Гоголь – один из самых эстетически ярких русских писателей. Подобно Лермонтову, он такой же адепт романтизма, но в большей степени, чем Лермонтов, преисполняется убеждением, что литература и искусство призваны решать религиозные задачи. Искусство на определенном этапе его жизни начинает казаться ему наиболее прямым путем к постижению истины, постижению Бога. Искусство для него – средство богопознания и средство созидания нового религиозного сознания для человечества. И одновременно это способ нравственного преображения как для творца, так и для тех, кто является созерцателем результатов творчества писателя или художника.

С этим убеждением Гоголь вступает в литературу. Это волнует его до крайности. И вот написаны его “Петербургские повести”. Я не буду говорить о том насколько удивительным писателем явил себя в них Гоголь. В этой книге черпали вдохновение и Александр Белый и Владимир Набоков. Это по существу одна из первых попыток, предвосхитивших европейские, создать сюрреалистическое произведение очень высокого класса. Не это нас сейчас интересует.

Обратимся к двух рассказам книги: “Невский проспект” и “ Портрет”. Здесь тема художника как проводника высшей силы, способной преобразить мир – с одной стороны, а с другой – здесь впервые у Гоголя ощущается тема противоречивости искусства. Подобно многим романтикам, Гоголь считает искусство наиболее адекватной формой выражения высшего духовного смысла.

“Красота спасет мир”, – это мог бы сказать и Гоголь. Но в “Невском проспекте” мы сталкиваемся с тем, что красота отдельного человека, в данном случае женщины, оказывается путем не к совершенству духовному, а путем ко греху. Это очень сильно переживается в этом произведении. Гоголь обнаруживает для себя в этом рассказе очень важную для него и нехарактерную для романтизма реальность.

Оказывается, что совершенное творчество, эстетически очень совершенное художественное произведение имеет не только светлые, но и темные стороны. Оказывается художник может создавать образы, способные ввести в соблазн и его самого, и окружающий его мир.

Мысль, что художник через творчество может прорваться к реальности темной и безобразной поражает Гоголя чрезвычайно. Именно потому, что сам Гоголь к духовному тонкому миру прорывался истово. И вот он обнаруживает, что искусство может не только созидать, но и разрушать, как разрушает оно героя “Портрета”. Так может ли искусство быть подлинной основой для созидания духовной жизни? Где искать критерий в художественном произведении, что состоятельно, а что духовно ущербно, если эстетически они одинаково выразительны?

Гоголь предпочитает искать критерий в христианстве, в церковной традиции. И оказывается безусловно прав. Искусство – это опасная стихия. Творчество, если оно хочет быть одухотворенным в настоящем смысле этого слова, требует от творца глубокой нравственной оценки себя, глубокой религиозной ответственности перед Богом. Ответственности за способность творчества преображать человека. Гоголь начинает понимать, что литература сама по себе преображать мир не может. Но продолжает писать. Он создает произведение, неожиданное для романтической традиции “Ревизор”.

Как много написано об этой комедии, и как мало понято! Это одно из самых страшных произведений в русской и мировой литературе. Главным героем его является не Хлестаков, как это принято считать, а дьявол, отразившийся как в зеркале в тихом уездном городке. Перед нами пошлый обывательский мир. Вспомните слова Достоевского: “Чем пошлее, тем фантастичней”. Здесь фантастично до крайности. Но нас интересует не столько этот мир, сколько Хлестаков. Кто он? Коллежский регистратор в неожиданной обстановке? Конечно, нет. Гоголь, сам того быть может не зная, впервые в русской литературе изобразил дьявола, беса. Не лирический лермонтовский демон, а именно Хлестаков тот дьявол, которого знает христианство.

Хлестаков – это ноль. Мы ничего не можем сказать о его личности. Всякий раз он иной. Перед нами ряд последовательных отражений обывательских слабостей, страхов, фантазий. Хлестаков мгновенно перестраивается в зависимости от того, что в нем хотят видеть. Сам он ничего из себя не представляет. В средневековой литературе говорится, что если дьявол хочет явиться в мир, то он чаще всего выдает себя за кого-то другого. Он может выдать себя за человека, за ангела, и даже за Христа. Хлестаков выдает себя за ревизора, судию мира, которого в отличии от настоящего судии можно подкупить.

