| 14 | Искусство и православие |
ПРИБЛИЖЕНИЕ К СТЕФАНУ
Стефана Пермского кто у нас только не изображал и не ваял, и не высекал. Один раз в редакцию “Веры” пришли два путешественника из Перми, показали камень.
– Вот, – говорят, – посмотрите, в лесу нашли.
Я посмотрел:
– Ну и что? – спрашиваю.
– Неужели не видите, – недоуменно спросил меня один из путешественников, – здесь же лик самого Стефана.
Я долго вглядывался в пересечение трещинок, неровностей, но так ничего путного и не увидел. А путешественники смотрели на меня с состраданием. Может быть, они были и правы.
Но вот недавно я увидел на фотографии незнакомый мне образ Стефана. И сразу святителя узнал, и обрадовался:
– Какая хорошая икона, – говорю.
– Это не икона, – объяснили мне, – это художница Галина Кулаева сделала.
Оказалось, что цветы, церкви, нимб и кресты на одежде святителя сделаны из соломы. Отчего это раньше никто не догадался так делать? Ведь соломка наряднее и теплее смотрится, чем золото, например. Наверное, потому так, что иконы у нас всегда мужчины писали. А для соломки нужны женские руки.
Я не к тому, что образа создавать – это женское занятие. Так просто, подумалось, что и слабому полу в этом деле есть свое место.
Я не помню, с чего началось наше с Галиной Николаевной знакомство. Только первое, что запомнилось, это слова:
– Формат моего “Стефана” я с образа взяла, старинного, им еще мою прабабушку благословляли. Там изображена Земля, а на ее фоне лик Спасителя, который что-то говорит. Я не знаю, что говорит.
– И как долго он в вашей семье хранится? – спросил я. – И где же он сейчас?
– На Украине. Я туда ездила и измерила. И соломку мне тоже оттуда присылают. Здесь, на Севере, такой не найти.
Несколько позже я узнал, что означают веточки на картине, принадлежащие дереву, что выше церквей, елей и самого Стефана так, что и не уместилось оно, это дерево, на полотне. Это символ Руси Святой, покрывающей коми-землю, но очень любовно, не затеняя солнца, сплетаясь с лесом-пармой тонкими листьями.
* * *
– Почему вы взялись за эту картину, Галина Николаевна?
– Правду сказать?
– Скажите.
– Не хотела я этой работы. Очень мало знала о Стефане, и это малое было не слишком однозначно. Ведь в его время и священные языческие рощи сжигались, и многое происходило, что мне не близко, не понятно.
Но однажды я увидела во сне человека. И спросила его:
– Кто вы?
А вечером зашла в гости к подруге и там вновь увидела этого человека, только уже на иконе. Это был святой Стефан.
А потом он вновь пришел ко мне и сказал, что я должна сделать эту работу. Я возражала, а он улыбнулся и сказал, что я не одну, а две картины сделаю.
– Ну все, – думаю, – доработалась. Месяц не появлялась в мастерской, ходила в лес. Картины мне делать совершенно не хотелось. С какой стати я должна два года выбрасывать на нее из жизни? Ведь и тема эта мне не близка, и с традициями церковными я не знакома, с канонами.
А через месяц успокоилась и решила, что судьбы не миновать. Начала изучать иконопись, читать о Стефане, каким он был мудрым, сильным человеком. Очень запало, например, что он азбуку для коми народа придумал. И постепенно Стефан мне все больше нравился, становился ближе.
– А что со второй картиной Стефана?
– Я над ней сейчас работаю.
* * *
Я сначала не обратил внимание, а потом вспомнил и удивился словам о том, что картину эту два года нужно делать. Размер-то у нее совсем небольшой. Переспросил.
– На самом деле не два года вышло, – отвечает Галина Николаевна, – 15 месяцев. Ведь прежде, чем приступить, нужно было соломку приготовить, расщепить, обжечь ее, рассчитать, как рисочки соломенные положить. Ведь как положишь, так и будут они со светом играть. В одном положении они свет ловят, ярко горят, а в другом – его пригашают.
А еще нужно было технологию работы изучить с красносельской зернью, ее церковные мастера любили на оклады пускать, переплеты книжные – Евангелия, например. Много времени понадобилось на то, чтобы узнать да понять, как с золотой и серебряной сканью-нитью работать.
Тяжело мне “Стефан” дался. Да, видно, так нужно было. Один знакомый, очень хороший художник, сказал мне как-то:
– Ты себя изматываешь, а ведь ничего хорошего в этом нет. Придет время, ты поумнеешь, тебе будет, что сказать людям, а сил не останется. Я ему поверила и стараюсь больше времени проводить в лесу.
Это очень важно, найти свой темп, мелодию. Не спешить и не медлить.
Чтобы часа своего не пропустить. Ведь есть вещи, которые ты сделать просто обязан. Со “Стефаном” так и вышло. А было и по-другому. Я однажды два года откладывала работу над одной картиной. Видела ее вплоть до мельчайших деталей, в красках. Но все руки не доходили, чтобы сесть и взяться за дело. И вдруг однажды я открываю какой-то журнал и вижу репродукцию этой работы. Кто-то сделал ее вместо меня. В той же цветовой гамме, но без использования соломки. И оттого получилось как-то бледнее, замысел был как бы не до конца воплощен. Она, эта картина, мне подарена была, а я ее отвергла, получается, вот она другому-то и досталась.
