время долгих молитв и бдений монахи могут присесть или облокотиться на подлокотники (конечно, не во время открытых врат алтаря). После недолгой вечерней службьы, она шла 27 июля около двух часов, был небольшой перерыв; тогда почти в кромешной тьме, по звуку малого колокола на башне трапезной монахи поднимались в храм Покрова Богородицы на всенощную по равноапостольным князям Владимиру и Ольге.

Но прежде, между вечерней службой и бдением, мы по приглашению о.Филарета пришли в его келью.

* * *

– Почему паломниками занимаюсь и туристами? Кто меня поставил? Монастырский совет. Он собирается один раз в год и назначает послушание – этому трапезу готовить, этому строительством заниматься, этому на бахче... Мне вот назначили туристов встречать. Да. Туристов и паломников. И объяснять им «что» да «как», – отец Филарет накрывает нам стол. Мясных блюд нет, но стол, прямо сказать, не бедный. Салат, макароны, рыба, орешки, пряники, варенье, хлебцы разные, чай и кофе на выбор. Так положено ему встречать гостей и вести с ними беседы. Может так... да не так. Самое главное ведь не стол, а то как заботливо все дни, не только в этот вечер, справлялся о.Филарет и о моем здоровье (я сильно простыл), и о желаниях сходить куда-либо, и помыться, и... даже покурить. О7Филарет выводил меня на задний дворик, гремя ключами, открывал какую-то хозяйственную дверь. Он добродушно ворчал:

– Вот приедешь в следующий раз, а мы тебя спросим: «Ты с сигаретками приехал или нет?» Если с сигаретками, то мы тебя не пустим. Бросать надо. Вот и все.

Я ему говорил, что лет через 5-7, когда мои сыновья подрастут, то привезу их обязательно на Афон. «Разорюсь, но привезу,» – говорил я. А иеромонах мне улыбался: «Ты хоти-хоти. А все как Бог даст. Хотят многие, а Богородица в свои пределы не пускает... Ты сигуретку-то хорошо затопчи. Сухое все. Запалишь обитель, не приведи Господи».

Иеромонах Филарет рассказал по нашей просьбе о себе: родился и вырос в деревне под Соликамском Пермской области, служил в погранвойсках в Эстонии, после демобилизации (в конце 60-х годов) ушел в Псково-Печерский монастрыь. В 1976 году его направили на Афон... Здесь подвизается уже 18 лет. Три года назад приезжал в Россию, ездил домой в Пермскую область. Привез на Афонберезку. «Тяжело ей здесь. Жарко. Поливать приходиться. Но ничего, растет...»

* * *

... Бросили между собой апостолы жребий. Кому куда идти Христа исповедовать. А Богоматери, которая была среди них, выпала Ивера. На жребий никто не роптал ни мыслью, ни словом. Но пресвятая Дева Мария попросила:

– Прежде чем отплыву в дальнюю Иверу, позвольте, я заеду на Кипр проститься с епископом Лазарем...

Это был тот самый Лазарь, которого воскресил Христос и который на Кипре Христа исповедовал. И позволили апостолы. И отплыла Богоматерь на Кипр.

Но заштормило море, и небо покрылось тучами, и высокая волна носила корабль с Богородицей три дня и три ночи. Когда же увидели просвет в тучах и солнце, осветлившее волны, то открылась пред ними земля и горы, на которых стояли каменные и бронзовые идолы. А на самой высокой горе стоял Апполон.

– Что это за земля? – спросила Богоматерь.

– Это Гора Афонская, – ответили люди на корабле.

– Пусть благословенна будет эта земля. перед очами Господа нашего заступлюсь я за нее и защищу до Конца Времен. И не сделает здесь Темный даже шагу...

А в это время закричали и заговорили идолы в горах. И повернулся на Горе идол – Апполон, и все они разом говорили людям: «Идите! На ваш берег сходит Мать Бога Истинного, Мать Бога Всевышнего и Бога Живого!». И пошли люди. И пали на лице пред очами Богородицы. Дивно им было, радостно... И плакала Богородица вместе с людьми слезами светлыми...

* * *

(Из записок в афонском блокноте.) «Мы стали плохими Боговидцами, но св.апостолы, Богоматерь и Бог нас видят не хуже, чем 2000 лет назад (...). Попытки женщин искушать судьбу – в наше время проникнуть на Афон, заканчивались печально: видениями, болезнями, арестами и другими житейскими катастрофами.

Бог бесконечно милосерден, но только через исполнение Закона Бог бесконечно милостив, но только тогда, когда не попирают святыни (т.е. когда сами человеки милостивы к миру).

