С запада широким клином Коми землю подпирает Ленский район Архангельской области. В редакционных экспедициях нам как-то не доводилось бывать здесь, на берегах великой северной реки Вычегды, где стоит древний городок Яренск...

Когда-то Яренск был центром огромного уезда, куда входила половина Коми, в том числе и Усть-Сысольск (нынешний Сыктывкар). Еще недавно в Яренск было не так просто попасть, надо было ехать с пересадками. Теперь, после постройки моста через Вымь открыт прямой автобусный рейс Сыктывкар – Яренск. Им я и добрался до бывшего уездного городка, где совершил для себя неожиданное открытие. Вот то место, где Русь как-то неприметно, чрез невидимую горловину переливается в Коми! Вот необозримая материковая Россия, а вот она продолжается – но уже землею Коми...

Ныне Яренск более похож на разросшееся село – домов каменных за деревянными улочками почти не видно, все утопает в зелени. Высотных здания только два – Преображенский собор в центре Яренска и Всехсвятская церковь на окраине, на кладбище. Многие местные жители носят здесь фамилии, распространенные и в коми: Торлоповы, Габовы, Микушевы. С кем ни заговоришь – знают о всех сыктывкарских новостях, благо дети у многих учатся в Сыктывкаре, да и передачи республиканского телевидения здесь хорошо принимаются.

Впрочем, телевизор смотрят здесь не все. Когда я представился местному батюшке иеромонаху Феодосию, тот первым делом спросил:

– А что, говорят, столицу из Москвы в Смоленск переводят?

– Нет, вроде. – удивился я. – Есть такое предложение разместить в Смоленске администрацию Союза Россия-Беларусь, но это только разговоры, и не о столице...

– Да нет же! – не соглашается батюшка – Сказывают, по телевизору сообщили: Москву в Смоленск переводят.

Сам иеромонах Феодосий, кстати, белорус, мирская фамилия его Смушко. Сюда он приехал пять лет назад из Жировицкого Успенского монастыря, что недалеко от Гродно. Яренск понравился – село тихое, и храм благолепный, старинный. Кладбище, на котором стоит единственный здесь действующий храм, укрыто развесистыми кронами могучих сосен; кажется, что сладкий хвойный дух исходит даже от каменных стен храма.

– На, возьми шишку, – батюшка поднимает с земли сосновую шишку и вручает мне. – Смотри, какая красивая! В сумку положи, а то потеряешь. Это подарок тебе.

Обходим вкруг Всехсвятского храма. На высокой паперти о.Феодосия дожидаются две богомолки – приехали из Ухты, подходят под благословение. Оказывается, из Коми сюда часто приезжают, особенно из ближних сел – Межога и Жешарта. Привлекает красота церкви, ее древность.

– А раньше в Яренске было пять церквей, – рассказывает священник. – В самом древнем, Спасо-Преображенском храме сейчас музей, другие же порушены, перестроены. Покровскую церковь, и ту превратили в склад. А ведь это святое место, там был монастырь, основанный самим святителем Стефаном Пермским.

Идем к Покровской церкви, священник решил ее показать. На одной из улочек к нашему шествию присоединился какой-то мальчишка – пошел в ногу с нами, молча, чуть поодаль. Минули несколько кварталов и только тогда он подал голос: Батюшка, ну я пойду домой? Отец Феогност погладил его по вихрам: Иди, иди, милый. Мальчишка пустился бегом обратно. _Это детдомовский, – пояснил священник. – Я у них занятия по Закону Божию проводил. Вот представь, как говорить о любви к ближнему этим детям, от которых родители отказались? Многие ведь родители живут-здравствуют здесь же, в Яренске.

Да. Что в Коми, что здесь, – одна картина. И стало ясно, зачем этот детдомовский без видимой цели шел с нами – чтобы сказать при прощании, вслух присмаковать слово батюшка. В пути пристало к нам еще двое пареньков, Костик и Толик, тоже детдомовские. Видно, священника там любят. Ну-ка, ответьте, зачем Господь на землю приходил? – спрашивает пароль батюшка. Чтобы нас спасти! – хором отвечают ребята. Ну ладно, тогда беру с собой, пошли...

Покровская церковь на высоком угоре, над рекою. Хорошее место святитель Стефан для монастырька выбрал! В последние годы в храме было три придела: Иоанна Крестителя – подземная церковь под колокольней, Покровская – на втором и святителя Стефана Пермского на первом этажах. По храму и улица названа. Сейчас она тоже называется Покровская – только в честь уже местных большевиков братьев Покровских.

Стою перед забором (склады – охраняются!), пытаюсь представить, как 600 лет назад черноризцы, засучив рукава, рубили здесь лес, под пение псалмов носили бревна, поднимали обитель Михаила-Архангела...

– Давайте через забор махнем? – предлагают мальчишки-детдомовцы. Батюшка им грозит. Идем через ворота – сторожа нас пропустили.

Место это в Яренске до сих пор называют монастырьком, хотя минули века после его закрытия. Еще недавно здесь сохранялись следы древнего монастырского кладбища, последний надгробный камень с него был перевезен во двор местного краеведческого музея. В городке сразу же распространился слух, что камень этот установлен под стенами музея в честь самоубийцы, который в 50-х годах прыгнул вниз с колокольни музея-собора (_летел как птица, широко расставив руки– – рассказала мне об этом случае очевидица). Музейные работники как могли разубеждали горожан, но миф утвердился – камень поставлен самоубийце. Между тем на камне есть полустертая надпись: 7171 лета (1663 г.) июля в 8 день преставился раб Божий Иоанн Тимофеев сын Еболтин, а в иноцех схимонах Исайя, а память его в 7 день. Такая вот история. Все в мире перевернулось, даже надгробия местами поменялись...

Нет уже старого кладбища, нет монастыря. А ведь с него начался современный Яренск, если судить по Вычегодско-Вымской летописи. Под 1384 годом там значится: Стефан создвиг монастырские храмы на Вотче и на ЕРЕНСКОМ горотке поставил игумены и попы и дьяков в оных. Триста лет монастырь был в отдалении от мирского посада, оградившийся речкою Кижмой. Сам посад находился в версте, в низине. Вокруг него был земляной вал с бревенчатыми крепостными стенами, укрепленными четырьмя глухими и тремя проезжими башнями. В писцовой книге за 1608 год записано: Городище Еренское на Вычегде. А на городище церковь Преображение Господа нашего Иисуса Христа древяна верх, да церковь Офонасия и Кирила Олексендрийских Чюдотворцев; а в церквях образы и книги, и свечи, и ризы, и сосуды церковные... Да в онбаре городового наряду: 4 пищали затинные бе(с) станков до восьм рушниц... За рекою за Кижмою монастырь Архангельский, а в монастыре церковь Архангелъ Михаилъ древяна верх да церковь Стефана Великопермского Чюдотворца теплая клетцки... А в монастыре: келья черново попа Данила, церковный дьячокъ Степанка Фадеев да 4 кели, в них живут нищие, питаютца от церкви Божии.

В 1631 году люди переселились ближе к монастырю, за речку Кижму, поскольку Вычегда подточила берег, острог де и башни подмыло и в воду свалило. С тех пор и начинается современная история Яренска, отраженная в летописи Яренского Преображенского собора, которую на протяжении нескольких столетий вели соборные священники.

Есть в летописи интересные сведения. Например, о крестных ходах, традиционно проводившихся горожанами. В первое воскресенье после Петра и Павла яренцы шли по смежным с городком полям – по преданию народному будто бы в память о некогда случившейся холере. После Пасхи шли на могилу яренца Афанасия Завьялова, скончавшегося в 1795 году и ведшего юродственную жизнь, пророчествовавшего о будущем. Два раза, на Покров и в день памяти свт.Стефана Пермского, шли на место бывшего монастыря – из уважения к событиям и святым, воспоминаемым в сии дни у градской Покровской церкви.

