| 19 | Рассказы, стихи |
ТРИ ВСТРЕЧИ (“В тумане жизни”) Наш народ в своем бытии достигал удивительных высот святости, а, бывало, впадал в страшные грехи, в ересь, в ожесточенное отрицание Бога. Но никогда наш народ не был равнодушен к Богу. Пример тому и автор публикуемых ниже рассказов, накануне Русской революции ставший “толстовцем”. Несколько слов о нем...
Василий Прокопьевич Кунгин (1863-1936 гг.) родился в с.Покча Чердынского уезда Пермской губернии. В прошлом веке Чердынь была перевалочной базой, связывавшей печорский и камский водные бассейны: вся Печора кормилась камским хлебом-солью, в обмен на рыбу и пушнину. Отец Василия, Прокопий Лукич, как раз занимался извозом и торговлей, а дедушка, Лука Артемьевич, сорок лет бурлачил по реке Печоре, тягая лямки каюков . Судьба и Василия Прокопьевича связала с зырянским краем, в юности он несколько раз побывал на Печоре, работая на каюках (лодках) Чердынских купцов, потом торговал в мелочной лавке в родном селе, коробейничал в Зырянах и в конце концов осел в селе Помоздино, где построил дом и обзавелся семьей. Здесь он прожил лучшие годы своей жизни. Здесь родились его дети. В настоящее время в г.Ухте проживает 96-летняя дочь Василия Кунгина – Евлампия.
Жена Кунгина, Мария, была намного моложе его и глубоко верующая. Как вспоминает Евлампия, если и были у ее родителей споры, то только из-за религии: отец не верил в Бога. На самом деле он верил в бога, но своего: Василий Прокопьевич считал себя последователем учения Льва Толстого и боготворил его. Этому было основание – Василий Кунгин в одну из поездок в Москву, когда отвозил замшу ижемских купцов, встречался лично с Львом Толстым. В то время Кунгин уже пробовал себя в литературном творчестве, регулярно печатался в губернских газетах, и даже имел поэтический опыт. Вот что вспоминает И.Е.Шахов, – внук Кунгина, бывший министр бытового обслуживания Коми АССР, из рассказов дедушки об этой встрече:
“Лев Николаевич немного посетовал на то, что в России мало кто пишет книги для чтения простыми людьми. А народ-то наш, ведь, башковитый, у большей части светлые головы и могли бы о многом поведать сородичам. Но иных преследует страх: напишешь, а там засмеют! Дескать взялся людей уму-разуму учить, а сам-то скудоумием страдает! А зря! Может в чем-то не шибко силен, а вот рассказать какую-то историю или случай хорошо сможет. Другие слишком придирчивы к своему труду. Напишет рассказик, десять раз перепишет, а все кажется слабым, неинтересным. Не всем же гениями быть. Может именно то, что написал, кому-то интересно, найдет полезное для своей жизни. Но самый большой враг в рождении новых писателей – лень... А закончил эту тему писатель словами: ох, ох, какой бы была Россия, если хоть наполовину с ленью покончила!”
Этих заветов великого писателя Василий Кунгин не забывал всю жизнь, писал без тщеславия каждый день обо всем, что видел: “Авось и нашей жизнию будущее потомство будет интересоваться. Может и то случится, – назовут нас дикарями!” Жена Мария ворчала, что спать мешает, всю ночь корпит, керосин изводит и по дому мало помогает.
Вероятно, большая часть наследия бытописателя безвозвратно уничтожена органами НКВД в начале тридцатых годов, когда бывшего торгаша признали кулаком, отняли дом и вынудили большой семье сорваться с насиженного места, скитаться по частным квартирам. Как говорит Евлампия, дочь Кунгина, очень много рукописей хранилось в ящиках, целый воз будет, но все это было изъято в с.Усть-Куломе и бесследно исчезло. То, что сейчас хранится в Центральном государственном архиве Коми республики, скорее лишь часть рукописного наследия В.Кунгина, в основном последних лет его жизни. Парадокс заключается еще в том, что Василий Прокопьевич в двадцатые годы поддерживал новый зарождающийся строй!
Кунгин похоронен на Выльгортском кладбище. Умер он на печке, -на руках дочери. Последние годы были голодными: семь едоков кормились на одну зарплату бухгалтера Евлампии. Василий Кунгин пытался помогать семье: собирал грибы-ягоды, картофель с убранных полей, очень много писал, надеясь получать гонорар от областного музея, куда сдавал рукописи. Кстати, большинство рукописей выполнено на оборотной стороне использованных бланков, – бумага тогда была в дефиците. Разбирать записи В.Кунгина не просто: за прошедшие годы изменилась лексика, правила письма. Почерк самоучки аккуратен и красив, ему бы наши нынешние шариковые ручки! Три класса приходской школы и любовь к людям – этого оказалось достаточно, чтобы оставить потомкам образ “революционной эпохи”.
Могила В.Кунгина не сохранилась. Как утверждает И.Е.Шахов, его внук, на месте могилы ныне стоит ферма учебного хозяйства сельхозтехникума. Возможно он ошибается – ведь, в день похорон ему было всего 12 лет. Жена Кунгина, Мария, похоронена на Сыктывкарском кладбище.
Д.Напалков, М.Игнатов.
ОТ РЕДАКЦИИ:
Надеемся, рассказа Кунгина, представленные здесь, будут интересны православному читателю. В них автор – сектант, толстовец – встречается с тремя разными людьми: неверующим, старообрядцем и игуменом православного монастыря. Пусть сам читатель судит, в чем прав Кунгин, а в чем глубоко заблуждался. Мы же отметим, что эти рассказы не только о “революционной эпохе”, но и о причинах случившегося в России слома.
Ульянов-Ленин когда-то назвал Толстого с его гуманизмом, верой в человеческую справедливость “зеркалом русской революции”. Интересно, что бы сказал великий писатель, увидь он окончательные плоды этой революции? Сам Толстой до этого времени не дожил, но... вот идет дорогами России его последователь, правдолюб и искатель истины Василий Кунгин, и весь этот мир мы можем видеть его глазами. “Где же Бог?” – спрашивает Кунгина встретившийся ему мужик, давно уже разуверившийся во всем. “Бог? Он внутри тебя. Бог – это твоя совесть”, – отвечает толстовец. В ответ невер чешет затылок: так-то так, но откуда в человеке эта самая совесть появилась? Если она не от Бога, если она вместе с человеком рождается – то у каждого, значит, своя, особенная от других совесть? А если кто-то решит, что ЕГО совесть самая правильная и начнет перестраивать мир по СВОЕЙ, а не по единой Божьей воле – что из этого получится?!
Невер стоит на крыльце дома, чешет затылок. А толстовец бодрым шагом идет уже дальше, по пыльному российскому проселку... Отправимся и мы с ним.
(Публикуется впервые, в газетном варианте)
ХОЗЯИН МИХАЙЛО
(“Эпизоды моей жизни”)
Проживая в с.Выльгорте в его примыкающих деревнях, за семь месяцев мы многого насмотрелись, узнали бытовую жизнь населения по реке Сысоле, характеристика которой много отличается от населения, проживающего по реке Вычегде.
Можно назвать, что зыряне по Сысоле живут гораздо справнее, чем по Вычегде, по её верховью. И постройки у сысольцев отличаются во многом, в особенности крыши на домах, которые в русском вкусе – круглые; окна домов большие, наличники крашенные белилами, а двери окрашены в жёлтую или красную краску охру. Около домов у многих растут берёзы или тополи. По улице по одной стороне – мостки-тротуары. Можно обратить внимание и на жизнь зырянина-сысольца: он больше трудолюбив, чем вычегжанин, зато и выпить не дурак, и подебоширить мастер, – в особенности в храмовые праздники; не проходит ни один, чтобы с дрекольями у пьяных войны не было, порой и убийства случаются частенько.
Однажды какой-то хулиган в деревне Кушяг ходил с колом и в десяти домах выбил оконницы; попутно ударил в окно и нашей квартиры – выбил стёкла в обеих рамах, напугал нас так, что всю ночь не спали! Пьянство сильно развито среди молодёжи. Пьют все: с краю и колхозники, партийные и беспартийные. Это бы “Бог с ним”, пусть пьют, только та беда – ум пропивают, идиотами становятся...