Любой родитель начинается родителем для своего ребенка со слов -Можно и Нельзя. Мы ведь говорим слово «нельзя» не от прихоти нашей, а тогда, когда знаем, что за содержанием слова «нельзя» – смертная для ребенка опасность.

«Нельзя! Не лезь в колодец!» «Нельзя! Не пей эту жидкость: это не вода, не вино. Это уксус!»

Не Бог наказывает нарушивших Закон. И не Богородица сводит женщин с ума. Люди наказывают сами себя отказом от Слов Родителя...

Сколько несчастных улетело в бездну за детское упрямство и «самостоятельность». Сколько несчастных лишь за минуту до смерти в слезах успело обернуться...

* * *

В пятидесятых годах, сказывают, был случай, о котором на самом Афоне тогда не узнали, а много позже получили письмо от женщины, от монашки православного монастыря. Женщина рассказывала в письме, как ступила она на берег Афона в одеждах мужчины, как разверзлись перед нею и земля, и небеса, и увидела она Богоматерь, которая попросила ее вернуться на корабль. Ни угроз, ни упрека, ни сила со стороны Богородицы не было. Но на корабль женщина вернулась с чувством неутихающего стыда и вины. А через некоторое время ушла в монастырь.

* * *

Монахи шутят. У нас преимущественно бытует мнение, что монах – это человек сосредоточенный, печальный (с оттенками: от мизантропии до шизофрении), что это люди либо беспросветные чудаки, либо высокого-высокого духовного состояния, понимаемого в миру как-то уж слишком абстрактно... «Будьте просты, как дети, – учил Христос. -Будьте кротки, как голуби, и мудры, как змии». Монахи, вся их жизнь и душа суть стремление к этому идеалу.

... В келью к о.Филарету постучали. Филарет открыл дверь.

– Отче, дай бутылочку, – слышим мы голос монаха.

– Какую еще бутылочку? – настораживается о.Филарет.

– А какая есть?

– А какую тебе надо?

– Хорошую...

– Хм. Проходи.

В келью заходит иеромонах Николай. Высокий, красивый (на службе в храме его выправка показалась военной), умный. Ему лет 30-35. Мой ровесник. Позже он расспрашивал меня про Север, про духовную жизнь у нас, в Коми, о политике, упоминал о Стефане Пермском со знанием вопроса. Несколько фраз, которыми мы перебросились, и отрывочные разговоры позволяли угадать в О.Николае человека с действительно Высшим образованием.

– Такая бутылочка тебе сгодится? – выходит из хозяйственной комнатки о.Филарет и выносит полуторалитровую капроновую пустую бутылку, в каких у нас продают подсолнечное масло.

– Хорошая бутылочка. Храни тебя, Господи, отче. Но, может, ты помоешь ее, а?

О.Филарет опять хмыкает и спрашивает:

– А куда ты с бутылочкой собрался?

– В Уранополис.

– А благословения у игумена попросил?

– Попросил. Да он не дал благословения...

– А как же ты пойдешь?! Соблазны будут. Вот точно я тебе говорю: соблазны будут. Попадешься в соблазны и все! – кипятится о.Филарет.

– А я сейчас пойду благословения у святого Пантелеймона порошу...

– А игумен на что?

Иеромонах смотрит на нас (так, чтобы не видел Филарет) строгим лицом и брызжущими от смеха глазами.

– Может, ты благословишь, отче? А?

Но о.Филарет уже угадал шутки иеромонаха Николая и теперь подыгрывает ему.

– Ага. Раз такое дело – я тебе пробку от бутылочки не дам. С благословением вернешься, а там как раз бутылочка подсохнет, – он устанавливает бутылочку кверху дном, и в интонациях его проявляются нотки кота Матроскина из мультика «Каникулы в Простоквашино». – А нет, так проси пробочку тоже у святого Пантелеймона...

* * *

Шутки монахов случаются вольные и невольные. Порою сама ситуация бывает комической в силу бытовых недоразумений или несовпадений. Но специально монахи не хохмят. Это грех. Другое дело: хохма – как проявившаяся радость, как многогранность виденья бытия.

... Таскаем посуду и сундуки с утварью и одеждой. Несколько послушников, иеромонах и я берем ящички и – по ступенькам в монастырь. Не тяжело, но по жаре хождение туда-сюда не самое приятное. Каждый раз, когда возвращаешься к ящикам, в голове мысль: «Сейчас вернусь, а там братия уже последние подняла...» В наказание за такие мысли как раз последний сундук и последний ящик выпадает мне и одному из послушников. Сундук можно тащить только вдвоем, взяв за ручки с кованых боков. Один-единственный неполный ящичек тоже оставлять не резон. Ставим ящик на сундук, одной рукой придерживаем с разных сторон, другой – поднимаем сундук. Тащим наскорячку. Неудобно ужасно.

