Зло наступает на мир. Во все времена подмечались признаки этого. Их так много, этих признаков, что каждый видит свое. Соответственно, и толкует по-своему. Вот и давняя моя знакомая баба Вера удивила недавно:

- Ох, сынок, скоро уж будет он, конец света. Вот тебе истинная правда. Однажды Бога спрашивает Пречистая Богоматерь: когда, Сын, на землю вернешься? Он отвечает: когда, Матушка, день Мой сойдется с Твоим днем - тогда будет второе пришествие и конец света наступит. .А в нынешнем году так и случилось, Пасха в один день с Благовещением совпала. Мать еще мне сказывала, что есть такой двойной праздник - Кириопасха. Но на моем веку такого не было...

Баба Вера по фамилии Логунова живет в селе Ульянове, на развалинах Троицко-Стефановского монастыря. В церкви в сознательном возрасте ни разу не бывала - позакрыли тогда церкви в округе. И даже Святое Писание не читала - все знает по устным преданиям. Но ходит по Ульяново, проповедует, предвещает людям Апокалипсис. Многие из соседей не верят ей: мол, бабка-то необразованная. А мне почему-то верится.

Ведь удивительно: полуграмотная, а слово в слово повторяет разговор Сына с Матерью, который в одном из древних старообрядческих “Цветников” записан. И откуда она про Кириопасху помнит? Последний раз такая “двойная” Пасха была в 1912 году. В тот год, действительно, ждали Апокалипсис: многие люди древнеправославной веры одевались в белые саваны и сами ложились в колоды - в ожидании смерти. Иные бежали в леса. Число скрытников по Печоре увеличилось в три раза. Было от чего прятаться, ведь спустя два года началась погибель земли русской. А когда явился “антихрист” вместе с революцией, дошла очередь и до святых книг - стали зарывать их в землю. Только в нынешние годы они стали “откапываться”. Насколько известно, последняя из них была явлена из земли в 1987 году в одном из центров скрытничества в селе Малая Пучкома, что на Удоре. Истлело сто рукописных страниц. Но нетронутыми остались еще четыреста. Название той книги - “Пролог”.

Действительно, есть что-то апокалиптическое в этом закапывании книг. Ведь не просто от лукавого хоронили, была причина пострашнее... Сохранившийся до наших времен отрывок из древнего сказания все объясняет: “Перед самым перед татарским нашествием брели по Руси туры златорогие.

- Уж да где вы, туры, были-ходили, что видели?

- Обошли всю Русь святую, видели стену городовую и башню наугольную. Выходила оттуда красна девица, выносила книгу-евангелие. Копала девица книгу во сыру землю, плакала: “Не бывать тебе, книга, да на святой Руси, не видеть света белого!

- Ох, вы туры неразумные. Не башня то стояла наугольная, а церковь соборная. Не девица выходила, а запрестольная богородица. Не книгу она копала, а веру христианскую: “Не бывать тебе, вера, на святой на Руси, не видать тебе, вера, свету белого!”

Звучит как сказка. Но по ceй день со времен татаро-монгольского нашествия, а также после царя Петра-антихриста и Революции живет под сердцем у народа этот плач по святой вере, гнетет ожидание конца. Иначе откуда в полуграмотной бабе Вере все эти апокалиптические рассуждения?

А что до сказочности “туров златорогих”... Так ведь и медведь-упырь тоже похож на вымысел. А он был! Не далее как пять лет назад бродил вокруг Ульянова монастыря, в поисках теплой крови...

Был он хитер и беспощаден, как апокалиптический зверь.

В морозную ночь моего квартиранства в доме бабы Веры мне пришлось завести дневник.

25 января 1986 года. Пишу от бессонницы. В сарае воет собака Волга. Хозяин не хочет ее убивать хотя на собаке можно ставить крест: лапа перебита. Говорит, она у меня и на трех будет шибко бегать. Воет она взахлеб. Жалеет себя.

Дура...

