В № 101 «Веры» мы сообщали о выходе в свет книги «Православная Церковь на Севере России». Это первый за последнее время и пока единственный опыт изучения истории Церкви в рамках Русского Севера как единого региона. Недавно в Вологде наш корреспондент встретился с автором книги – доктором исторических наук Александром Васильевичем Камкиным.

Пединститут, где он преподает отечественную историю, находится напротив Вологодского кремля. Из окон хорошо видны огромные, воздушные купола Софии Премудрости Божией, они будто плывут... На стене кабинета Северной археографической комиссии висит карта какой-то страны с непривычными глазу очертаниями. Внутри она поделена на Вологодскую, Архангельскую, Мурманскую области, Карелию и Коми, – Русский Север. Непривычны и обозначения на ней: жирными точками обозначены не крупные административные центры, а небольшие городки и даже села: Устюг, Тотьма, Сольвычегодск, Яренск, Холмогоры... Духовные центры Севера.

Александра Васильевича я застал за разборкой свежих гранок альманаха «Тотьма».

– Вот, готовлю первый том, а потом будет и второй. Все о Тотьме – история, достопримечательности, духовные святыни, – объясняет историк. – Уже вышли альманахи «Вологда», «Устюжна», «Кириллов» и «Белозерье», их выпускали мои коллеги по кафедре. Мы, профессора, как воеводы на города посажены, мне Тотьма досталась. А средства для издания выделили администрации этих городов.

Александр Васильевич рассказывает о других местных краеведческих изданиях. Как не позавидовать? Взять хотя бы выпущенный здесь в 12 (!) томах каталог старинных документов, хранящихся во всех вологодских музеях, в том числе в самых маленьких, районных. Есть там и подробное описание всех без исключения старопечатных книг: их внешнего вида, записей владельцев на полях, пересказаны сюжеты. Как же все-таки... окультурена, «софийна» эта земля! «Представляю, сколько у вас материала по истории края, наверное, интересны лекции» – удивляюсь я.

– Да, преподавать мне просто, – отшучивается историк. – Своим студентам я говорю: вы хотите знать историю? Посмотрите в окно и увидите. Вот Софийский собор. В его намоленных стенах заключена жизнь нескольких веков России: случится ли мор, нападет ли враг, заключат ли мирный договор или наследник престола родится – по каждому случаю здесь звучали молебны, люди плакали от горя или радости...

Непроизвольно гляжу в окно, за которым плывут купола, и как-то само собой зашла речь об истории Церкви и истории вообще.

– Сейчас заметно растет интерес к церковной истории, тому свидетельством новые книги. Например, переиздание «Жизнеописания Вологодских святых». В этой книге, кстати, есть жития особо почитаемых в Коми святителя Стефана Пермского, его ученика Феодора Цилибинского, святителей Герасима, Питирима и Ионы. И вот что я подметил, читая эту книгу: в ней столько разных подробностей, что по ним можно изучать историю Отечества.

Как Вы считаете, Александр Васильевич, надо ли нам делить нашу историю на церковную и светскую? Ведь все взаимосвязано...

– По большому счету все деления, конечно, условны. И прежде чем ответить на вопрос, скажу об этом «Жизнеописании». Я вообще против таких переизданий, поскольку некоторые сведения в них устарели – об усобице князей, о нападении татар и т.д. Наука не стоит на месте, и мы, «светские», как вы говорите, историки должны переиздавать с уточнениями, комментариями. Это не касается собственно житий святых, речь об исторических «вставках» издателей XIX века. Да и язык этих изданий труднопонимаем... Сейчас у нас переиздаются книги приходских священников по истории своих церквей – Турьинской села Колбенского, Спасской на Стрелице Тотемского уезда, всего пяти-шести церквей. И опять – один к одному! А ведь читать их невозможно, терминология уже непонятна, в итоге – отторжение этой нужной и интересной литературы.

– Кстати, преподаватели Богословского Тихоновского института рекомендуют не читать книги XIX века, а покупать современные. Все по той же причине. Но чтобы «осовременить» это обширное литературное наследие Церкви, волей-неволей придется привлечь людей нецерковных...

