- В 25 лет мы поженились, а в 38 лет я стала вдовой с шестерыми детьми на руках. Муж умер, а должна была умереть я. Это вот как случилось.

После блокады я часто болела. Перед смертью мужа три недели лежала при смерти, в бреду, с температурой больше сорока. Мужу приснилось, что я помру. Рассказал он мне этот страшный сон, как меня хоронил. Стали мы к моей смерти готовиться, думать, куда детей пристроить. Он говорит: “Всех отдам в интернат. Тебя похороню, а сам повешусь”. Я начала его стыдить: “Если о детях не думаешь, о себе подумай”. Наказала ему после моей смерти всех детей в Ленинград отправить к приемной матери, а самому жениться. А только Господь судил иначе. Муж ушел на работу и через четыре часа после нашего разговора от приступа астмы помер, а я пошла на поправку. Тогда, после его смерти, я вся поседела. Чтобы прокормить детей, работала на двух работах. Все дети, слава Богу, выросли, выучились в институтах. У меня уже пять внуков, старший недавно в армию сходил. Каждое лето все ко мне съезжаются...”

Слушал я рассказ Елены Андреевны Мишариной и радовался ее такой трудной и по-настоящему счастливой жизни. Никогда она не забывала Бога, и Господь всюду берег ее. Нелегкая судьба выпала на ее долю. С малых лет ей пришлось хлебнуть столько горя, сколько хватило бы на десятерых. В пять лет она стала дочерью “врага народа” и сиротой при живых родителях, затем пережила блокаду Ленинграда. Каждый день блокады уносил сотни жизней, а она, благодаря горячей молитве и помощи Божией, выжила. Своей верой и молитвами она спасла и дом, в котором жила, потому что во время бомбежек, оставаясь одна в доме, со слезами на глазах только Господа и могла просить о спасении. В результате деревянный двухэтажный дом № 20 по Литовской улице, что рядом с Финляндским вокзалом, уцелел один, остальные девятнадцать, стоявшие рядом, сгорели под бомбами.

Но и после войны жизнь Елену Андреевну особо не баловала...

К вере в Бога Лену приучили с раннего детства ее верующие родители и богомольные дедушка с бабушкой. Вместе с ними в Усть-Куломе, где родилась и жила до ареста отца, она постоянно ходила в свой Петропавловский храм. Там она и крестилась вместе со своими шестью братьями и сестрами. Отец, хотя и работал пекарем, постоянно был в церкви, помогал служить о.Иоанну Попову, с которым они были лучшими друзьями. Когда церковь закрыли, а священника посадили, верующие стали молиться у них дома. За это по доносу односельчан отца забрали вместе с другими сорока устькуломцами в холодную ночь 1935 года. Большинство “раскулачили”, а отца арестовали как “троцкиста”. Обвинили в заговоре против советской власти и сослали на десять лет в Магадан. Мать, как жена врага народа, не выдержав издевательств со стороны односельчан, развезла детей по своим родственникам: кого в Сыктывкар, кого в село Коквицы, а сама уехала в Ленинград к сестре и брату. Семилетняя Лена вместе со своей старшей сестрой Машей не могли понять, почему отец и мать отдали их теткам. Однажды они сбежали от теток в Усть-Кулом искать своих родителей. Родителей не нашли, а их как беспризорных сдали в детский дом. Мать, узнав об этом, приехала за ними из Ленинграда. Было это в начале войны. Детей родной матери не отдали, но встретиться разрешили. Тогда мать пошла на хитрость: она попросила, чтобы детям разрешили проводить ее до парохода, а сама забрала их с собой.

Судьба от людской злобы и ненависти гнала их в самое пекло войны: Ленинград уже несколько дней находился полностью в блокаде. Без документов на детей им не продавали билетов и не пускали в поезд. В Кирове, просидев на вокзале несколько суток, очередной поезд мать решила брать штурмом. Она договорилась с каким-то военным, который перед отправкой поезда перебросил маленькую Леночку в вагон через голову проводницы. Чтобы не оказаться высаженными на ближайшей станции, все свои вещи и продукты они отдали проводнице. “Вас все равно убьют”, - сказала та, забирая детское белье, шубки, крупу и хлеб. С большим трудом 10 сентября они добрались до станции Бологое.