Финал “Ревизора” – это в чем-то прообраз конца времен. Точно так же многие тогда будут поражены грозным для них пришествием Господа. Ведь перед этим они, поклонившись антихристу, уже полагали себя спасенными. Как несерьезно выглядит дьявол у Гоголя рядом с дьяволом романтиков и вместе с тем как он соответствует тому знанию о дьяволе, которое пронесла сквозь века православная мистическая традиция!

Если подходить к “Ревизору” как к очерку русской провинциальной жизни, такие рассуждения могут показаться произвольными. Но мы знаем, что Гоголь реалистом никогда не был, натуральной школы он не создавал. Это один из мифов о нем. Именно поэтому, он предвосхитил многие искания ХХ века. Именно поэтому в Гоголе искали источники вдохновения великие формалисты и сюрреалисты ХХ века. Гоголь, это писатель меньше всего желающий изобразить социально-бытовую картину. Хотя он и очень выразителен в своих бытовых, житейских деталях. Это было необходимо ему для того, чтобы материализовать, воплотить те глубоко духовные сюжеты, которые его занимали. И герои его, конечно же, типичными не были. Как в “ Ревизоре”, так и в “Мертвых душах” герои Гоголя замечательно выразительны и вместе с тем узнаваемость их – это лишь маски, при помощи которых Гоголь описывает человеческие духовные болезни. Только революционеры и дурные писатели, привыкшие в своих книгах разделываться с обидчиками, могли этого не замечать. И конечно же “Ревизор” и “Мертвые души” – это не социальный вызов. Гоголь сам писал, вполне определенно, что его книги – это попытка литературными средствами выразить вечные человеческие страсти, вечные проблемы человеческой души. Не случайно “Мертвые души” так напоминают аскетические произведения святых отцов.

Вам, может быть, знакомо такое произведение, как “Лествица” преподобного Иоанна Лествичника. Там мы тоже встречаем перечень дурных человеческих страстей. Если мы сопоставим святоотеческое наследие с “Мертвыми душами”, то мы увидим здесь глубокую общность в проникновении в сокровенные человеческие страсти. Духовное здесь первично. Вот почему Гоголь говорит, что персонажи “Мертвых душ” взяты из его собственной души. Это его собственные страсти. По существу это произведение – исповедь, призванная научить других распознавать в себе дурные страсти.

И это очень естественно соотносится с “Ревизором”. Первым произведением в русской литературе, которое действительно изобразило дьявола. Не романтического Мефистофеля, а пошляка, обывателя. Впоследствии мы встречаем это понимание дьявола, созвучное православной традиции, и у Достоевского и у Томаса Манна и у многих других писателей, но именно Гоголь ввел его в культурный обиход.

Романтизм справедливо распознал в дьяволе духовную реальность, объективно существующую. Но преподнес романтизм его в обличии, не соответствующем подлинному существу дьявола. Вы знаете, наверное, что в средние века дьявола часто называли обезьяной Бога. Для того, чтобы соблазнить, дьяволу нужно было, чтобы его приняли за кого-то другого. Романтическая традиция ему в этом, несомненною, помогла. Гоголь все расставил на свои места и, тем самым произнес очень строгий приговор не только романтической традиции, но и попыткам создать из литературы некую новую религию. Религия дается Богом, попытка же человека создать религию из себя оказывается величайшей ложью, величайшим соблазном. Рога и копыта буквально торчат из романтизма, и он предпринимает отчаянные попытки облагородить дьявола. Уже в начале XIX века эти действия вызвали ироническое отношение к себе Гете. Его Мефистофель достаточно гнусен. Но Гете тоже не знает, что ему с дьяволом делать и пытается использовать его как некую служебную силу, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо. И здесь, конечно же, содержится обман. И Гоголь разоблачает его.

Хлестакова использовать невозможно, как и реальный дьявол он себя никакими обязательствами никогда не свяжет. Кстати, герой Гете Фауст – это реально существовавшая личность, конец которой, согласно преданию, оптимизмом на современников не повеял. И Хлестакову в отличие от лермонтовского демона нельзя поклоняться не только потому, что в нем нет ничего от Бога, но в нем нет ничего и от человека. Перед нами действительно бес, который никак не сопоставим с человеком, даже с таким, как Печорин. В Хлестакове нет никакого трагизма. Есть пародия на человека.

Почему же этот мир занимает такое место в жизни Гоголя? Конечно же потому, что он был романтиком, продолжателем романтической традиции. Но в отличии от своих предшественников, он был еще и чрезвычайно трезвым духовно человеком. Сочетание двух этих противоположностей и принесло Гоголю те страдания, которые отравили его земное существование. Прозрение Гоголя, увидевшего в дьяволе под личиной романтического героя подлое и пошлое существо, изменило всю его жизнь. Ведь это было еще и восстанием против романтизма, альтернативы которому Гоголь в литературном, в эстетическом плане не видел. Представьте себе положение человека, который искренне верил в созидательную силу искусства и который сквозь это самое искусство прозревает демонический мир. Как ему поступить в этой ситуации? Как избежать опасности стать соблазнителем?

Начинается неудобный для современников период религиозных исканий Гоголя. Он по прежнему пишет, но если художник Возрождения, художник романтизма знает только о своих правах, то Гоголь ставит перед собой вопрос об ответственности писателя перед Богом. Гоголь хочет, чтобы его творчество нравственно преображало людей, чтобы идея романтизма о религиозной роли искусства была воплощена в жизнь без подсказок бесов... И терпит поражение.

В Средние века человек для того, чтобы получить благословение на литературную, художественную деятельность, проходил очень длительный период монастырского послушания. Он должен был сначала преодолеть свои собственные страсти, духовно очиститься, прежде чем заняться творчеством. Если ты сам духовно преобразишься, и у тебя останутся силы на творчество, тогда твори. Так проверялась способность жить по воле Божьей. В наше время подход иной. Если ты творец – самовыражайся. А стоит ли то, что ты есть на данный момент пропаганды – это уже неважно. Ты же художник, ты творец, ты по ту сторону добра и зла. Этот цинизм по отношению к искусству стал у нас стереотипом. Ты можешь иметь бесчисленных любовниц, играть до умопомрачения в рулетку, издеваться над святынями своего народа, а потом сесть за письменный стол и облагодетельствовать человечество откровением о смысле и красоте жизни. А если ваши ученики в школе спросят вас – как же это возможно, что вы ответите им? Что все лучшее в себе писатель выразил в книгах? Здесь есть много справедливого и есть некоторая фальшь, которой можно и не заметить. Для Гоголя она была невыносима.

Он ищет новые формы для своего нового миросознания. И вот появляется его книга “Избранные места из переписки с друзьями”. Книга, которую раньше поносили, а сейчас переоценивают. Там есть блистательные прозрения, но есть и страницы, которые невозможно читать без отвращения. Они поражают своей искусственностью. И Гоголь лучше всех это почувствовал. Он попытался поделиться с читателем теми мыслями, которые мучили его, но при этом попытался перестать быть художником. То же произошло со вторым томом “Мертвых душ”. Он попытался в нем показать некий позитив, но понял, что в художественном отношении потерпел крушение и сжег написанное.

Романтизм нашел в Гоголе свой предел. После Гоголя романтизм уже не мог убедительно строить религиозную мину и делегировать миру столь искренних пророков, как Лермонтов. Но и Гоголь нашел предел себе, как художнику, в романтизме. Он мог выйти за пределы романтизма только лишившись художественных средств полученных от этой традиции. И Гоголь совершает этот поступок. Пережив страшный душевный кризис, он перестает писать. И это отнюдь не угасание гения. Грандиозность этого акта до сих пор по достоинству не оценена. Отречение Гоголя от литературы открыло путь всей последующей литературе и, не только русской.

Но для нас важно, что впервые в русской литературе прозвучал вопрос о религиозном призвании писателя в подлинном смысле этого слова. Великий писатель отказался от творчества, чтобы не согрешить против истины. Для него это оказалось страшно. Настолько страшно, что он не смог больше жить. Его смерть была еще меньше понята, чем его жизнь.