Когда я завёл разговор об этом со своим хозяином, он смеялся, сказал:
– Это мы от русских научились так жить и пьянствовать! По заводам ходили по зимам на отхожие заработки. А там, на заводах на Урале, рабочие “ухорезы”: чуть чего, слово за слово и в морду тебе кулаком въедут! Этак поживёшь-поживёшь и сам будешь такой. Ничего не бордуют [ничем не брезгуют? – ред.], отца-мать родного отлупят. Чего греха таить, и я, если попадёт лишняя рюмка в голову, – не потерплю, если меня обругаешь, задам жару! А вы как с молоду, поди тоже выпивали?
Я сказал, что выпивал, только тогда бывал смирнее чем трезвый. Выпьешь бывало, закусишь как следует, и спать! Хозяин смотрел на меня своими узенькими глазами, смеялся, говорил:
– Какой это “питух”, когда даром вино пропадает?! А вот уж мы пивали, так пивали! Можно и похвастать! Бывало, выпьешь половинку-то, уж эта половинка непременно запросит другую, а за другой и третью. С тремя-то и пойдёшь по селу. А то вы спать ложитесь!? Так вино у вас даром и пропадает. А у меня, бывало, приду домой, всё нараспашку: и рубашка на груди разорвана, и кулак в крови! Ну тогда можно и соснуть малость...
Был у меня сосед, царство ему небесное! Я с ним в большой дружбе жил. Михаилом его звали. Ну уж ухач был смолоду! К пьяному не подходи. Всю семью из дому выгонит, жена с детьми в голбце спасались. А то в соседях. Много и дрались мы с ним, и как-то скоро мирились, – видно потому, что оба характерами были одинаковы. Он, покойной, не своей смертью и помер: пьяного его до полусмерти избили, в больнице и душу Богу отдал. С тех пор я облагоразумился, не стал пировать о праздниках: боюсь молодых, чего доброго уколотят! Вот оно как жить, на Урале на заводах ?!
Я спросил хозяина квартиры, как он относится к попу? Он махнул рукой:
– Это уж ноне не стоит говорить-поминать. Настоящего попа у нас нет, есть какой-то монах, исправляет требы, кто верует в Бога и ходит молиться в церковь. Но я, грешный, забыл уже когда и бывал в церкви!
– Но ведь все же, я вижу, у вас в доме в переднем углу иконы поставлены на полку?
– Да это только для одного примера они стоят, бабы им молятся. Я забыл, когда им молился. А вы как, молитесь нет? Вы как старичок должны молиться. ..
Я сказал, что я тоже не молюсь иконам, хотя и верую в Бога, который находится в нас самих:
– Этот Бог – наша чистая совесть! А вы как думаете?
– А я ещё в первый раз слышу, что совесть человека – Бог. Ну вот и рассуждай наш брат с такими людьми?! Совесть – Бог? – удивился мужик. – Мне бы хотелось узнать – есть или нет Бог? Слыхал я от безбожников, что человек от обезьяны произошёл, а не от Бога, как Адам: Бог взял кусок глины, дунул в глину, – и сделался человек Адам, а жена Ева сотворена из ребра Адама...
– Ну да... И я читывал прежде эти сказки о сотворении мира, прошла пора веровать в эти сказки.
– Вот вы какие ещё люди?! Не подумаешь о человеке, что в нём есть!? Я вот всё думал, может и Бога нет? А душой колебался, думал: а если есть Бог? Что мне будет неверующему?
Я сказал хозяину, что ничего не будет, кроме того, что тебя будет осуждать за всякое зло своя совесть:
– Вот, например, ты бы украл чего-нибудь у своего соседа, – ведь совесть твоя мучит. Правда ли?
– Да, правда, совесть должна мучить человека, что он неладно сделал, украл.
– Ну вот вам и Бог, который находится в нас...
Хозяин Михайло долго ещё размышлял, наконец он извинился, что долго заговорился, подал мне свою руку, и пошёл к дому...
Записано 12 марта 1935 г. в с.Выльгорт, дер.Ляпыд, дом № 84
ГДЕ АНТИХРИСТ?