Несмотря на окружение Ленинграда, мать все равно решила проникнуть в город. Еще в гражданскую войну она воевала разведчицей в этих местах. Каждый день она выходила в разведку и искала проходы в линии фронта. А через неделю забрала своих детей вместе с еще девятью взрослыми и по болотам и лесам провела всех в осажденный город. Когда тетка увидела их, оборванных и голодных, на пороге своей квартиры, то от удивления только и смогла сказать: “Зачем же вы сюда, в самое пекло, приехали?”

Что ожидало их впереди, не могла знать ни мать, ни даже тетка, у которой к тому времени из продуктов осталась одна горсть пшеничной крупы на четыре человека. “Эту крупу мы брали по крупинке и клали в воду, - вспоминает Елена Андреевна. - Смотришь, как она по воде плавает, и одну воду пьешь”.

“Вспоминать - и то страшно, - говорит Елена Андреевна о тех днях. - Как мы выжили, не знаю, постоянно смерть ходила рядом. У тети при нас дочь с двумя детьми померли. У дяди, который жил отдельно, от голода умерла жена, сын трех лет, полугодовалая дочка. Четверо наших лежат на Пискаревском кладбище.

Ни воды, ничего не было. Печку топить было нечем. Тетя до войны работала учительницей, так мы все ее книги, все тетради сожгли, всю мебель в доме. Спать ложились, все вещи одевали на себя. Особенно тяжело было до открытия Дороги жизни. Мы жили на кухне. Нам было очень стыдно, что мы стали обузой, поэтому ни о чем не роптали. Когда мама и тетя устроились работать санитарками в госпиталь, они стали приносить по 150 граммов хлеба, перемешанного со жмыхом и отрубями. С ними вместе ходила помогать раненым и Маша. На меня, так как я была без документов, пайка не давали. Мама приносила мне свою половину хлеба, а тетя - свою. Постоянно, когда они уходили в госпиталь, прилетали немецкие самолеты. Всего в нашем доме жило десять семей. Но во время бомбежек я оставалась одна. Сяду на пол, скрещу руки на груди, молюсь и плачу от страха: “Господи, прости меня, грешную! Спаси и защити! Не дай попасть бомбе в наш дом!”

От недоедания у меня остались кожа да кости, но я не смела говорить, что мне тяжело. Тогда тетя, чтобы получать и на меня паек, удочерила меня и получила на меня все документы и прописала у себя дома. С этих пор я тетю тоже стала звать мамой. Если б не она, я бы не выжила. Когда они приходили из госпиталя, то рассказывали, что на улицах валяется много мертвецов, которых некому убрать. А однажды тетя возвращалась ночью и увидела, как возле нашего дома немецкий шпион сигналил фонариком самолетам. Она так озлилась на него, что взяла в руки большой камень и со всей силы ударила его по голове - и убила.

Рядом с нашим домом стоял военный завод. За забором военные видели меня в окошко. Я была как скелет, обтянутый кожей. Они жалели меня. Просили открыть форточку и через забор бросали в форточку хлеб. Но попасть не могли, хлеб падал на улицу. Я им кричу: “Не надо, не кидайте!” А они все равно кидали. Просили меня петь песенки, чтоб им веселей было работать. Я им “Катюшу” пела, а они работали.

В 43-м году мы возле дома посадили десять разрезанных картошин, - тогда все так делали. Но дождаться, когда они вырастут большие, не смогли - вырывали их маленькими. Летом мы с сестрой ездили на Пулковские высоты собирать траву, чтобы варить ее и есть. Трупов там было видимо-невидимо. В войну всякое было: одни умирали, а другие наживались на людском горе. Кто успел наворовать в начале войны продукты из магазинов да из разбомбленных складов, буханку хлеба продавали за тысячу рублей. К концу войны стало полегче. Блокадников стали в столовой кормить, молоко давать”.