Выходил на улицу. Мороз, как на Плутоне. Над головой вся вселенная собралась, звезды - с кулак. В отхожем домике включил свет: за обледенелыми краями “очка” - космическая черная дыра, дна не видно. Рассказывала баба Вера, что строили избу миром, но муж ее, молодой тогда мужик, яму соседям не доверил, копал самолично. Землю ведрами вытаскивали, кричали вниз, где, казалось, навсегда исчезла запорошенная песком голова:

- Эгей, Витька! Озверел, что ль?

Но в ответ что-то неразборчивое отвечала земля глухо.

Дом большой срубили. А теперь он пустует - разъехалось потомство. Вот меня поселили... Ничего не вечно под луной.

По пути из уборной заглянул в щель сарая - Волга спряталась в угол и зарычала. Попотел дядя Витя, натерпелся страха, когда вынимал ее из капкана: не хотела подпускать хозяина, зубами клацала, железо грызла. Морда вся в крови, пострашней, чем самого медведя-упыря.

- Ну, Волга, лапа твоя заживет, мы этого кровопийцу обязательно изловим, помяни мое слово, - успокаивал ее хозяин, беря за ошейник. Дома он чесал затылок, рассматривая медвежий, с огромными зубьями, капкан:

- Как же, ядри твою, он всю лапу псине не отцапал? Видать, меж зубов попала...

В тот год, когда я за “длинным рублем” приехал на строительство участка дороги “Ульяново - Усть-Кулом”, этих капканов было полно вокруг монастыря. Медведь наводил ужас на всех. Нападал он обычно на свинарник, который находился тут же и принадлежал психиатрической больнице. Сумасшедший Ванька-свинарь (он единственный не боялся медведя) однажды присутствовал при акте похищения и нашел его очень забавным. Особенно потешной показалась ему физиономия “мишки” - с желтыми хлопьями гноя и с болтающимся куском проволоки под нижней челюстью. Задавив хрюшку, медведь тащил тушу к кромке леса, там драл ее когтями и лизал кровь. А потом бросал...

Рассказывали, что этот могучий зверь когда-то попал мордой в заячий силок, стальная петля мертвой хваткой обхватила пасть - едва язык высунешь. И проходится теперь хозяину леса довольствоваться муравьями да личинками, а зимой - одной соленой кровью.

- Это за грехи нам, такой страх, - говорит баба Вера мужу. А дядя Витя, знай себе, точит зубья у капкана, ни о чем таком не думает. Сидит на табурете и напильником “вжик-вжик”... А время шипит, бормочет в самоваре, и я спешу дописать прежде, чем баба Вера вручит чашку с чаем.

- Домой пишешь?

- Не, ба Вера, так..

В истории с медведем мне сразу тогда почудился какой-то потаенный смысл. Он продирался в мое сознание с треском, будто через таежный бурелом - вот-вот заслонит небо коричневая туша, обдаст жаром, и я... проснусь.

А у дяди Вити с “кровопивцем” были свои счеты.

Строители дороги называют его “сторожем”, потому что он старожил этих глухих мест, заядлый охотник. С появлением упыря он как-то подтянулся, солдатское в нем появилось. Пришел его звездный час... Так бывает с людьми, которые испытают в жизни что-то страшное, а потом без этого не могут, тянутся ко всему, что напоминает прежний ужас... И ждут.

Было в судьбе сторожа одно событие, которым он до сих пор живет. Служил он в ГСВГ стрелком-радистом на гигантском самолете-авианосце. Однажды при посадке у самолета подломились шасси. Огонь, кровь, человеческий вой... В живых остался один Виктор - в хвосте сидел. Сейчас такие самолеты не строят, утверждает сторож, они появились и исчезли в первые послевоенные годы, когда наша страна, как никогда, почувствовала свою военную мощь.

- Ты не думай, новой войны не будет, - говорит баба Вера, прихлебывая чай, - а будет Великий Суд, с неба станут камни падать, всех грешников убьет, и начнется новое размножение.

