“Суд идет”... Вновь и вновь произносятся монотонным голосом эти слова. Петроград, июнь 1922-го года. На скамье подсудимых 85 человек: архиереи, священники, ученые, бывший сенатор, старики, девушки. Что свело их здесь? Сами обвинители пытаются найти ответ на этот вопрос. И не могут, страшатся признаться – что объединяет подсудимых только то, что они христиане. Во время процесса происходят аресты на улице и в самом здании суда. Вот берут под конвой свидетеля защиты, профессора Егорова, в портфеле у него белье, одеяло – он знал, на что шел, давая свои показания.

Главный обвиняемый – митрополит Вениамин Петроградский. Он спокоен. Его друг, он сидит рядом, архимандрит Сергий (Шеин) мечтает запечатлеть свою веру мученической кончиной. Велика его любовь к Господу. Но и он смотрит на Владыку как на учителя. “Останусь ли я жить или умру – за все слава Богу”, – говорит митрополит просто и твердо. Он давно и полностью предал свою жизнь в руки Божии. Его вера перешла земные границы.

Некоторых это едва ли не смущает. Протиерей о.Михаил Чельцов, тоже подсудимый, пишет о Владыке: “Он оставался как будто прежним, каким-то окаменевшим в своем равнодушии ко всему и до бесчувственности спокойным. Мне только чудилось, что в этот день он был более спокоен и задумчиво молчалив”.

Спустя несколько дней после вынесения смертного приговора о.Михаил записывает: “Помню, я посмотрел на митрополита и мне понравилось великое спокойствие на лице у него, и мне стало хорошо за него, за себя и за всю Церковь”.

Следующие строки, посвященные отцом Михаилом Чельцовым своему архипастырю, вносят окончательную ясность в характер спокойствия владыки Вениамина: “О том, сколь сильно подействовала на надзирателей молитва митрополита, свидетельствует такого рода донесение... как нам передавали осведомленные лица: “Митрополит молится по четырнадцати часов в сутки и производит на надзирателей самое тяжелое впечатление, почему они отказываются от несения ими их обязанностей в отношении к нему”.

Большевики же смотрели на это с возрастающей враждебностью. Перед ними был не “князь Церкви”, а человек, бывший плотью от плоти народной. Даже среди коммунистов находились такие, кто смотрел на него с нескрываемым уважением. Особенно обострились эти противоречия во время кампании “по изъятию церковных ценностей” в 1922 году. В то время в Поволжье начался страшный голод, и Ленин, воспользовавшись моментом, решил нанести по духовенству удар.

Он предложил отобрать у Церкви в помощь голодающим все ценное из имущества Церкви. Суть интриги заключалась в том, что малейший ропот православных можно было использовать в целях пропаганды и развязать террор против них. Затея эта отчасти удалась – погибли тысячи священников, монахов, мирян. Они готовы были отдать все ради помощи погибающим волжанам. Но их об этом не просили. Просто приходили и грабили. Чаши для причастия революционные матросы и солдаты дарили любовницам, драгоценные оклады с икон шли на развязывание революции в Европе. О помощи голодающим коммунисты помышляли меньше всего.

“Православная Церковь, – говорил в те дни владыка Вениамин, печалясь о нуждающихся, – готова все отдать для помощи голодающим, но если церковные ценности будут изыматься насильно, может быть кровопролитие”. Видя искреннюю боль Владыки, коммунисты, члены Комитета помощи голодающим склонялись перед ним с непокрытыми головами. “Народилось новое христианство, – писала в те дни одна из газет, – поднявшее знамя веры, примирившее с собой самые враждебные христианству слои коммунистической партии”. Но центральные власти не того хотели. “Никаких переговоров, никаких жертв”, – пришло распоряжение из Москвы.

С тяжелым сердцем владыка Вениамин призвал православных не противиться грабежу, но твердо сказал, что благословить этот кощунственный акт он не может. Это и стало формальным поводом для заключения его в неволю.

