... Билет был куплен заранее, и почти целый час Стрельцову нужно было чем-то занять. Он сидел в зале ожидания и когда объявили посадку, не спал. Ему казалось, что он внимательно слушает все объявления по вокзалу, но объявление о своем поезде все-таки пропустил. И понял это не сразу, а, наверное, только спустя час после отхода поезда. В соседнем зале хлопали двери, пиликала электронную мелодию компьютерная игра. Стрельцов слышал – и не слышал. “Ну вот,– подумал он. – Куда теперь? Не возвращаться же к ней...”

На улице стемнело, и в зал ожидания потянулись бомжи со всего города. Они молча рассаживались по лавкам, засунув руки в карманы, дремали. Вскоре появился милиционер, и они так же лениво потянулись к выходу.

Денег за возвращенный в кассу билет хватило на неделю. Разовые приработки давались все труднее: бездельного народа на привокзальной толкучке собиралось с каждым днем все больше и больше: здоровых, неплохо одетых – не чета ему – злых мужиков. Вскоре Стрельцова сильно избили. Набросилось трое в темноте, повалили в покрывшийся коркой грязный апрельский сугроб, долго пинали, сопя и ругаясь.

... Очнулся Стрельцов в котельной. Сколько прошло времени, как сюда попал – он не знал. В маленькое окошко под потолком прорывались лучи солнца. “Значит уже день”, – подумал Стрельцов. В ушах звенело. Точно колокол бухал, в такт с ударами сердца, и в промежутках сладко заливались колокольчики.

Зашел кочегар, уже переодевшийся после ночной смены, покачал головой:

– Здорово тебя помяли...

– А как... как я здесь оказался?

– Какой-то странный тип притащил. Я еще удивился, как он, тщедушный, тебя доволок. Все бегом-бегом, уложил сюда – и бегом наружу. Словно шальной... Одет как-то странно: похож на бомжа, вроде такие же лохмотья, да только...

Вечером Стрельцов нашел своего спасителя на вокзале. Судя по описанию, это был он: сгорбленный мужичок с клочковатой бородкой, в пальто со споротым воротником. На пальто были нашиты разноцветные шнурки от ботинок, вроде аксельбанта. Стрельцов решил с ним заговорить, но тот лишь добродушно улыбался, показывая что-то жестами. “Немой, – решил Стрельцов, – Где-то я его видел раньше, давным-давно...” Вскоре он вспомнил, где видел этого странного человека.

Было раннее утро, пришел сменщик-кочегар (Стрельцов ночевал теперь в кочегарке), нужно было отправляться на вокзал – досыпать. Улицы заметно оживились, люди с неподвижными после сна лицами куда-то шли, хотя было воскресенье. Среди них Стрельцов увидел нескладную фигуру немого. Обгоняя всех, переваливаясь с ноги на ногу, он почти бежал по улице. К груди немой прижимал котомку с бутылками и ни на кого не обращал внимания. У Стрельцова “сработала” мысль: надо бы проследить за ним, установить точки, где он “пушнину” собирает.

За час с небольшим, держась в хвосте, Стрельцов обежал почти все улицы Железнодорожной части города, и пошел уже на второй круг – по тем же самым улицам... Следуя за прытким своим товарищем, он обнаружил странную вещь: немой только делал вид, что собирает бутылки. Этот придурковатый опускал руку в урну и, будто зажав что-то в грязном кулачке, отправлял нечто невидимое в котомку. Стрельцов после него заглядывал в урну – там лежали нетронутые бутылки.

Запыхавшись, Стрельцов остановился. Они были на самом краю Железнодорожной части города – дальше шло шоссе, соединявшее микрорайон с городом. Стрельцов смотрел, как по шоссе удаляется немой, лопатки на его спине смешно двигались. Его обгоняли автобусы, и люди, наверное, тоже смотрели из окон на бегущего человека.

Там, на конце шоссе, была его жена с сыном Сашкой, сослуживцы, для которых он давно уехал из города. Он боялся попасться им на глаза, поэтому ни разу не появлялся в том районе. Медленно шел Стрельцов обратно и вдруг вспомнил, где он видел немого раньше.

Это было год назад. Он с семьей решил съездить в клуб железнодорожников, где крутили “нормальный” (не американский) фильм.

– Папа, гляди какой смешной спортсмен, – дернул его за рукав Сашка-второклашка, любопытный донельзя.

По улице, переваливаясь, бежал странный человек в заплатанной фуфайке с красным бантом на груди. В руках он держал узелок с каким-то тряпьем.

– Это, Саша, просто психически больной, – ответил Стрельцов.

– А мне кажется, он притворяется и совсем не больной, – возразила жена. – Посмотри, Володя, как он аккуратно одет, все у него заштопано, все дырки зашиты. И бант этот – очень аккуратно сшит... Я давно к нему присматриваюсь, ведь по несколько раз в день на улицах вижу. Какой-то он... радостный, все время что-то важное делает, куда-то спешит, всегда в заботах. Наверное, он нам всем подсказывает: не грустите, делайте свое дело, все у нас устроится...

“Да, такой подсказчик нам сейчас кстати, – усмехнулся про себя Стрельцов. – Страна пошла прахом, у моего сына нет будущего, и уже нет разницы, какой псих нас учит жить”.

Они вышли из автобуса, Саша снова дернул за рукав:

– А ты говоришь, что он не спортсмен! Вот это да, он быстрее автобуса прибежал!

Стрельцов смотрел на “психа”, улепетывающего вглубь улицы, и было непонятно: как он перенесся из одного микрорайона в другой, и почему он увидел этого чудака только сегодня, а Катя видит каждый день?