Война закончилась, но долго еще давала о себе знать. “Сестра моя пережила всю блокаду, а погибла из-за людской злобы уже после войны, - с горечью продолжает свой рассказ Елена Андреевна. - Посватался к ней молодой парень. Они любили друг друга. А одна старушка, чтобы жених ей не достался, а достался ее сорокалетней дочке, подсыпала ей в чай отраву. Сестра моя была очень хорошая, честная, в Бога верила, постоянно молилась. Я сильно плакала по ней. А потом увидела ее во сне в раю. Как будто приехала я туда на поезде. Живет она в большой деревне, вокруг красивые луга, леса. Чтобы в эту деревню проехать, поезд должен пройти через узкие-узкие ворота, словно через туннель - длинный и темный. Едва поезд его проехал - все озарилось сильным светом. День яркий, солнечный. Земля вся в цветах, деревья вьются до самых небес. Дома стоят большие, белые, с красными крышами. Я спросила у жителей: “Где у меня сестра живет, Маруся?” Мне показали ее дом. Она выбежала радостная навстречу: “Ой, Леночка, дорогая сестричка, ты пришла!” И повела меня к себе, а дома у нее везде еда в больших мисках - весь дом уставлен. Столько всего, и такие яства, каких я никогда раньше не видела. Я удивляюсь, а Маруся говорит: “Меня здесь постоянно так кормят. Чего душе угодно, то и ем”. Очень ей хорошо там жить. Сроду я ничего подобного не видела”.

“После войны отец вернулся из заключения, - заканчивает свой рассказ Елена Андреевна. - Звал в письмах мать в Усть-Кулом, но она наотрез отказалась возвращаться: столько, говорит, мучений и оскорблений перенесла там, ни в жизнь не поеду. Так и умерла в 49-м году в Ленинграде. Отпевали ее во Владимирской церкви. Отец вернулся из лагерей весь больной, пожил недолго и тоже вскоре умер. Потом умерла бабушка, остался один дед. И тетя решила его забрать к себе в Ленинград. Послала меня за ним. Я приехала в Усть-Кулом в 50-м году, а он отказался ехать. Тогда я по совету моей приемной матери осталась жить вместе с дедом. Она написала мне: “Он старенький, за ним нужен уход”. Ослушаться матери я не могла”.

Когда в Усть-Куломе стали восстанавливать церковь, Елена Андреевна приняла в этом самое активное участие. Работала казначеем при храме, продавала в церковной лавке иконки, свечки, духовную литературу.

Больше половины икон в храме найдены и принесены ею. В прошлом году она нашла могилку священника о.Иоанна, о котором было неизвестно, где он помер и похоронен, и установила над ней православный крест.

Каждый год Елена Андреевна на День Победы ездит в Ленинград-Петербург навестить могилы своих матерей, сестры и родственников. И когда она видит сегодня на улицах Ленинграда бездомных детей, которые при живых родителях просят милостыню, сердце ее разрывается на части от жгучей боли. Не может понять, как это случилось сегодня, когда уже больше пятидесяти лет нет войны. Не может понять и того, как при таком количестве нищих люди могут выбрасывать хлеб на помойку?

Но уж совсем Елена Андреевна не понимает, как это люди могут предавать свою веру, отказываться от своих предков, от своей родины? Ту веру, которая неоднократно спасала Русь от иноверных захватчиков. Как люди могут отказываться от святых икон, когда образ Казанской Божией Матери спас Ленинград от немцев? Как могло случиться, что Ленинград стал центром сектантов всех мастей, попирающих наше Православие?

Иеговисты, широко развернувшие и в Усть-Куломе свою деятельность, много раз предлагали Елене Андреевне перейти к ним в секту. Нахально приходили несколько раз к ней домой, оставляли свою бесстыжую агитационную литературу, заманивали деньгами, предлагая купить ей новое пальто, взамен ее заношенного старого, обещая бесплатный проезд в Ленинград на их ежегодные конгрессы. Некоторые из православных бедных старушек купились на эти посулы, стали за мзду американскими проповедницами. Теперь ходят не в церковь, а на их сборища, словно на уроки в школу. Сидят они, ветхие, там на скамейках, слушают вместо священника пятнадцатилетних детишек, отвечают на их вопросы, а чтоб затвердить прочитанное, поют под магнитофон песенки про Иегову. Впрочем, объединяют их теперь не только эти собрания, но и ставшие общими для большинства членов секты несчастья и разлад в семьях.

“Я веру свою не продаю, - ответила иеговистам Елена Андреевна, - и иконы свои выбрасывать не собираюсь”. Она постоянно молится перед старинными образами, которые достались ей еще от прадеда. Молится за упокой души своих православных родителей, братьев и сестер, молится за здравие своих детей и внуков, молится и за врагов веры православной, чтоб Господь вразумил их и привел к истине.