Прямо у ворот в монастырь на нас выскакивает здоровенный послушник. С радостной улыбкой – дескать, вот, а мне уж ящичка не досталось. Как-то он бедный не заметил, что мы-то прем поклажу в два этажа! Мы же от радости, понятно, тоже не молчим.

– Помоги, Христа ради! А то ведь посуду, не дай Бог, побьем...

В одну секунду на лице здоровяка-послушника состоялось несколько спектаклей: шекспировские страсти – от досады, трагедии и ужаса до благоговейного смирения и печали... (о нас).

– Храни вас, Господи, – говорит он нам – Даст Бог, донесете. Совсем чуток осталось...

Мы загибаемся от смеха. Он, кажется, тоже; мелко семенит, удаляясь от нас, и крестится...

* * *

В русском кунаке (представительстве) в Карее – административной столице Афона – отец Иаков занимался отбором каких-то хозяйственно необходимых вещей для монастыря св.Пантелеймона. Ждала машина.

Подошел пожилой монах с тремя молодыми монахами. Попросил о.Иакова оказией подбросить их на машине до какой-то горной развилки. Отец Иаков согласился: Погоди, говорит, немного, через полчаса подъедем...

Мы не поехали ни через полчаса, ни через час, ни через три часа. Печально и смиренно подходит этот пожилой монах (кстати, по тяжести походки и какой-то вздутости одежд мне показалось, что под одеждами надеты вериги). Подходит и говорит о.Иакову:

– Отче! Что же ты?! Мы же изнемогли. Ты не едешь и не едешь... Может, мы уж лучше пойдем?

Иеромонах Иаков, человек сосредоточенный и по-крестьянски тщательный в делах и сборах на дорогу (родом он из Донбасса, бывший шахтер), сокрушенно говорит:

– Планида твоя сегодня такая – сиди и жди. Я же не сказал тебе: сиди на солнце... Вот, в тенечек сядь. Помолись, чтобы я тут не забыл ничего...

– Да ну, Господь с тобой, Иаков. Мы пойдем, с Богом...

– Ну, тогда иди. Храни тебя, Господи. Не серчай. Вишь, как получилось...

– Обиделся, – сказал, глядя в спину уходившему монаху один из послушников.

– Он не обиделся. Он опечалился. Этот бардак с вещами не я ведь придумал. Прости, Господи, – откомментировал ситуацию о.Иаков, весь в поту от хозяйственного хождения, таскания вещей и, видимо, чувства неловскости. В русском кунаке шел капитальный восстановительный ремонт.

(Здесь сказанное о «планиде» и о «бардаке», вроде бы, шутка, но и не шутка – порядок заданности. Если посмотреть нашими мирскими глазами: те четверо монахов могли помочь о.Иакову, но сидели на солце и в молитвах изнемогали – это была, действительно, их планида в этот час. Разобраться по-хозяйски в порядке вещей (в бардаке) – это планида о.Иакова. Помощь друг другу – только через молитву. А если что-то не получается – на то воля Божья. Не правда ли – за внешне комической и нелепой ситуацией видно очень четкое: «Пироги печь пирожнику, сапоги точать сапожнику»).

* * *

В келье иеромонаха Филарета в первый вечер нашего знакомства он, чтобы занять нас, предложил посмотреть альбомы, которые стояли на столике. К слову будет сказано: видимо, в силу того, что послушание о.Филарета – это встречи и провожания паломников, его келья изрядно отличается от других, виденных мною. Состоит она из двух комнаток, коридора, кухонки и еще какого-то закуточка. Все это, конечно, очень маленькое, в целом не превышающее размеры, например двух комнат типичных сыктывкарских студенческих общежитий.

– Вот смотрите, какая есть у меня фотография. И скажите, кто здесь? – о.Филарет показывает нам пальцем на женскую фигуру, которая на старенькой фотографии, словно из стены входит в стену. – Эта фотография сделана в начале века у нас... Вы знаете, ведь у нас своя фотомастерская была. И кузница была. И столярные мастерские...

– Так здесь же женщина! – говорим мы в один голос. – Как она может быть?

– А вот и все говорят: как она может быть, если женщин здесь тыщу лет не было? Всякие фотографические комбинации никто делать тогда не мог. А женщина на фотографии откуда ни возьмись выступила. Как из воздуха. Братия говорила: «Никак Богоматерь среди нас прошла...» Фотоаппарат заметил то, что телесные глаза не видели.

(Окончание на следующей странице)

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera