Кто не знает знаменитой Дивеевской канавки! Даже антихрист не сможет через нее переступить – предсказывал преподобный Серафим Саровский. Ведь здесь прошла Царица Небесная, дабы оградить обитель от грядущих бедствий. Канавка эта засажена ныне деревьями, среди которых есть лиственница, источающая особенно тонкий аромат. Ее посадил Царь-мученик, а росток ему дала Паша Блаженная.

* * *

Девяносто пять лет прошло с тех пор. Что стало с участниками канонизации Саровского Чудотворца? Вспомним отца Философа Орнатского, что причащал Царскую Семью во дни прославления св.Серафима. В годы гражданской войны он был схвачен вместе с двумя сынами своими. Священнику предложили на выбор, кому умирать первым.

Так умирали сопричастники Царя. Не менее мужественной была и его собственная кончина.

В апреле 18-го года посол Германии граф Мирбах поручил Якову Свердлову устроить возвращение Царя с сыном в Москву, для восстановления династии (на престол должен был взойти Алексей). От Царя требовалась лишь небольшая уступка – подтвердить подписание позорного Брестского мира.

В тот момент кайзеровская Германия целиком и полностью владела положением в России. Тридцать дивизий, спаянных железной дисциплиной, готовы были в считанные дни раздавить большевизм. Заслав к нам Ленина, Свердлова и прочих “борцов за правое дело” в запломбированном вагоне, Берлин считал себя вправе отдавать им любые распоряжения...

Всего через несколько дней комиссар Василий Яковлев, полномочный представитель большевиков, добрался до Тобольска. Он должен был выполнить приказ, немедленно доставить Николая Второго и царевича Алексея в столицу. Но что услышал Яковлев в ответ на свое соблазнительное предложение?

– Я знаю, куда и зачем хотят меня везти. Я не поеду. Пусть лучше отрубят мне правую руку, но я этого не сделаю, – твердо сказал Царь-мученик.

– Лучше вместе умрем, но вероломной воли врагов не исполним, – поддержала Государя царица Александра, узнав от мужа об этом разговоре.

Непросто ответить, могло ли согласие Царя что-либо изменить в судьбе его семьи. Скорее всего, нет. Но это и не важно. Невозможно представить себе, чтобы Государь мог хоть в чем-то изменить себе ради сохранения жизни. Рассказанная здесь история является лишь еще одним подтверждением этого.

Новые времена – пошлые и злые – убили Государя. Он был обречен при любом ходе дел. Ведь что там святость, просто благородство мы в ХХ веке понимать и прощать перестали.

Даже монархисты видели в Царе что-то жалкое, блаженного простачка. Твердость его они принимали за обычное упрямство слабовольного человека. Невероятного самообладания старались не замечать, хотя никто ни разу не видел, чтобы даже в состоянии гнева Государь вышел из себя. Он словно умирал в эти минуты, глаза его как бы пустели, и только. Чем больше он тревожился, тем сдержаннее становился.

Как-то зашел разговор о человеке, который причинил Николаю Второму много зла. Собеседник удивился, отчего Государь так хорошо отзывается о своем недоброжелателе. “Эту струну личного раздражения я уже давно заставил замолчать, – ответил Царь, – раздражением ничем не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее”.

Каждому бы такое “безволие”!

Для того, чтобы понять Государя, нужно было посмотреть, как он молится. Вот что писал об этом министр иностранных дел Сазонов:

“Глядя на него за церковными службами, во время которых он не поворачивал головы, я не мог отделаться от мысли, что так молятся люди, изверившиеся в помощи людской и мало надеющиеся на собственные силы и желающие помощи только свыше”.

Свыше. Даже иностранцы умели разглядеть в нем то, что мы, русские, пропустили, и до сих пор не желаем признать. Президент Франции Лубе писал: “Обычно видят в императоре Николае II человека доброго, великодушного, но немного слабого, беззащитного против чужого влияния. Это – глубочайшая ошибка. Он предан своим идеям, он защищает их с терпением и упрямством, он имеет задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигает. Под видимостью робости Царь имеет сильную душу и мужественое сердце, непоколебимо верное”.