– Да, тут проблема. У творческой интеллигенции есть определенный снобизм: мол, мы и без вас знаем, и вашу литературу «переведем» по-своему. А у Церкви вполне законное опасение: как бы они, взявшись за материал, своей рациональной логикой духовную сердцевину не выхолостили, как бы содержание научным аппаратом не забили... Но у нас уже есть опыт – «серебряный век». Где-то на рубеже XIX-XX веков интеллигенция и Церковь пошли навстречу. Светские люди заинтересовались иконописью, богословием, образовывались «духовные беседы» и философские общества, в которых сообща решались вопросы интеллигентами и священниками. Активно участвовал в этом и будущий местоблюститель патриаршего престола Сергий. То же самое происходило в исторической науке. Интересные работы по истории духовенства, русских епархий выходили в Казани, у Знаменского, Покровского и у других. Но после революции пути разошлись. Отдельные исследования об истории Церкви появлялись в «ЖМП», «Богословских трудах», да за рубежом, а наша светская историческая наука их не замечала, не включала в себя. Не знаю, повторится ли у нас еще «серебряный век», но сейчас, кажется, все меняется к лучшему.

– Мне думается, независимо от того, о Церкви ли в истории говорится или, скажем, о развитии промышленности, эта история может быть религиозна или безбожна. Например, Ключевский – там, где он пишет о Церкви, так и веет холодом. Он выясняет, сколько десятин земли имели монастыри, какой доход получали, а духовная жизнь его не интересует. Напротив, Нечволодов пишет о войнах, об экономическом самоутверждении Москвы – а речь ведет о православной соборности. Исторические события у него одни грешны, другие праведны. История его – духовная повесть, научающая добру. Получается, что история зависит от личности историка, субъективна? А вы еще называете ее наукой...

– Ну, здесь вы открытия не сделали. В исторической науке есть масса подходов: цивилизационный (он рассматривает историю через смену цивилизаций), культурологический (только через культуру, которой создана вся среда), формационный (мол, общественно-экономические формации последовательно меняют друг друга и ведут к коммунизму, который будет вечно), и так далее. Возможно, появится у нас и религиозный подход, который будет изучать историю с точки зрения добра и зла и будет прослеживать этапы скатывания человечества в царство Антихриста, к концу истории. Те богословы, которые не изучают «знамения о конце света», по-своему историки.

Между прочим, в церковной истории есть тоже свои подходы. Сейчас у нас наконец-то издали Тальберга, Карташева, Толстого. Каждый пишет по-своему. Карташев, показывая духовную жизнь Церкви, искусно вплетает ее в общий ход истории Московского, потом Петербургского периодов, связывает ее с общественными проблемами: Тальберг – подает саму историю Церкви, общественная среда где-то далеким фоном. Такой вот ракурс. А Толстой вообще не видит и не дает никакого фона: историю Церкви показывает через историю святости. Вот мол, несколько «волн» святости: были святые домонгольского периода, были святые 14-15 веков, вот следующие... Для него история важна как история стяжания Святого Духа разными поколениями русских людей.

– В Церкви есть жизнь видимая и невидимая, и они взаимоотражаются...

– Да, он пытается открыть завесу как раз над этой, мистической стороной. У русского человека всегда была тонкая православная мистика в ощущении своей истории. И Толстой чувствует именно так. Так что и здесь – сколько угодно подходов.

– Это, наверное, от того, что человек тварное существо, и он не может подняться над собой, чтобы посмотреть: что это там в моей жизни творится? Всю историю вмещает только Бог.

– Совершенно верно, хотя многие этого не понимают. Когда мы начинаем объяснять первокурсникам, что на каждую статью «Русской правды» (древнего юридического памятника) существует десять точек зрения, они спрашивают: «А какая правильная-то?» По мере раздумий, мы говорим, у вас должна сформироваться какая-то своя позиция, и все многообразие других подходов отшлифует их внутренний образ истории.

– Внутренний – значит личностный. А личность человека зависит от того, в каких отношениях она с Богом. Не отсюда ли тянется ниточка к истинному пониманию истории? Ведь только от Бога эти знания и можно получить.

– Да, и тем более это относится к церковной истории, у которой источников сравнительно мало. Тут более важно «доисточниковое знание» – интуиция, которая помогает домыслить факты. Интуиция эта зависит от всего накопленного духовного опыта, даже от генной памяти. Когда читаешь архивные документы и перед глазами лишь глухой фасад, то чувствуешь свое бессилие. И историк должен быть тонким, духовным человеком, чтобы восстановить правду жизни по нескольким деталям. А если быть честным, то... когда мы пишем на обложке книги «История Церкви», то это неправда. Никакая это не история.

– Говорят, что вся история Церкви может уместиться в житии одного святого.

– Да, и у Гете сказано: под каждой могильной плитой лежит история человечества. К житиям у ученых сейчас пробудился интерес. Он был и раньше, но иного рода. Известно, что нередко крестьяне не давали строить монастыри на своей земле, а потом, пораженные смирением и благочестием иноков, сами же и помогали строить. Так вот, я знаю одного ученого, который на основе этих эпизодов написал обширный труд об истории Церкви как борьбе паствы против пастырей. Что хотел увидеть, то увидел. А сейчас, мне кажется, возвращается правильное историческое понимание житий – как образа, идеала определенной исторической эпохи. Были даны разные образы – исповедничество, мученичество, юродство – и средневековый человек примерял их на себя, что ему по силам. Благодаря житиям, мы духовно, глубоко понимаем те эпохи. Другие книги – писцовые, переписные, акты, юридические памятники рассказывают лишь о социальных, правовых отношениях. А что волновало тех людей? Это только в житиях.

Кроме того, надо уважительно относиться к той глухой, скрытой исторической картине, которая есть в этих сказаниях древности. Долгое время ученые не верили легенде о том, что апостол Андрей Первозванный дошел до Киева и Новгорода, хотя опровергнуть не могли. А сейчас археологи находят подтверждения: христианские общины в Крыму существовали в III веке, а может, и раньше. Значит, им кто-то проповедовал?

– Все мы на своем творческом пути переживаем что-то вроде снобизма. Мне тоже казалось, что я все уже понял. Но, накопив материал, опыт, начинаешь понимать также, что одних наших исследовательских технологий и знаний недостаточно. И чувствуешь неудовлетворение... Может быть, поэтому тянет к общению с духовенством? У меня были долгие, интересные беседы с бывшим нашим епископом Михаилом, который, кстати, кандидат технических наук. Уже пятнадцать лет поддерживаю связь с о.Борисом Старком, ему 85 лет, живет в Ярославле на покое, история жизни у него была удивительная. Встречаюсь с нынешним нашим епископом Максимилианом – хоть он сравнительно и молод, но сколько от него чистого, доброжелательного, даже не знаю, как сказать. Это общение позволяет вернуться к десять раз уже прочитанным источникам и уловить там что-то новое... Мистика.

Студенты мне, бывает, говорят: «Вы, Александр Васильевич, иногда в мистику какую-то уходите». Я им рассказывал, как искал материалы по собственной генеалогии, которая у меня простая: Тотемский уезд, там все крестьяне, все в одной деревне. Углубился я до 1735 года. И вот, когда находил в документах имя или упоминание про моего пра-пра-прадеда, вдруг охватывало неизъяснимое волнение. Там ничего, кроме имени и не написано, а мне краска в лицо бросается, дыхание перехватывает. Что это? Один священник объяснил: вашего предка никто уже 150 лет не вспоминал...

Когда сидишь над документами 300-летней давности, то чувствуешь: есть еще что-то, кроме записанной в нем информации. Нужно особое восприятие для этого, и общение с православной духовной традицией развивает эту интуицию. В Церкви еще сохранился тот дух, который был много веков назад и ушел из мирской жизни. Да и вообще, чтобы изучать историю России, надо быть самому православным.

Меня всегда сердит какой-то утилитаризм наших студентов: чтобы написать диплом, мне это надо, а вот это я могу не читать. Говорю им: начитайте сначала все, что связано с эпохой, проникнитесь душой, только потом садитесь писать! Есть сейчас необходимость написать историю женского Успенского Горнего монастыря, который был в Вологде на старом кладбище. Поручил студентке – она только головой думает, и ничего не видит за строкой документов. А есть у меня знакомая, тоже историк, но усердная богомолка, постница – у нее, уверен, получится. Кстати, раз уж пишешь о Церкви, то нелишне и благословение у архипастыря попросить. А Владыка наш, более того, даже композицию книги подсказал, когда я «Православную Церковь на Севере России» писал. У меня начиналось с описания епархии, потом монастырей, духовенства и в конце – о приходе. А Владыка говорит: «Вы с прихода начните... Человек-то сначала в храм приходит, а потом уже к архиерею». Перевернул я книгу «наоборот» – и просветлел материал, стал глубже. К этой книге о северных церквях я еще вернусь.