...Стрельцову казалось, что город, оживившись на время, теперь снова уснул. Поток машин иссяк. Солнце палило совсем по-летнему, лужи на проезжей части резали глаза множеством отблесков, а под арками домов, в тени – дворы сонные-сонные. Где-то в верхнем этаже стукнет форточка, громыхнет шпингалетом отворяемое окно – и снова покойная тишина... Стрельцов сидел на скамейке рядом с детской площадкой и, замерев душою, вслушивался в эту новую для него тишину. Вдруг в голову “бухнуло”. Один раз, потом другой. Будто рядом звонили в колокол. Стрельцов вскочил, быстро огляделся и, стараясь не бежать, направился на вокзал. “Ну вот, и я начинаю сходить с ума”, – тоскливо размышлял он.

...В зале ожидания среди разомлевших пассажиров сидел вездесущий его товарищ со шнурками на пальто. Стрельцов уже ничему не удивлялся. Немой держал в руках белоголовый кекс, величиною с ведерко. Таких больших кексов Стрельцов никогда не видел. Немой отщипывал кусочки и опускал себе в рот, демонстративно жмуря глаза. Клочковатая бороденка и усы бездомного были в сахарной пудре.

* * *

На следующий день, в понедельник, все так же было солнечно, и снова Стрельцов услышал рядом с собой колокол – примерно в то же самое время, что и вчера. Стрельцов встал как вкопанный. Прохожие обходили его, они ничего не слышали. Сначала ударил один колокол, со звуком погуще, потом другой – с серебристым голосом. Удары были беспорядочные, но чувствовалось, что кто-то невидимый пытается приспособиться к этой “музыке” и выстроить из нее ладный, красивый перезвон. На этот раз колокола звучали долго, но Стрельцов уже не боялся. Ему даже радостно стало.

Во вторник он вновь увидел спешащего куда-то немого. Тот так спешил, что Стрельцов непроизвольно повернул за ним, стараясь не выпустить из виду неуклюжую фигуру. Пробежали несколько кварталов, начались деревянные трущобы – и издалека, сначала тихо, а потом отчетливей стал доноситься мерный колокольный благовест. За крышами бараков сверкнул крест, показалась маковка. “Так вот откуда звон!” – облегченно вздохнул Стрельцов, но тут же засомневался: да... но разве он может быть слышен в другом конце города?

В этой церковке, слепленной из барака, пристроек и надстроечек ему случалось бывать, заходил из любопытства. Но сегодня внутри все неузнаваемо изменилось – кругом были живые цветы. В вазах, на окладах икон, на Царских вратах. Шла служба, ангельское пение хора наполнило душу пораженного Стрельцова, он слышал все переливы голосов, которые уступами поднимались к небу. Стрельцову захотелось расцеловать всех-всех бывших в его жизни рядом людей, сына Шурку, жену Катю... Церковь пустела, Стрельцов мешкал уйти – казалось, что все исчезнет за ее стенами.

Выйдя из храма, он увидел стоящих вдоль забора знакомых бомжей. Они просили милостыню, и старушки щедро одаривали их. Около колокольни стояла пестрая очередь: дети, взрослые... Охотники поднимались наверх и весело дергали за веревки, вразнобой. Вдруг с колокольни вместо беспорядочного звона послышалось что-то вроде мелодии , что-то знакомое – тугой звук ударил в грудь Стрельцова. Это был тот самый звон, что он слышал каждый день, начиная с минувшего воскресенья...

Растерянный Стрельцов почти не удивился, увидев сына Шурку, спускающегося с колокольни. Сын не видел его. Лицо у Шурки лучилось радостью.

– Саша...

Шурка подбежал и расплакался:

– Папка! Ты не уехал!

Растерявшись, Стрельцов выдавил из себя:

– Ты почему не в школе?

– Так ведь я же звонить, сюда, на колокольню. Только раз в году можно!

– А это что? Учебники? – овладев собой, отец показал на целлофановый пакет в руке сына. Шурка развернул его – там был кулич, точно такой же, какой он видел у немого.

– Пап, пойдем домой, мамка извелась, все время плачет, – потянул за рукав Шурка.

Отец двинулся за ним и вдруг остановился – увидел немого. Тот стоял у калитки, к нему подошла какая-то старушка и поклонилась в ноги: “Христос Воскресе, батюшка”. Немой отвечал: “Воистину воскресе. Иди, матушка, с миром”.

– Смотри-ка! А я думал, что он немой.

– Кто? – стал озираться мальчик. И, увидев, рассмеялся: – Так ведь это уродивый, он очень добрый. Я во дворе играл, в воскресенье, и он тогда ко мне подошел. Сказал, что в церкви всем пацанам разрешают в колокол звонить. И сказал еще, что колокол на Пасху становится волшебным. Когда звонишь, надо желание загадать, и оно обязательно исполнится. Этот дяденька меня сюда и привел.

– Значит... это ты звонил? – перебил его, дрогнув голосом, отец. Сын поднял голову, не понимая.

– Ну, там... около вокзала...

Стрельцов шел с сыном домой, и Шурка безостановочно рассказывал, как жили они одни-одинешеньки.

– А на колокольню будут пускать до конца недели. Пап, – Шурка прижался к отцу и, удостоверяясь, что это не обман и рядом с ним отец, заискивающе спросил: – Пап, ты разрешишь мне ходить сюда, на колокольню?

– Конечно, конечно, Сашенька...

Шурка вдруг остановился, сказал торжественно:

– Папка, Христос воскресе.

– Воистину воскресе, Саша, – отвечал Стрельцов, пытаясь скрыть от сына, что плачет.