(эпизод 1918 года)
Вот я подхожу уже к русской деревне Ксенофонтовой. Первыми заслышали меня, пешехода, в деревне собаки. Собаки лаяли в ближайших дворах от дороги. Думал, к кому бы зайти ночевать? Я знал, что в этой деревне сплошь живут староверы. Хотя эти сектанты с православными, – т.е. как они называют, мирскими, – не пьют, не едят вместе, но всё же дружелюбны. В особенности каких-либо уголовных преступлений – убийств, краж – среди старообрядцев не бывает. Когда не было мимо их деревни дороги из зырян, замков в этой деревне никто не имел. Замечательно то, что среди старообрядцев ссоры между собой бывают совсем редко, и они прежние волостные суды не беспокоили.
Мне уже не раз приходилось бывать в этой деревне, но знакомства я ни с кем не имел. Всё же знал тот дом, где я прежде останавливался – Николая, который отвозил меня до с.Усть-Нема и был ко мне очень любезен. Он, как бывший солдат, уже осуждал старообрядцев. Он говорил, что отец его Егор больше живёт в лесной избушке. Там у него устроена “молельня”. Он и духовником поставлен на место умершего недавно старичка Елисея.
Зашёл я в избу к старому своему ямщику Николаю, но его дома не было. Дома была его жена, оказался там и его отец Егор. Я поздоровался с женой Николая, которая сразу узнала, кто я такой. И стала рассказывать мне о своём муже, что его недавно солдаты увезли в город – наверное он сидит там в тюрьме. Из деревни ихней пятерых увезли. Я спросил – за что увезли? Жена Николая со слезами на глазах говорила, что в деревне у них хлеб и коров отбирали. Николай какое-то неладное слово сказал, за это его и забрали, а хлеба, сколько было в амбаре, весь увезли.
Старик Егор, услыхавший мой разговор, слез с полатей, поздоровался, сел на лавку рядом со мной и начал спрашивать, откудов я пришёл, куда иду? Я сказал, что иду в Чердынь...
– В Чердынь? Не боишься, идёшь?!..
– А кого бояться-то?
– Говорят, там убивают людей? У нас вон пятерых из деревни увезли, хлеб весь увезли... Все мужики в лес из деревни убежали. Одни бабы, старики, старухи да робята остались в домах...
Жена Николая вмешалась в разговор, спросила меня, что, можно ли в зырянах спасаться от коммунистов? “Я вот тоже хочу бежать? Говорят люди, скоро-де приедут в деревню Антихристову печать будут прилаживать, кто воспротивится этому, того убивать будут!” Старик Егор подтвердил слова снохи, заговорил, что Антихрист пришёл на Землю... Как оно писано в книгах, так и идёт – везде будет приложена Антихристова печать...
Что же это такое? – подумал я, – поди, с ума сходят. Я знал, что излишки хлеба и скота правительство Советской власти везде отбирает, а если кто добровольно не выдаёт, применяется военная сила. Так оно, надо думать, было и здесь.
Я начал убеждать старика Егора, что никакого Антихриста здесь нет!.. Это только лишний хлеб у населения отбирают, для прокормления Красной Армии. Никто людей убивать не будет...
Старик Егор одно твердил, что убивают людей. Антихрист всё добро в свои руки забирает. Воды не даст пить бесплатно. Второе пришествие надо дожидать...
Я спросил старика Егора:
– Что, разве жалко вам Царя, жалко его власть?
– Ничего мне не жалко! Царь тоже был для нас гонителем нашей веры! Всё же не грабил и не убивал. А ноне вот грабят и убивают... Вот это я и называю Антихристом.
Я увещевал старика Егора и просил его потерпеть малость. Говорил ему, что никакого Антихриста нет!.. Если вы читаете книги, должны знать, как Христос жил и как он учил жить?.. Вот коммунисты так и делают!.. Что же, отобрали хлеб, и достаточно!.. Зачем убивать человека? Так нынешняя Советская власть не позволяет хозяйничать.
Старик Егор смотрел на меня и спросил:
– Вы, поди, тоже коммунист будете?
На этот вопрос я не знал, что старику ответить. Но всё же ответил:
– Я коммунист только в душе, без билета в кармане. Такую формальность отвергаю... Христос, если был на земле, то он был настоящий Коммунист. Он ничего не имел лишнего при себе; если давали ему, то он всё раздавал бедным. Так же должны бы делать и нынешние коммунисты...