* * *
Искушения пришли откуда и не ждала. Она очень смущалась. Имела ли право создавать изображение Стефана? Пошла в один из новых храмов у нас, в Сыктывкаре, хотела посоветоваться со священником.
Он был страшно возмущен тем, что я осмелилась взяться за эту работу без разрешения. Сказал что-то типа того, что я должна была сначала куда-то сходить, в какое-то церковное учреждение, зарегистрироваться. Я растерялась, ведь так старалась соблюдать каноны, иконописные традиции подбора цветов, изучала их, а о том, что нужно разрешение брать, ничего не знала. Я сказала священнику: “Извините” и ушла.
Но потом меня успокоил один батюшка в Рязани, сам иконописец. Он мне сказал:
– Вы слишком осторожничаете.
* * *
– Как, Галина Николавна, работу вашу встретили, когда вы ее по выставкам повезли?
– Очень тепло. Элли Прадерванд из Женевы, она председатель фонда “Международный женский саммит”, три дня повторяла:
– Ваш Бог, ваш Бог, ваш северный Бог.
А я ей все пыталась объяснить через переводчицу, что это не Бог, а святой. Элли – протестантка, у них нет святых. Ей было трудно понять, но, кажется, она в конце концов меня поняла.
Предлагала продать работу для женевской штаб-квартиры “Саммита”. Но я не могла. Ведь в Коми ее даже еще и не видели. Я выслушала предложение, но пропустила его мимо ушей. Дома меня потом пилили, зачем отказалась, речь шла о какой-то ирреальной сумме, которой мне, наверное, за всю жизнь не заработать. Но дело в том, быть может, что я не ощущала, что работа мне принадлежит. Однажды она упала на пол, я страшно испугалась, бросилась поднимать, но у нее даже стекло не разбилось. И кто-то мне сказал:
– Что ты волнуешься, Стефан сам о себе позаботится.
И действительно, сколько переездов было, я ее из вида теряла, работа переходила из рук в руки, но все обошлось благополучно, даже место для нее на выставках подбиралось всегда очень удачно.
– Вы не хотите ее освятить, ведь это больше икона, чем картина? – спрашиваю я у художницы.
– Да, мне предлагали. Первый раз в Москве подошел священник, предложил освятить, передать храму. Второй раз в Рязани, в музее, где я выставлялась, мне устроили встречу с монахами, не знаю, уж в каком они чине были. Их монастырь был где-то недалеко от Рязани. Они тоже предложили передать работу. И даже готовы были заплатить. Но я и в этот раз отказала. Мне казалось, что “Стефан” должен остаться у нас, на Севере.
– Как образ или как картина?
– Я над этим думала и в конце концов пришла к мысли, что “Стефан сам о себе позаботится”. Что от меня зависит, я сделаю – торопить не стану, но и противиться не буду.
* * *
– Галина Николаевна, а прежде вы когда-нибудь обращались к православию в своей работе?
– Все началось с Успенской церкви села Барзуга, Кольского полуострова. Она была построена в 1676 году, взлет шатра 76 метров. Когда я увидела этот гибнущий храм, меня захолостнула жалость и в то же время что-то загорелось в душе: “Мы все равно восстановимся. Вот так”. Это был девяностый год. И я решила воссоздать церковь в своей работе. Не знала, что с крыльцом делать, оно было полностью разрушено. Было ли оно с колоннами или с резьбой какой? Я остановилась на простеньком крылечке. Потом, когда Успенскую церковь восстановили, оказалось, что я все правильно сделала.
Но это было позже. А тогда к нам в Коми на съезд Фино-угорских народов съехалось много людей со всего Севера. И одна старушка, увидев мою работу, вдруг заплакала и спросила о церкви:
– Где же ты ее видела?
Оказывается, когда она была маленькой, отец всегда на праздники возил ее в Барзугу в храм. Она мне сказала, что я на картине восстановила церковь точь-в-точь такой, какой она ее запомнила в детстве.
* * *
Я молчу. Все сказано. Нет, не все.
– Помню, когда я была еще маленькой, отец купил “Запорожец”, горбатенький такой. Летом мы погружали его на платформу и везли в Ярославль, там начиналось шоссе. И мы исколесили, наверное, полстраны: на Урале побывали и на Кубани, и по Средней полосе много поездили, и по Украине.
И везде при всякой возможности отец заводил меня в храмы – и закрытые, и действующие. Помню Ярославль, Троице-Сергиеву лавру, там семинария была, и мне запомнилось, как монахи в храме поют. В некоторых полуразрушенных церквях еще оставались фрески. Мы были, возможно, последними, кто их видел.
Отец восхищался стенами, сделанными на века, он был 36 лет учителем труда и знал цену чужой работе. Однажды он показал мне на роспись, на иконы и сказал:
– Смотри, какие нужно руки иметь, чтобы это сделать. А потом добавил: “И какое большое сердце!”
– Почему сердце? – я его спросила.
– Потому что нервный человек, злой, малодушный не смог бы заниматься такой кропотливой работой. Здесь нужно великое терпение.
* * *
Все иконы обретенные. Я у Галины Николаевны спросил:
– Вот вы второго “Стефана” рисуете, копию что ли?
– Нет, не копию. В первый раз у меня Стефан задумчивым вышел, как бы вопрошающим. А сейчас он торжественным получается, радостным.
С чего бы это? Бог весть.
В.Григорян