В НАЧАЛЕ ПУТИ

– Как-то так получилось, что за время Вашего архипастырского служения (а 19 июня исполнится ровно полтора года) я нигде не читал интервью, которое бы просто представило Вас, рассказало кто Вы, из какой семьи. Именно с этого хотелось бы, если не возражаете, начать. Кубань, откуда Вы, Владыка, родом – край казачий. Вы считаете себя казаком?

– Нет, ведь только годы до армии я провел там, с тех пор бываю на Кубани наездами. А в пору моей юности слово “казак” вообще не было в ходу. Даже когда появились на улицах первые казаки в мундирах с нагайками, мало кто их воспринимал всерьез. Отец мой не считал себя казаком, хоть и родился на Кубани. А мама родом из Тульской области, так что тоже далека от этого. Но вот мой брат, живущий теперь на Кубани, называет себя казаком...

– Большая у Вас была семья?

– Нас было четверо детей: две сестры и два брата. Я – младший. Брат на семь лет меня старше. Отца я лишился еще в детстве. Мама работала штукатуром-маляром в строительном поезде. Жили очень небогато, временами даже голодно, но хозяйство было большое: свой дом, держали двух коров, бычка, уток и кур до двух сотен. Работы хватало и я от нее никогда не увиливал, наоборот, всегда находил ее себе. Помню, всегда не хватало времени: придешь домой, тут уроки, сестры убежали к подругам и надо готовить кушать (если мама, как это часто случалось, в отъезде), еще у меня было 60 кроликов – они тоже требовали ухода. А вообще я был домосед.

– Раз уж заговорили о живности, отвлекусь и задам Вам вопрос, с которым нередко обращаются к нам читатели – о домашних животных. Вот одной женщине на отчитке в Троице-Сергиевой лавре сказали, что нельзя держать собак дома, и она очень опечалилась...

– Каждому животному есть свое определение Божие: одним жить в лесу, другим – цепным псам, например, – жить во дворе, а есть комнатные собаки – они, стало быть, должны жить дома, в квартире. У многих преподобных дома обреталась всякая живность, а у святых благоверных князей в домах жили и собаки. Конечно, отдельных комнат мы в современных квартирах для собак выделить не можем, но и тот угол, подстилка в коридоре, где собака живет, освящается богоявленской водой, как освящаются любые другие хлевцы. При соблюдении каких-то очень простых правил гигиены, ухода за животными, мое отношение к этому хорошее. Что же касается советов отчитывающего батюшки – так они, наверное, относятся конкретно к тем, кого он отчитывает, тут ему лучше знать.

– Вернемся к вашей семье. Где сейчас все?

– Брат, как я сказал, живет на Кубани. В станице Брюховецкой живет и моя сестра, – она регент в церковном хоре. Училась этому уже здесь, в Печоре, помогая мне на приходе. Другая сестра сейчас живет в Сыктывкаре вместе с мужем – работают в епархиальном управлении. Мама – настоятельница женского Серафимовского монастыре в с.Иб.

– Теперь Вы живете на севере, и если, как говорится, все познается в сравнении, то хотелось бы узнать вашу точку зрения: можем ли мы говорить о каком-то особенном восприятии православия на Севере, отличном, скажем от Кубани?

– Вера у нас одна. Если в чем отличие православных севера и юга России, так это, пожалуй, в темпераменте, – там во время проповеди могут всем храмом плакать навзрыд, здесь же люди более сдержанные.

– Ежегодно летом бывая у родителей, которые теперь живут на Кубани, я постоянно удивляюсь, что на архиерейском богослужении в воскресный день прекрасный Екатерининский кафедральный собор – полупустой. Особенно меня поразило, что таковым собор оставался даже в дни приезда на Кубань Святейшего Патриарха...

– Есть, конечно, у кубанцев такая черта – работают в праздники Божьи и по воскресным дням. Но не надо забывать и что в том же Краснодаре много храмов. В прошлом году в сослужении с Владыкой Исидором мне довелось освящать храм в Советском районе города – так у этого храма аж два этажа...

– Сейчас почти все из ваших родных каким-то образом причастны к жизни церкви. Вашу семью можно было назвать верующей в те, “застойные” годы?