- Хрен редьки не слаще, - усмехается сторож. А я удивляюсь, как это коми бабка, считающая себя великой грешницей, может вот так, с сахаром вприкуску, выносить себе смертный приговор? Откуда это смирение?

Чужие языки что рассказывают. После той самой авиакатастрофы Виктору дали отпуск. На самолете лететь он наотрез отказался, пробирался на поезде через неспокойную Германию и Польшу. Потому ему и выдали с собой оружие - пистолет “ТТ”... В Усть-Куломе Виктор услышал сплетню про жену. Когда вошел в избу, Вера ни слова ни говоря бухнулась на колени: твоя воля, убивай или милуй. Была честна перед мужем, но если бы начала оправдываться... С тех пор, рассказывают, стала она богомольная.

Что баба Вера, что сторож - все об одном, об Апокалипсисе. Я стал присматриваться и к другим людям. И что-то повернулось в голове...

Утром хлебали “одноногое мясо” (грибной суп), когда по радио передали. Подносил ложку ко рту и услышал, что сейчас в стране весь машинотракторный парк переводится на дизельное топливо... “Это идея времени, в армии уже давно вся техника на соляре”, - отметил у себя в голове. Потом отвлекла Волга, разрезвившаяся под столом. Дядя Витя по доброте своей нашу калеку переселил из сарая в избу. Волга целыми днями ковыляла из комнаты в комнату, тихо поскуливала, забившись в угол, лизала то место на больной лапе, где виднелась из-под шерсти белая, отполированная кость. А теперь она весело возилась под нашим столом, гоняла что-то по полу, как футбольный мяч. Видать на поправку дело пошло. Дядя Витя наклонился и за загривок вытащил Волгу на свет: в зубах ее был зажат отвалившийся кусок перебитой лапы. Сторож вынес собаку на улицу и бросил на снег вместе с “игрушкой”. А я продолжал хлебать “одноногое мясо”...

На работу нас отвозит большая машина “Урал”. У нее на борту нарисована желтая полоса. Закрою глаза - и вижу ее.

Утром дорогу освещают только звезды. Мой напарник, Гусек, скрипя снегом, обходит скованный стужей дизель, запаливает факел, круглое лицо его мерцает красным. Мы заводим железяку полчаса, потом Гусек начинает ругаться и обкладывает пускачь ветошью, обливает соляркой. Когда он подносит факел, я отхожу в сторону и с животным любопытством смотрю: объятый пламенем дизель похож на подбитый БТР. Языки тянутся к небу. Гусек суетится, сбивает огонь с железа, и кажется, что война уже началась...

На работе я иногда задираю голову, остановившись посреди дороги, всматриваюсь в белое небо. Нет, не жду, что посыпятся оттуда камни, просто хочу увидеть вражеский спутник. Прораб говорит, что наша дорога, ведущая в Усть-Кулом и дальше - в заброшенные деревни, имеет стратегическое значение. Наверное, поэтому дважды в сутки пролетает над нами спутник, который все видит и даже может сосчитать, сколько пуговиц на моем рабочем ватнике. И я боюсь: шпион увидит, что кожух нашей дизельной развалюхи едва держится, скрепленный кусками алюминиевой проволоки. Весь мотор опутан проволокой, как морда медведя-кровопивца...

Оказывается, это “изобретение” Гуська. С красным картофельным носом, в засаленном треухе, он имеет вид простачка. Передвигается по снегу как гусь лапчатый.

Валенки у него огромные, почти до пояса. Это “хитрые” валенки. Гусек специально не носит свой размер, чтобы побольше портянок намотать. Но обувка все равно не спасает, потому, что быстро пропитывается соляркой, которая, в отличие от воды, не испаряется и не смерзается. Ходит Гусек вокруг нашего костра, уминает снег, потом не выдерживает и с кислой миной подсаживается к теплу, сует сырые валенки в огонь. И бригада гогочет во все легкие, когда он, вскочив, семенит полыхающими ногами к ближайшему сугробу, испуганно и суетливо топчется в нем. Громче всех гогочет рабочий Рочев, который сам-то любит пофорсить: по морозу ходит в кирзовых сапогах, в распахнутом на груди полушубке. Чтобы снять сапоги после работы, он обычно кладет ноги на раскаленную электроплитку и целых десять минут оттаивает. На шум появляется свинарь Ванька-дурачок.