Старик же Егор стал себя осуждать: “Какой вот я старовер, когда душа-то у меня слабая – тюрьмы как огня боится, не только смерти!? Христос за наши грехи смерть на кресте принял! Твёрдости духа у нас нет. Трусы мы, маловеры!.. Не думаем о загробной жизни...”
Старик стал наказывать своей снохе напоить-накормить меня. Жена Николая уже согрела в чайнике воды и поставила его на отдельном столике для “мирских” людей, сказала: “Вот, кушайте чего”. Тут же принесла хлеба и чашку молока. Я подсел к столику, начал пить чай и закусывать. Закусивши, благодарил хозяйку Николая и старичка Егора, который уже забрался спать на полати, а я поместился спать на голбец.
На следующий день я встал, встала и хозяйка Николая, встал старичок Егор. Хозяйка топила печку и варила картошку и опять досыта меня накормила. Я поблагодарил за еду, надел на плечи свою маленькую котомку, пошагал до следующей деревни Кубари. Дорогой думал о разговорах со стариком Егором...
[Видимо, следующий абзац добавлен к рукописи позже, в виде примечания, так как цвет чернил другой – ред.]:
Мне удавалось читывать старинные старообрядческие книги, которые не у многих сохранились, – написанные гусиным пером. В этих книгах говорится, что пред вторым пришествием Христа на земле будет царствовать Антихрист. Царство его на Земле продлится три года, Антихрист будет прилаживать на руки людей свою Печать.
Записано 1 марта 1934 г.
МЕСЯЦ В АРЕСТНОМ ДОМЕ
В 1932 году 1 февраля я был в числе других арестован уполномоченным ГПУ т.Савельевым – ко мне была предъявлена клевета сельсовета, что у меня имеется золото. В доме всё было обыскано и весь архив с книгами и рукописями был арестован и отправлен в г.Сыктывкар. Через трое суток нас из с.Помоздино отправили в с.Усть-Кулом, где в арестном доме мне пришлось просидеть ровно целый месяц. Вот за это пребывание в арестном доме я и хочу рассказать, как оно проходило в окружающей меня атмосфере...
Небольшой дом, где помещаются арестованные, похожий на обыкновенный крестьянский дом: одноэтажный, имеющий небольшие четыре камеры и канцелярию, где помещается сам комендант.
Нас, пришедших без всякого конвоя, пришло восемь человек: трое мужчин и пять женщин. Нас комендант поместил в заднюю камеру – кухню. Здесь на кухне специальных коек не было, две большие лавки скамейки уже были заняты арестованными и нам приходилось спать на полу. Русская кухонная печка топилась утром и вечером, где арестованные кипятили с водой чайники и варили в котелках себе пищу – больше картошку. На всех арестованных в кухне был один небольшой столик, за которым помещался монах. Можно сказать, что на столике пили чай, обедали здесь многие арестованные.
Монах, как его называют многие отец Игумен, столик держит в чистоте, за этим столом и его койка, – тут под койкой находится и его багаж. После я узнал, что монах не простой. Он Игумен – настоятель Московского Даниловского монастыря. Пробыв неделю в крестьянском доме я ближе познакомился с монахом о.Игуменом по имени Серафим. У меня не было чайника, не было котелка, да и нечего было варить. Остались одни сухари с полпуда, да и те каким-то образом я проспал – шпана вытащила из-под лавки мешочек с сухарями; тут же в мешочке находилась одна пара белья и её я лишился. Я заявлял о потере сухарей и белья коменданту, – последний только рассмеялся, сказал: “Нужно было лишнее сдавать в кладовую. Со шпаны ничего не возьмёшь!” Пришлось дня три довольствоваться государственной нормой в 300 грамм хлеба за плату 10 копеек. К счастию моему монах о.Игумен имел лишний запас сухарей, кормил меня с неделю, а потом приносили хлеба и картошки знакомые устькуломцы.