– Думаю, да. Мамин отец в свое время учился в семинарии. Моя бабушка по отцу пела в церковном хоре. Дед – он сейчас живет в Екатеринбурге – и по сей день, хотя ему уже 81 год, ходит в церковь. Помню, как мне мама в детстве о Боге рассказывала, и “Отче наш” я рано выучил. Перед экзаменами в школе это пригодилось: я учил одноклассников, как правильно ее читать, – мы, волнуясь, крестились и шли сдавать. Воспринимали все это на полном серьезе, и, надо заметить, все, кто помолился, сдали на четверки-пятерки. Вот такие мы были комсомольцы.

– А Вы как сдавали?

– Я в школе был отличником. Правда, не круглым.

– Стало быть у Вас наверняка была общественная нагрузка...

– У меня было девять общественных поручений: был зам комсорга, членом учкома школы, производственной комиссии, участвовал в редколлегии, духовом оркестре, вокальном хоре...

– В связи с этим мой вопрос о том, как вы относитесь к вчерашним активистам – коммунистам и комсомольцам, ныне активно помогающим церкви, – газеты по этому поводу излили немало желчи...

– Положительно отношусь, если эти люди не воинствующие атеисты. Тем более что в последние годы при приеме в партию и в комсомол о вере не спрашивали.

– А Вам вообще когда-нибудь приходилось встречаться с живым “воинствующим атеистом”?

– Вспоминаю, как меня “чистили” в призывной комиссии. Хотя я и был келейником у архиепископа Гермогена, мне поставили условие: или тюрьма, или армия. Пришел на призывной участок, а мне комиссар: ты понимаешь, говорит, в какую яму ты попал?! Предложили идти учиться на таксиста, чтобы научился разбираться в моторах и понял, что шестеренки движутся безо всякого божьего вмешательства. Моторами, говорю, вы меня не удивите, нас в школе на механизаторов учили, у меня и корочки есть. Махнули на меня рукой – пропал человек.

– Вы упомянули про то, что были келейником у краснодарского архиерея...

– Меня представил ему наш священник. Для меня владыка Гермоген был тогда и остался восторженным примером для подражания. Он очень заботился обо мне, от многих прозаических сторон епархиальной жизни оберегал. Владыка Гермоген скоропостижно умер в 1980 году от инфаркта, – такой был диагноз. Но мы считали, что его отравили. Он был вполне здоровым человеком, но как-то раз гостил у родственников в Подмосковье. В два часа он скончался, а уже в четыре его разрезали, – такая удивительная оперативность; думаю, во время вскрытия прочистили. Косвенно мое подозрение основывается еще на том, что в свое время меня приглашали в КГБ чтобы я стал доносить о деятельности Владыки, о жизни епархии.

– Как это происходило? Что Вы ответили?

– Ответил, что в храм хожу не для того, чтобы смотреть за другими, а чтобы молиться. “А вдруг вас там взорвут?” – говорят мне. За Христа пострадать, отвечаю, для христианина большая радость. Оперуполномоченный усмехнулся, говорит, такие люди нам нужны. Подумал, что я своими ответами ловко пытаюсь отвертеться от их предложения. Тогда меня оставили, а другой мой отрицательный опыт встречи со спецслужбами был в Айкино. Там был такой уполномоченный лейтенант Кузнецов, все ходил в храм, цеплялся ко мне, и однажды я не выдержал, прилюдно в храме плюнул ему под ноги, громко сказал: “Я – дьякон Русской Православной Церкви, а он из органов и хочет, чтобы я работал на него, а я не буду!” Тот развернулся и ушел, и два года меня потом органы не беспокоили. Зато два года не было и рукоположения в сан, – хоть как я ни писал просьбы епископу. Рядом рукополагали совсем молодых, прослуживших сравнительно со мной мало, а меня – нет.