Пробел в этой летописи (с 30-го по 40-ые годы) восполнила другая старушка, Мария Игнатьевна Прилуцкая. На вид она очень бодрая, деятельная, хотя 86 лет ей. Правда, глуховата (последствия сыпного тифа) и кончики пальцев у нее черные, отморожены.

– Сюда пригнали нас в 30-ом из Белоруссии, – рассказывает она. – Отец мой был крестьянин, держал хутор в двадцати верстах от польской границы. Первое мое отчетливое воспоминание детства – 1918 год, день Николы зимнего, восемь часов вечера. Мы были у себя на хуторе. Вдруг залаяла собака, выстрел во дворе. Отец выключил свет, я подбежала к окну. Двор заполнился огромными людьми, на конях. Один громко распоряжался – ставил часовых у окон. Потом они начали все вытаскивать из наших амбаров, работали до самого утра, погрузили все на шесть подвод. Отец хотел выйти наружу: Пойду попрошу, чтобы что-то оставили, нас ведь семеро, умрем мы с голода. Но брат мой вцепился в него, не пустил. Все у нас забрали, нашли и кадку с мясом – отец как раз быка заколол, который свеклой подавился. Потом они уехали, бандиты эти. В то время у нас в Беларуси, в Литве и в Польше тюрьмы пооткрывали и всюду шастали интернациональные банды.

Вскоре из соседнего села пришли папины знакомые с двустволками и топорами, нас защищать. По пути заглянули на другой хутор, где в тот день именины праздновались, и увидели: сидят гости за длинным столом, а перед ними в тарелках собственные их головы лежат, отрезанные. Вот такая была революция. Кругом усадьбы горели, а мы на телеге по буеракам, полями скачем, деревни объезжаем – спасаемся. Потом пришлось через село ехать, потому что один мост через реку. Стой, кто такие! - кричит часовой. А в селе как раз управляющего усадьбой вешают, а экономку лошадями на части разрывают. Уехали мы с хутора – на столе даже лампу не затушили, оставили как есть, а когда вернулись – пусто, наличники, и те с окон содраны.

Это были одни бандиты. А десять лет спустя другие бандиты, с синими петлицами на гимнастерках, усадили меня с матерью и сестру в телегу, одеться даже толком не дали. С Котласа гнали этапом по 30 километров в день, по льду, по реке Вычегде. Колонна наша растянулась на две версты, тьма народу. Апрель, под ногами вода хлюпает – и, знаете, какая она ледяная, когда лед от солнца тает! Ночевали в селах. Местные просили конвоиров: Оставьте их у нас. Мы ведь жизнерадостные, веселые были, всем нравились. Пригнали в Яренск – и сразу в лес работать, а жилья там нет. Мы с мамой составили шалашик из горбылей, снег из него выгребли, сидим внутри и плачем.

Погнали нас палочники (_палочниками– в Яренске называли тех, кто служил НКВД – М.С. ) дорогу от снега расчищать. Мы вышли, каждый старался, по километру дороги раскопал. Вернулись радостные в свои шалаши. Приходит палочник и говорит: идите, еще столько же сделайте. Мы и поняли, что это за труд такой... Потом лес валили, болота гатили. Скажут, иди туда-то, там тебе работа – и вот котомку за плечи и идешь 20 километров на новое место. Послали на кирпичный завод. Жилья, конечно, нет – вырыли себе яму на берегу Вычегды, берестой накрыли вместо крыши. А в ту зиму морозы были под 50 градусов, ночи не спали, сидели у бочки, внутри которой костер разожгли. Завод – одно название, глину ногами месили, кирпич обжигали вручную. 660 штук сделаешь, и на троих едоков отвесят килограмм хлеба. А весов-то не было, вместо гирь – камушки.

Потом – снова в лес, длинный барак, вместе мужики и бабы, нары без тюфяков – из сырых смолистых палок. Вши, тиф. Я уже больная была, подошла к костру к мужикам, упала. Они смотрят: у меня пальцы прозрачные, обмороженные. А они на скатище работали, бревна с берега пихали, отойти им нельзя. Привязали меня к колоде и лошадь восвояси пустили. Она колоду в конюшню притащила. Конюх отвязал меня от бревна, решил, что я мертвая. Полтора месяца была я в забытьи, в яренской больнице. Очнулась – доктор надо мной стоит и кому-то говорит: Mortis. То есть умерла. Сам ты мёртис, – думаю.