В одно время в нашу камеру-кухню поместили тридцать человек арестованных. Продержав сутки, их отправили в город. Приходилось ходить и на работу: чистить в учреждениях сортиры, а то сортировать в складе картошку – отбирать от гнилой здоровую. Эта переборка картофели делает большую услугу. Арестованные её забирают в мешочки и уносят из склада на квартиры. Конечно, с ведома конвойного, находящегося в складе. А конвойные – те же арестанты, даже из уголовных, отбывающих наказание за убийство. Они назначаются комендантом, который участвует в их добыче – примерно в запасе картошки, унесённой из склада; или же в отпуске арестованного на свободу, как это можно было видеть: арестованный с нами вместе помощник заведующего тракторной базой Мезенцев в арестный дом являлся только к ночи, днём гулял по селу на свободе, даже Мезенцев и спал в камере самого коменданта...
Мне приходилось однажды обратиться к коменданту, прося сходить поговорить с дочерью по телефону. Последний, выслушав меня, сказал: “Сначала вот вычисти сортир, а потом можешь идти на телефон!”. Что же!.. Пришлось идти чистить, но о.Игумен, пожалевши меня, старика, явился в сортир, отобрал у меня лопату, сказал – это моя работа, я заведываю сортиром, идите на телефон. И я пошёл.
Вернулся я с телефона, а монах о.Игумен, исполнив свою работу, согревает чайник, скоро мы с ним начали пить чай. Игумен довольно прозорливый, я ему чистосердечно рассказал, что я богу не молюсь и иконам не верую, что я последователь учения Л.Н.Толстого. “Ничего, – сказал Игумен, – я уважаю приверженцев великого учёного, уважаю и вас. Скоро придёт пора, мы любезно разойдёмся: я – в ту сторону, а вы – в другую”.
Так оно и случилось. 4 марта 1932 г. монаха о.Игумена вызвали на допросы в канцелярию ГПУ. Через три часа вернулся монах в весёлом настроении. “Что-как?..” – спросил я... Монах перекрестил себя, сказал: “Слава Богу, меня освободили. А вас освободят завтра...” Через час является в кухню-камеру комендант, объявляет монаху, что он свободен, может уходить. А мне комендант приказывает занять койку монаха, принять лопату и топор, чистить сортир. Монах умильно смотрел на меня, не произнеся ни слова. А когда вышел комендант из камеры, о.Игумен любезно поцеловал меня в щёку, сказал: “Я знаю, что моя орудия топор и лопата вам не подходит, – вы стары и недостойны занять моё место – работу в сортире, которую я выполнял почти два месяца”... О.Игумен только вечером вышел из арестного дома. Мы любезно распрощались друг с другом.
На прощанье о.Игумен сказал: “Мы с вами случайно встретились и полюбили друг друга – так я думаю в своей душе... Мы не будем иметь никакой переписки с вами, кроме душевной, порукой которой должна быть наша совесть... Блаженны те, у которых она чиста. Бог благословит вас делать людям добро против всякого зла, за зло злом не воздавайте. Учите людей делать добро, помните, что вы человек!..”
Монах Игумен смотрит мне в глаза, кладёт свои руки мне на плечи, целует меня, говорит: “Прощайте!!”, уходит из арестного дома.
На следующий день ровно в 12 часов меня вызывают на допросы в канцелярию ГПУ. На допросах на этот раз я вижу самого начальника т.Власова, лично почти меня не знавшего. Конечно, моя старческая физиономия убедило в правильности моих показаний – имею ли я золото, и имел ли его когда-либо? Об этом свидетельствуют мои рукописи, сочинённые до революции, которые просматривались сотрудниками ГПУ. А также убеждает моё прежнее имущественное положение о прежней торговле из мелочной лавочки, от которой я только кормился.
Начальник, беседуя со мной, интересовался моими рукописями сырого материала, которому не дают ходу в советской литературе и в советской печати; сказал, что всё будет вам возвращено, ничего там вредного не оказалось. И вы теперь свободны, можете продолжать свою работу. Так я, прощаясь с начальником, благодарил его. Последний потрепал меня по плечу, сказал: “Теперь, дедушка, никто вас забирать не будет, идите к дому”.
Так 5 марта я вышел из арестного дома, в тот же день отправился домой в с.Помоздино.
Записано 4 января 1934 г.