- Вань, расскажи, как ты в свинарнике ворота кровопивцу открывал...

- Вань, ты обещал блатную песню спеть...

И добродушный парень рассказывает, поет, даже пляшет. Весело...

А мне все-таки страшно. Люди-то кругом хорошие, добрые, мирные. Но живут - будто воюют.

Вся страна, одетая в черные ватники, как бы переведена на военное положение.

И это никогда не кончится! ...Вчера со сторожем снова ходили к монастырю проверять капканы. Он показал свежие следы “кровопивца”. А я сказал сторожу, что он никогда не поймает медведя, потому что этот медведь - оборотень.

И пошел к монастырской стене “городовой”, поднялся на башню “наугольную”. Сверху Ульяново гляделось веселей. Микроскопические люди махали лопатами, разгребая снег у своих жилищ. Пришла в голову странная мысль: история нашего века сродни этому медведю-кровопийце. Не от силы, а от слабости пристрастился на хитрую приманку - крепко-накрепко обхватила ее стальная удавка: революции, войны, репрессии... Стремимся к свободе, к счастью, а в итоге: огонь, кровь, человеческий вой. Неужели Россия так заледенела, что растопить ее может только вселенская катастрофа, Апокалипсис?

Сейчас, спустя пять лет, все видится иначе. Позади “холодная война”, застой - вселенской катастрофы не понадобилось, чтобы “растопить” страну. Но что изменилось?

Вновь я еду в Ульяново, чтобы поставить точку в дневнике.

16 апреля 1991 года. Психдом из монастыря убрали. Ваньку-свинаря перевели в Эжвинскую психиатрическую больницу. А больше ничего не изменилось в Ульяново... Баба Вера все такая же:

- Ты не бойся, гражданской войны не будет, а будет Страшный Суд...

Ходили вместе к развалинам монастыря, смотрели место, где черти завелись. Это довольно большой зал на первом этаже бывшей церкви. И раньше там нечистая баловалась, когда в зале кино крутили. Только погаснет свет - и в зрительские ряды летят палки, поленья неизвестно откуда. Сейчас там устроили дровяной склад. Стоят поленицы под шатровым потолком, на котором желтые звезды нарисованы. Победила нечистая.

- Совсем они меня замучили, оборотни эти, - жалуется баба Вера. - Недавно покойного тестя увидела. Перекрестила его: “Уйди, сатана, ненавижу тебя!” Он так задом и выпятился из дома. И сны страшные... В молодости я часто на верх церкви лазила, к самому железному флагу, что вместо креста установлен. Теперь снится, что падаю оттуда, с верхотуры, и молюсь: “Господи, помилуй, разбуди!”

- А был и хороший сон, будто сверху в детской зыбке спускается светящаяся женщина и рукой манит: садитесь в зыбку, я вас спасу. Может и вправду спасемся? И страна наша спасется?

- Ах, что делается, СССР растаскивают! Мы советскими потому назывались, что совесть у людей была. А теперь ни совести, ничего. Одни бесы кругом!

Слушал бабу Веру, соглашался да, раньше крепче жилось, было “единство черных фуфаек”. А теперь - разброд.

Сторожа я не дождался. Но узнал: нездоровится ему, нос кровью течет - все из-за той самолетной аварии. А сторож хорохорится: это облегчение, мол, когда кровь вытекает. Если бы кровь внутрь текла, в мозг - тогда смерть. Сталин как раз от этого умер...

Провожала меня собака Волга. Бежала вперед, оставляя в дорожной грязи свой странный трехлапый след. И тут озарило: медведь-кровопийца!

Изловили его тогда? Забыл спросить.