Потом я санитаркой в Яренске работала, хотя ничего в руках держать не могла – пальцы гнили. Однажды палочники отвели меня в тюрьму, чтобы оттуда снова в лес отправить. А милиционеры, которые тюрьму охраняли, сжалились... Подошли ко мне: Беги к начальнику, жена его просит балалайку настроить. Я ведь на струнных умела играть, даже со сгнившими пальцами. Когда вернулась, этап уже угнали.

Так осталась я в Яренске, работала возчиком на лошади, на остолблении – ямы под телеграфные столбы копала. Слава Богу, выжила. А многие спецпереселенцы поумирали. На городском кладбище был длинный ров, туда их и кидали. В 60-м году, когда мама умерла, стали рыть могилу на родовом участке, рядом с мужниными родственниками. Вырыли – а там уже занято, лежит женщина в белом платочке, без гроба. Какая-то спецпереселенка. Закопали обратно...

Рассказ Марии Игнатьевны был прерван шумом во дворе ее дома. Приехал сын Гена, из Сыктывкара. Огромный мужик, и жизнерадостный, как и его мама.

– Раиса Павловна! Вы все такая же бодрая! – забасил он, увидев мою провожатую, работницу яренского храма, которая привела меня в этот дом и познакомила с хозяйкой.

– Да и ты, Геничка, не меняешься, – тихо ответила Раиса Павловна. На обратном пути в храм, где старушка живет в сторожке у самых стен церкви, она поведала, что Гена Прилуцкий – друг ее сына Юры, вместе они учились, оба были некомсомольцы – единственные в яренской школе. Юра и в партию тоже не вступал, а дорос до кандидата каких-то наук. Работает он тоже в Сыктывкаре.

Если взяться описывать ее жизнь, получится длинная-предлинная повесть. Родилась здесь недалеко, в деревне. Когда умер муж-пономарь и повзрослел сын, посвятила себя без остатка Церкви, паломничала по монастырям по всей России. И сама она – продолжение церковной летописи Яренска. Уже при третьем священнике служит. В 89-м передали православным Всехсвятский храм на кладбище. Вначале восстанавливал его отец Лукьян, да потом на Украину уехал, оставил после себя рабочую фуфайку – до сих пор хранится. Потом за храм взялся монах Филарет (нынешний схимонах Феогност). Раиса Павловна Зубова стала первой его помощницей и духовной сестрой. По особому указу митрополита Белорусского Филарета (оттуда, из Белоруссии и приехал его одноименник в Яренск) монаху было разрешено жить под одной крышей с духовной сестрой, только в разных кельях. В сторожке при храме они и обитали, отдав все время главному делу жизни – восстановлению церкви.

– Ох, сколько дел переделали, разруху эту ликвидировали, – вспоминает Раиса Павловна. – Крыши у дома Божьего не было, окон, 24 рамы батюшка вставил, золотые у него ручки. Все трудились: Клавдия Рогозина, Нина Зубова, Валентина Замараева, Зоя Борисова... Валентина дневную смену на работе отстоит, а вечером – на храм. И ночью трудились. Галя, диаконисса наша, все в Айкино ездила, акафисты и службы от руки переписывала. Книжек-то никаких не было. Кладбище в порядок привели, отец Феогност лес проредил, от сучьев очистил. Кресты, какие есть, подкрасили, иные и с земли подняли. Потом батюшка у входа на погост высокий крест поднял, как бы в поминание всем, кто лежит здесь безвестный.

Крест этот, украшенный рушником и веточками вербы, виден издалека, стоит он на развилке дороги, у самого въезда в Яренск. Тут же, но вне кладбищенской ограды монах вырыл колодец, поставил крепкий сруб с крышей. Проезжающие часто останавливаются здесь, за водичкой наклоняются – как бы и Кресту поклон тоже бьют.