* * *

Действительная причина заключалась в другом.

Огромную роль в аресте митрополита Вениамина сыграл его бывший ученик, священник Александр Введенский. Вместе с такими же предателями православия, в тесном контакте с ЧК, этот человек создал в то время “Живую церковь” – организацию, которой большевики надеялись подменить истинную Церковь.

Воспользовавшись арестом Патриарха Тихона в мае 22-го года, обновленцы-живоцерковники попытались захватить власть в Московской Патриархии. Они развязали травлю честных православных иереев и священников, доносы тайные и явные потекли рекой, вслед за доносами прошла волна арестов.

Сознавая, сколь велика опасность, Владыка немедленно запретил Введенского в служении. “Меч пролетариата тяжело обрушится на голову митрополита”, – откликнулись газеты на этот запрет. Власти поняли, что пока митрополит Вениамин занимает петроградскую кафедру, – у обновленчества нет никакой надежды на успех. Жестокость ослепляет. Именно арест и казнь Владыки стали началом конца “Живой Церкви”, от крови этой им было уже не отмыться.

В день ареста разыгралась сцена, которая поразила многих. Очевидцы рассказывают, что откуда-то из мрака с сатанинской злобой и страшным мучением на лице вдруг вынырнул Введенский, протягивая руки под благословение. Видимо, великую доброту Владыки он упорно продолжал считать бесхарактерностью.

– Отец Александр, – сказал митрополит Вениамин, отказавая прежнему любимцу в благословении, – мы же с вами не в Гефсиманском саду”.

В те дни митрополит Вениамин пишет другу свое знаменитое письмо смертника:

“В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел, что времена не те, и не придется переживать то, что они переживали. Времена переменились, открывается возможность терпеть ради Христа от своих и чужих...

Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь...

Странны рассуждения некоторых, может, и верующих пастырей (разумею Платонова) – надо хранить живые силы, то есть ради них поступиться всем. Тогда Христос на что? Не Платоновы, Вениамины спасают Церковь, а Христос... Надо себя не жалеть для Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя. Теперь время суда. Люди и ради политических убеждений жертвуют всем. Посмотрите, как держат себя эсеры и другие. Нам ли, христианам...не проявить подобного мужества даже до смерти, если есть сколько-нибудь веры в Христа, в жизнь будущего века?!”

* * *

Процесс начался десятого июня 1922-го года. Невский проспект был усеян народом, возле Гостинного двора было вообще не протолкнуться. Ждали, когда повезут Владыку. Когда увидали, упали на колени, запели: “Спаси Господи, люди твоя”.

Суд напоминал о конце времен, когда сплотятся последние верные Богу на земле против моря зла. Защищал Владыку адвокат Гурович – иудей по вероисповеданию. Защищал мужественно, истово, не думая о том, что ему это после припомнят. “Не забывайте, что на крови мучеников растет Церковь”, – напомнил адвокат суду. Как-то раз, в перерыве, к нему подошел прокурор – большевик по фамилии Драницын. “Мой отец, – сказал он Гуровичу, – был сельским священником, а вы – еврей. Я буду требовать для митрополита смертной казни, а вы будете его защищать. Как играет история”.

Но что были все доводы защиты, если в разгар прений Владыка поднялся со своего места и, называя каждого обвиняемого по имени, всю их вину переложил на себя (так же, как и патриарх Тихон незадолго до этого на московском процессе). Лишь одного обвинения не признал митрополит Вениамин – в том, что он враг народа. “Народ я люблю и отдал за него все. И народ меня любит”, – просто сказал он.

* * *

Когда объявили приговор, митрополит Вениамин обнял защитника, усадил рядом с собой и, пытаясь успокоить его, заставил выпить стакан чаю.

Казнь состоялась в ночь с 12 на 13 августа. Рассказывают, что после седьмого залпа один из убийц взмолился:

– Батя, помолитесь, измучились в тебя стрелять.

Израненный, Владыка благословил солдат. Восьмой залп оказался последним.