Спустя время я понял, что напрасно оскорбил человека. Отказаться было нужно, но оскорблять человека при исполнении им своих обязанностей – это нет. Потом у меня были еще встречи с сотрудниками КГБ-ФСБ, я больше от них не увиливал, старался объяснить, что церковь была всегда патриотично настроена по отношению в государству. На одной из таких встреч как-то попросил передать мои сожаления по поводу случая в Айкино тому самому лейтенанту Кузнецову... Но не извинился. Надо заметить, что сейчас отношение ФСБ к Церкви сильно изменилось в лучшую сторону.

– В какие войска Вы попали?

– В автобат, и направили меня в Архангельскую область. Служил сначала в Онеге, затем в Каргополе.

– Автобат – войска, мягко говоря, не элитные. Так называемые неуставные отношения, ну там всякие “ночные вождения” – это коснулось Вас?

– “Дедовщина” была в отношениях между новобранцами и уже прослужившими какой-то срок, скажем, когда их ставили в один экипаж. Меня это не коснулось по той причине, что я работал при штабе, был художником части. Еще на Кубани в константиновском Доме культуры я работал художником-оформителем. Рядом служили при штабе мои погодки – экономистом, писарем... “Стариков” в этом кругу не было.

– Как относились там к вашим религиозным убеждениям, к тому, что Вы носили крестик, например?

– С крестиком связан случай, который произошел как-то летом в нашей воинской части на построении. Вечером скомандовали всем построиться с голым торсом. Старшина увидел, что на мне крестик – подошел и снял его с меня. Он думал, что я его надел чтобы как-то выделиться. После построения я подошел к старшине и объяснив, что я верующий, и крестик надел не ради моды, поставил такой ультиматум: если мне крестик не вернет, расскажу кому надо о всех там штабных делишках, о которых я знал. Крестик мне вернули и с тех пор не трогали. И я, чтобы не дразнить начальство, носил его пристегнутым в грудном кармане.

– У Вас были тогда, в части, Евангелие, иконки?

– Держать при себе в тумбочке это не полагалось и я нашел выход: в лесу, который был недалеко от части, под корнями сосны я выкопал небольшую пещерку, где хранил свои Молитвослов, просфорки. Каждый день ходил туда молиться. Потом уже, после увольнения, когда я был келейником у архангельского епископа, водил на это место маму, показывал...

– Как отреагировала ваша мама, когда впервые узнала, что Вы собираетесь стать монахом?

– Заплакала. Это была первая реакция. Говорит, как же, ведь у тебя поменяют имя. Я ведь сначала хотел стать учителем или художником. Но мы с ней еще до этого говорили... Как-то незадолго до того меня сильно побили на улице, я говорю ей: ты хочешь, мама, чтобы я жил вот в таком страшном мире?..

– Когда Вы приняли постриг?

– В 1985 году в Айкино. До этого я был в рясофоре, причем тайном. Принял постриг от отца Георгия, сейчас он архимандрит монастыря на Кубани. Монашество тогда властями не приветствовалось. Сан было принять легче, чем постриг. А в священный сан меня рукоположил уже Владыка Исидор в 1987 году.

– ...И вот Вы переехали из Архангельской области в Коми. Ощутили ли Вы различие этих двух регионов?

– Разве что в климате – здесь он лучше, в Поморье очень влажно. А люди, несмотря на различие национальностей, очень похожи: сельские коми на селян-архангелогородцев, горожане из Коми на городских жителей Архангельской области.

– О вашем служении на древней земле Стефана Пермского – разговор отдельный. А сейчас мне хотелось бы спросить Вас: что принципиально изменилось в Вашей жизни за все эти годы?

– Иной раз остановишься перед зеркалом: вот, думаешь, уже не мальчик, и одежды другие – а внутреннее ощущение такое же, как в детстве. Мне кажется, Господь с детства готовил меня к такому служению. Если некоторые думают, что епископ только и делает, что пиршествует, да его все обслуживают, то это не так. Я по взятой еще из детства привычке дело всегда себе нахожу. С тем самым ощущением постоянной занятости, с которым я жил в детстве, живу и теперь. Хотя бы вот те же общественные поручения”: и сегодня, как в школьные годы, я состою в разных фондах, общественных советах и т.д. Все естественным образом, без рывков возрастало с годами, но с теми же усилиями, с которыми жизнь давалась мне в детстве, дается она мне и теперь.

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera