Патриарший Местоблюститель, митрополит Московский и Коломенский Сергий 30 декабря 1942 года призвал народ к сбору пожертвований на церковную танковую колонну имени св.Димитрия Донского. Так снова после Куликовской битвы встретились имена Дмитрия-воина и благословляющего Сергия.

И потекли народные рубли через государственные банки и церковные кружки. По стране верующими было собрано на колонну больше восьми миллионов рублей. Ленинград не дал восьмую часть этой суммы. Колечки и сережки соединялись в пуды золота и серебра. В один из ленинградских храмов принесли 15- золотых червонцев: в другом под образом Николая Чудотворца был найден сверток со 197,7 граммами платины.

За три года войны верующие Ленинграда собрали на военные нужды 13 миллионов р., на цели обороны 11 миллионов р., 255 тысяч рублей - на подарки Красной Армии.

После сооружения танковой колонны митрополит Ленинградский Алексий объявил сбор средств на фонд помощи семьям и детям красноармейцев, заключив свое обращение к жителям фразой совершенно в духе времени:

“Пусть наши храмы соревнуются в этом святом деле”. Сам владыка Алексий помогал нуждающимся из своих личных средств, двери его дома были открыты для каждого. Он был неутомимым пастырем; утешая, ободряя, читая замечательные проповеди, обходил он ежедневно разные храмы.

Двумя “великими переломами” отмечен был 1943 год: Сталинградская битва - и Восстановление во всех правах Русской Православной Церкви, гонимой прежде. Этот год, последний год “безбожной пятилетки”, стал годом возрождения в России Патриаршества. Около 20000 храмов открылись за годы войны.

В Ленинграде неожиданное расположение властей к Церкви выразилось в таком поразительном факте: в самое трудное время блокады, в сорок втором году, храмы стали получать через снабженческие структуры муку и вино.

Среди верующих существует предание о том, что в этом “великом переломе” повинно в немалой степени одно необычайное обстоятельство.

Глава православной церкви Ливана митрополит Гор Ливанских Илия, горячо сочувствующий России, в начале войны удалился в каменное подземелье и перед иконой Богородицы молил открыть ему, как спасти русских. После трех суток бдения в огненном столпе явилась ему Божья Мать. Милость Божия к России сейчас зависит от того, будут ли милостивы к Церкви земные ее власти. Таков был общий смысл Ее речей.

Владыка Илия связался с представителями Русской Церкви и с советским правительством и передал все слышанное. Сталин встретился с митрополитами Московским и Ленинградским и обещал исполнить все. Вскоре стали возвращаться из тюрем и с фронтов священники, открываться храмы, монастыри, духовные семинарии и Академии, возродилась церковная печать, наконец, во главе церковной иерархии был поставлен Патриарх. Это и было выполнением условий, поставленных Верховному Главнокомандующему свыше. Церковь после стольких горьких лет наконец возрадовалась: “Дай Бог нам сохранить это единодушие!”

Россия достойно отблагодарила своего молитвенника, когда в 1947 году тот приехал в СССР. Москва встретила владыку Илию дарами: по распоряжению Сталина самые искусные ювелиры изготовили для него панагию и крест, украшенные драгоценными камнями, присланными из разных областей страны. Россия участвовала в этом подарке. Владыка Илия был растроган до слез.

А в Князь-Владимирском соборе Ленинграда в присутствии владыки Илии и сорока двух членов советского правительства, среди которых был и маршал Жуков, чествовали Казанскую чудотворную икону Божьей Матери. В откровении Илии говорилось об этой иконе, что она должна следовать за войсками и быть в Московском и Сталинградском сражениях. Что и было исполнено. Тысячи людей теперь заполнили соборную площадь и прилегающие улицы и единым сердцем пели тропарь Казанской Богородице “Заступнице усердная...” Видя это, владыка Илия плакал от умиления и радости: “Нигде так не любят Бога и Его Мать, как у вас”.

На том торжестве был о.Николай Кузьмин, ныне семидесятитрехлетний протоиерей Николо-Богоявленского собора. Он веселый человек. Рассказывает: “Приезжал ливанский Илия, венчик привез нашему Николе и частицу чудотворящих мощей. Мно-ого балакал, они на Востоке мастера красно говорить”. Войну о.Николай прошел солдатом с действующими войсками ленинградского фронта. Спрашиваю, было ли что церковного на фронте, может, командиры украдкой благословляли?

- Благословляли, конечно. Идем как-то строем, я ноги стер, попросил остановиться, перемотать портянки, а командир говорит: “Иди, а то пристрелю”. Вот и благословение, хе-хе. При себе-то многие имели родительское благословение, крестик или ладанку. А я два часа побыл комсомольцем. Перед боем беспартийным выдавали комсомольские и партийные билеты, не настоящие, а бумажные - чтоб чистым погиб, значит. Я свою бумажку взял да и в кочку болотную зарыл. Сказал потом, в бою потерял.