* * *

К чему говорим мы об этом? Лишь к одному. Царь-мученик не был безвинной жертвой, опавшим листом, уничтоженным бурей революции. И смерть его была не случайностью, не последним звеном в цепи ошибок, а той Голгофой, что ждала его в конце пути, честно пройденного и предначертанного Богом.

Архимандрит Константин Зайцев писал в свое время, что расцвет гражданского общества в России делал фигуру Царя духовно-психологически лишней. Столыпин и его соратники грезили, что еще немного, и Россия станет величайшей в мире державой. Она расцветала на глазах, и лишь немногие, подобно Государю, видели, что это дается ужасной ценой утраты веры, что под ногами русского человека разверзается бездна. Это и предопределило характер всех устремлений Царя-мученика.

Он готовил нас к сражению не на жизнь, а на смерть, за само существование Руси. Его победами стали прославления Феодосия Черниговского, Серафима Саровского, Иоанна Тобольского, Анны Кашинской, Питирима Тамбовского, Иосафа Белгородского. Он добивался этих канонизаций часто вопреки мнению иерархов из Священного Синода, невзирая на насмешки государственных мужей.

“Нет у нас больше Царя-батюшки, которого мы бы любили. А потому как Синод любить невозможно, мы, крестьяне, хотим, чтобы был патриарх”, – эти слова были сказаны в 1917 году простым православным человеком, крестьянином – участником Поместного Собора Русской Церкви.

“Синод любить невозможно”, – как и правительство, будь оно хоть трижды народного доверия. То, чего так и не поняли русские националисты, либералы, монархисты, кадеты, устраивая Февральскую революцию, к счастью, сумел осознать в том же 17-м году русский православный мир. И, несмотря на многочисленные требования, сохранить власть за Синодом, отложить избрание главы Церкви, мир решил -“патриарху быть”.

Большинство голосов было отдано митрополиту Антонию Храповицкому. Но рисковать Церковь не имела права, и потому окончательный выбор решено было доверить Богу. Иеросхимонаху старцу Алексию из Зосимовской пустыни поручили тянуть жребий. Господь выбрал Тихона (Белавина), митрополита Московского.

Так совпало, что на место свергнутого Николая Второго Господь послал нам владыку, который характером был удивительно похож на Царя-мученика. Та же кротость, широта воззрений, какое-то мальчишеское благородство и простота, делающая человека столь открытым Святому Духу. Видимо, иному человеку на царском ли престоле или патриаршем доверить судьбу Святой Руси в те страшные годы было невозможно.

Сходство характеров прообразовало и испытания. Подобно тому, как Царь отрекся от престола в пользу брата Михаила, Патриарх Тихон в мае 1922-го передал всю власть митрополиту Агафангелу. В обоих случаях полномочия до “адресатов” не дошли, их перехватили враги.

Разница заключается в том, что державе нашей Господь попустил погибнуть, а Церкви нет, вернув святого Тихона на престол, разрушив планы ЧК и предателей-обновленцев из числа священства. Железная логика мира оказалась посрамлена.

* * *

Царь и Патриарх. Вспомним, что именно святой Тихон не допустил того, чтобы кровь Государя пала на Русскую Церковь. Несмотря на протесты “соратников”, он благословил архипастырей и пастырей отслужить на местах панихиды по убиенной Царской Семье. Патриарх ясно дал понять, что значило для русского народа это преступление:

“На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович высшее наше правительство – Исполнительный Комитет – одобрил и признал законным. Но наша христианская совесть, руководствуясь словом Божиим, не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его... Пусть за это нас называют контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть...”

Святого Тихона не расстреляли. Его отравили. На Голгофу в те годы вели все дороги, миновать ее, как правило, можно было только ценой измены.