Там история заканчивается 17-м годом, ведь у нас почему-то переломом считается именно 17-й год. А перелом-то был позже. Мои дипломницы работают над этой темой, и вот я вижу по материалам Вилегодской церкви: еще в 28-м году отчеты епископу шли по старой форме; из 94 пар, вступивших в брак в том году, 92 были венчаны! Церковь еще выполняла свою миссию. У нас на Севере действительный разгром наступил позже, где-то в 30-х годах.

– Ваша диссертация также была посвящена Русскому Северу?

– Да. Там речь о традиционном нашем крестьянском триединстве: союз поземельный (община), союз административный (волость) и союз духовный (приход). Эта неразрывная триада начала разрушаться только в XIX веке, а до этого она перемалывала и адаптировала к своим ценностям все те новации, которые шли после Петра I.

В журнале «Север», в № 1 прошлого года выходила моя статья о северных приходах. А в 1991 году в том же журнале печатал статью о вашем земляке, Чупрове из Усть-Цильмы. В XVIII веке в Екатерининской Уложенной комиссии, которая разрабатывала новые законы, он представлял все северное крестьянство. И проявил необыкновенную активность: 15 раз выступал, написал несколько законопроектов. Поражает чуткое понимание правды крестьянами, их правосознание. Через свои челобитные, прошения, через своих ходоков они ведь массированно воздействовали на законодательство России. С их помощью возникали правовые прецеденты, и корректировались законы, а то и новые писались. Интересно бы проследить; сознание у них ведь было православное, значит, и чувство правды – христианское; получается, и в Российские законы они вносили христианские ценности.

– Что объединяет, на ваш взгляд, Русский Север?

– Помимо природных условий, это то, что с трудом поддается изучению. Я говорю о духовном единстве. Были, конечно, определенные центры: Устюг, например, включал все нижнее и даже среднее течение Вычегды, простирался по реке Юг, захватывал все низовье Сухоны, а по Двине – Красноборск, до Тоймы где-то... А в другом месте Каргополь оказывал духовное воздействие на округу, а дальше на север – Холмогоры... Но эти духовные нити переплетались, ведь северяне особо почитали одних и тех же святых, ездили поклоняться единым святыням. Это еще надо изучать...

Интересно, что на севере прижились только общежительные монастыри. Общинность здесь была сильна, недаром народники ездили именно сюда изучать общину. Здесь все было, чтобы дать народу возможность саморегулировать себя и отношения между собой. Помещика нет, власть далеко, коммуникации растянуты... Даже охотники, я знаю, у вас в Коми промышляли артелью.

К сожалению, ученые, занимающиеся Севером, разобщены. Знаю, в Петрозаводске пишется диссертация по церковным приходам Олонецкой епархии. В Сыктывкаре есть сильная археографическая лаборатория. В Архангельске есть Сергей Шаляпин – у него тема «Пенитенциарная функция монастырей Севера», проще говоря, тема о воспитании и перевоспитании сосланных в монастыри преступников. Думается, у него интересный опыт для нынешних исправительных учреждений, а именно – опыт адаптации арестанта после заключения. У монастырей таких проблем, как сейчас, не было.

Надо будет всем нам, северным краеведам, собраться, друг другу руки протянуть. Не обязательно сразу общество какое-то создавать – хотя бы знать, кто чем занимается.

– Сами-то вы сознаете себя северянином?

– А как же иначе? Весь мой род – северяне. Ребенком бабушка воспитывала. Она в Вологду в 50-х годах приехала, деревенский дом продала, выручки хватило как раз, чтобы старшему брату купить костюм. А у нас в городе тоже свой дом был, деревянный, и у нас вся родня останавливалась. Понаедут с узлами бабушки, на полатях расположатся – и давай вспоминать, кто как живет, разговоры до полуночи. Я и не прислушивался, а сейчас в разных жизненных ситуациях всплывают их словечки, говорок, сам удивляюсь. Растут, как из удобренной земли. И то верно. Мы все – из земли сделаны, что в нее посеешь, то и вырастет.

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera