Запад, да, пожалуй, и весь мир, знает сейчас о Русской Православной Церкви достаточно немного. Патриарх Алексий Второй, митрополит Кирилл – их имена известны, наверное, большинству христиан. Но, как ни странно, в этом же ряду мы находим имя простой мирянки из Петербурга Татьяны Горичевой. За “пропаганду” православия ее в начале 80-х годов насильственно выслали из СССР. Кто-то объясняет известность Горичевой именно этим фактом – диссидентка, да еще такой редкой разновидности – христианка, как не попасть в центр внимания?

В этом есть доля правды, но очень небольшая. Как и на любого православного из России, попадавшего в те годы за границу, на Горичеву обрушились все искушения свободного мира. Считалось, что у русского христианина на Западе есть два пути – стать экуменистом или замкнуться в узких рамках, среди “своих”.

Татьяна Горичева интуитивно, несмотря на всю свою неопытность, выбрала третий путь, “золотой”, – как назвал бы его иеромонах Серафим Роуз. Она открыто начала проповедовать православие, говорить о великой трагедии и великом призвании России. Но делала это, глядя на католиков и протестантов не сверху вниз, не снизу вверх, а глаза в глаза, с любовью и доверием.

Растерялись экуменисты, растерялись “ортодоксы”. И те, другие были убеждены, что православие это секта, конфессия. Только одни воспринимали это со знаком минус, а другие – со знаком плюс. И вдруг какая-то женщина, изгнанная из своей страны, сумела переступить через все конфессиональные барьеры, не только не жертвуя при этом своими убеждениями, но одаряя ими своих слушателей и читателей.

– В храм я попала случайно, в 26 лет. Мой путь к Богу был типичным. В нем не было никаких откровений, экстазов, харизматических обмороков. Это произошло естественно, как будто русский человек возвратился в свой родной дом – в церковь.

– Я пришла в Никольский собор, который я до сих пор посещаю и люблю и, ничего не понимая, простояла всю службу. Простое пение старушек, благодать храма тронули меня до глубины души. И так стала ходить, не понимая, что и зачем: что такое литургия, что такое причастие. У меня было просто счастливо-благодатное состояние. Потом я обнаружила в храме еще несколько человек, подобных мне, которые пришли к Богу совершенно случайно, как и я. И мы стали собираться вместе на моей квартире, чтобы узнать, что такое православие и где мы находимся. Книг у нас не было, Библию нам иногда тайно привозили баптисты, и мы ее читали. И еще усиленно искали священника, но все нас боялись и убегали.

– Когда священник со старушками – это ладно, а когда приходит толпа молодежи, батюшка, конечно, радуется и говорит: “Откуда вы взялись?” Но потом говорит, что у меня дети и я боюсь. Это было оправданно. Священников, которые были связаны с молодежью, арестовывали. Сначала они теряли место, потом – свободу. Однажды мы встретили батюшку о.Александра, и он говорит, что хочет быть нашим духовником. Мы даже сначала испугались, а я в каком-то шоке сказала: “Давайте”. Это был удивительно светлый и внутренне сильный человек. И он любил именно людей сложных: поэтов, писателей, художников – интеллигенцию, которая часто очень тщеславна, горда, внутренне выкрученна. Хотя он сам не был интеллигентом. И вот в то время, когда преследуют, бросают в психушку за любые убеждения, не соответствующие идее коммунизма, мы после литургии шли к нему, и там происходил просто Платоновский пир. Это была одна семья: писатели, юродивые старушки... Все какие-то гениальные, все говорят, и подчас интереснее слушать простую старушку, чудака-старика, чем какого-то академика. Мы все существовали в каком-то общем направлении, это был момент удивительного чуда – единения, которое я сейчас не нахожу в Петербурге. Единения в вере и своего личного дара Богу: кто-то воспитывает детей, кто-то ездит по монастырям, кто-то утешает страсти ближних. Это сейчас ушло и ушло, наверное, потому, что в церкви наблюдается движение вширь. К вере приходит людей немало, но воцерковление происходит медленнее, да и за веру сейчас нет гонений. А некоторые приходят в храм непонятно зачем. Недавно ко мне пришел наблюдавший за мной 20 лет сотрудник КГБ и говорит, что стал православным. Но я не вижу по его лицу, что он стал верующим, он совершенно не изменился. “Я православный, у нас теперь все верующие”.

– Знаете, к сожалению, я не видела ни на Западе, ни на Востоке настоящих православных семей. Это большая социальная проблема, что мужчина не зарабатывает ничего, не может обеспечить семью и уходит в пьянство. Мне кажется, что сегодня должна быть иная семья, она должна быть более гибкой. Я знаю православную семью, где муж может вымыть посуду, полы, а жена преподает. В этой семье двое детей, и эта семья живет любовью. Любовь детей к родителям, родителей к своим чадам, любовь между собой. Дух семьи, любви, малой Церкви не должен быть утерян, его надо восстанавливать. В России я его почти не вижу. Все обижены: женщины обижены на мужчин; мужчины – на женщин, люди живут, годами ненавидя друг друга и питаясь этой ненавистью. Это страшно. Но без семьи весь мир распадется, и здесь от батюшки многое зависит. Он должен подсказывать: ты должна уступить, ты должен понять, простить, защитить. Очень часто виноваты в своих бедах мы сами, мы же ищем виноватых среди окружающих нас людей. Семья это не банальное проживание нескольких человек совместно, а живой творческий организм, где каждый должен быть дорог для других, но в то же время знать свои обязанности и место в семейной иерархии. Я знаю в Швейцарии одну семью, она открыта всему миру, всех принимает. Даже сами швейцарцы – холодные, совершенно одинокие люди, каждый сам в себе – к ним просто стремятся, хоть раз в месяц хотят к ним попасть, чтобы быть согретыми лучами этой любви. Такой должна быть семья.

Как говорил старец Паисий, христианин – это повседневный мученик. И это мученичество среди этих “мелочей” – это великая радость. Создавайте мир из мытья посуды, приготовления пищи – это же все святые вещи. Во всех восточных религиях еда – это сакрально. В Непале все, что связанно с едой, – это почти церковно. В нашем русском языке “есть” и “ест” имеют один корень, то что человек ест, то он и есть. Нет никакого быта, нет опустошенности, есть реальность, наполненная Богом. Надо только почувствовать, увидеть ее. И эта иерархия от мельчайших жестов до великого делания молитвы – она одна и та же. Это должно быть, как музыка, великая поэзия, и тогда это будет жизнь без склок, разводов, обид. Это станет литургией после литургии. Православный человек молится не только в храме, но и после литургии живет этим во всей полноте. У него и жесты другие, голос, взгляд, он все делает с молитвой. Вопрос о власти в семье, в государстве встает, когда иерархия разрушена и начинается дележка. Главное – это Бог, и жить надо по его законам, на них пока еще держится наш падший мир.

– Да, нам сейчас открыты вершины: труды святых отцов, Добротолюбие, можем читать жития святых. И в то же время стоит только нажать кнопку, и ты попадаешь в то сатанинское, что сейчас показывается на ТВ. Многие священники на Западе запрещают своим прихожанам смотреть ТВ. А средний уровень русской литературы, которую Томас Манн назвал “святой”, мы ее частенько воспринимаем через школу в очень искаженном виде. Чтобы прочесть “Преступление и наказание”, для этого необходимо немало усилий над собой. У нас потерян механизм восприятия такой литературы, где показана истинная русская душа, ее архитип, русская харизма. Это надо возрождать, иначе мы превратимся просто в сектантов. Мы не воспримем Святые тексты, Библию в необходимой полноте, потому что у нас не будет этого среднего уровня, этого языка, этого камертона, по которому мы бы смогли отделить хорошее от плохого. Православный человек должен быть открыт всему миру, не бояться самого лучшего в мире, суметь принять это. Некоторые говорят, что Достоевский еретик, Толстой тоже, но ведь там есть такие глубинные пласты, без которых понять русскую душу невозможно. Понять мысли, страдания можно только через сопереживание боли ближнего, через богатое литературное наследие. Нитше говорил, что то, что не знают в Париже, Берлине, то давно знают в России. И еще сказал: “Я отдал бы всю западную радость за скорбь русских”. Видите, какое глубокое понимание нашего русского пути и наших сокровищ. А мы позволяем себе не знать этого.

– Умерли идеологии, пала Берлинская стена, умер марксизм и вообще всякие утопии. У человека вообще ничего не осталось, кроме как искать Бога. Ищут Бога, но не там, где надо. К духовному подвигу, серьезной работе мало кто способен в одиночку. Без Бога этот путь не преодолеть, а это путь православия.