Ко времени “великого потепления” относится такая история. До войны был в Ленинграде некто Платонов, популярный православный священник. Накануне войны он снял с себя сан и стал читать антирелигиозные лекции. Во время блокады что-то в нем произошло, и в один из вечеров он отправился к митрополиту для разговора. Не дошел, умер на лестнице. Митрополит распорядился отпеть его по чину “мирских человек”.

Мария Васильевна Долгинская служит регентом в Николо-Богоявленском соборе. Она здесь уже сорок восемь лет. В блокаду М.В. пела в Спасо-Преображенском соборе. До 1944-года об был обновленческим, хотя это, по словам М.В., никак не сказывалось ни на ходе службы, ни на духе ее.

- Война началась для меня так. Наш регент, А.Ф. Шишкин, очень музыкальный был, выскочил из алтаря, как мелом вымазанный: “Братцы, война!” Через неделю был готов написанный им концерт “Боже Великий и Вечный”. Мы не могли петь от слез, у многих из нас к тому времени были мобилизованы родные. Блокада началась - стали умирать священники, служащие мужчины, женщины были покрепче. У нас был очень большой хор, около ста человек. Женя Радеев, Саша Никифоров умерли, молодые певчие. Одну из певчих съели в самом начале сорок второго.

Во время войны храмы просто ломились от народа, все были родными в церкви. Ни на секунду не сомневались мы в победе, что вот война закончится - такая жизнь наступит, такая!

Когда в августе сорок второго забрали в МПВО, пришлось повозить покойничков. Давали за это стопочку сахара, немного маслица и пайку хлеба в 125 г. После такой работы ничего в рот не могла брать, три дня в изоляторе лежала, глюкозу кололи.

Самое великое чудо - жизнь, мы не ценим ее. Ну а еще вот:

приятельница моя получила известие о смерти брата и очень убивалась. Я ей посоветовала помолиться покрепче перед образом Спасителя, который был в нашем соборе, его Петр Первый брал с собой во все походы. Она помолилась, поставила свечку - брат нашелся. Да ведь мы все чудес хотим поразительных, а они каждый день вокруг нас, только мы не видим, глаза закрыты.

22 июня 1941 года Патриарший Местоблюститель Сергий обратился к чадам Церкви с посланием, в котором благословил народ на священную войну и твердо определил место православной Церкви в этой войне:

“Нам, православным пастырям, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается”.

Задолго до “великого потепления” в лице своих епископов Церковь отзывалась на всякое изменение в ходе войны, внушала народу мысль о духовном значении этой войны. Высоким и трогательным языком псалмов и Евангелия говорила Церковь об усилении молитвы, о готовности к жертве, о святости ее, напоминала православным, находящимся под немцем о том, что они русские, чтоб они сознательно или по недомыслию не оказались предателями Родины. Позиция Церкви по отношению к изменникам полностью совпадала с государственной, предательство определялось однозначно: иудино, с той лишь разницей, что государство не знало милости к падшим. Партизаны провозглашались не только примером, но и предметом постоянного попечения.

Так Церковь возжигала в русских людях патриотический огонь. В чин богослужений была включена молитва о даровании успехов русскому оружию и особый молебен “в нашествие супостата”, певаемый в Отечественную войну. Все это позволило английскому журналисту А7Верту в книге “Россия и война 1941-45х годов” заметить: “Вопреки ожиданиям немцев, что церкви превратятся в центры антисоветской пропаганды, они превратились в центры национального самосознания”.

В Гатчине, занятой немцами, в подвальный Петропавловский собор вбежал советский разведчик и закричал: “Батюшка, спрячь!” Священник Федор Забелин повел его в алтарь, приподнял покров на столе с Евангелием:

“Полезай!” Только тот успел спрятаться, вбежали два жандарма. На все их вопросы батюшка лишь руками разводил. Тогда один из фашистов со злости швырнул гранату в дальний угол, где стояла икона “Утоли моя печали”. Икона уцелела, лишь на ланите Девы остался след от осколка.

Этот случай прекрасно иллюстрирует сказанное выше о том, что Церковь была на священной всенародной войне не безучастным наблюдателем, а самоотверженным воином и одновременно - чудесным покровом и защитой.

Или, если сказать стихами:

“Благословен Господь Бог наш, научаявый руки наши на ополчение и

персты наши на брань; Господь - милость и прибежище наше, заступник

наш и избавитель, защитник наш”. /Пс., 143, 1, 2/