В конце февраля в городах Сыктывкаре и Ухте с премьерными показами своего фильма «Утомленные солнцем» побывал известный кинорежиссер Никита Сергеевич Михалков. Были встречи со зрителями, журналистами. Без долгих предисловий мы представляем вам, дорогие читатели, суждения этого большого художника и общественного деятеля (Н.Михалков является председателем Российского фонда культуры) по самым различным вопросам.

– ...Верю ли я в Бога? Да, я верю в Бога. И я считаю, что ничего иного России и не дано. Во Франции можно без Бога, потому что, скажем, здесь богом является закон. А русский человек не любит законов, написанных другим русским человеком, а тем более не русским. Не тот закон, что писан живущим рядом человеком, а закон, который существует в Православии, это и есть для России демократия. Когда и император, и купец, и студент перед единым законом абсолютно равнозначны. И это принципиальное отличие нас от многих других народов. Именно поэтому первое, что должны были сделать большевики, это покончить с верой. И они почти это сделали. Я читал списки расстрелянных и уничтоженных священников с описанием того, как их уничтожали. Это страшно читать. И, тем не менее, как все естественное и настоящее, как трава сквозь асфальт, вера прорывается, хотя и очень трудно, мало, тихо. Сложно человеку прийти в церковь и перекрестить лоб. Потому что его всегда учили, что это опиум для народа.

– В одном из недавних своих интервью свой взгляд на перспективы России Вы выразили короткой формулой: православие, самодержавие, народность. В связи с этим: Православие для Вас это лозунг или вопрос личный? Скоро начинается Великий пост – это для Вас является вопросом образа жизни?

– Да, конечно.

– ...Тогда второй вопрос...

– ...Мы сейчас иронично глядим друг на друга, когда заходит речь о монархии. Но почему-то мы не улыбаемся, когда нам говорят про английскую королеву и даже г-н Ерин надевает смокинг, чтобы попасть на прием, организованный в ее честь. Мы не испытываем никакой иронии по поводу японского императора, короля Швеции, Бельгии. И в то же время когда речь заходит о русском царе, сразу: ну вот, только нам царя еще не хватало. Что за странное отношение?! А мы не хотим подумать о том, что вся власть после 1917 года вне закона? Потому что она была взята кровью, насилием и обманом.

Когда меня спрашивают: ты монархист? Я отвечаю: нет. – То есть как? – А я – как Пушкин, как Суворов, как Мусоргский – они что, монархисты были? Нет. Они жили естественной жизнью и им не приходило в голову: а почему бы нам не сделать республику? Они жили – и творили историю и культуру. А кто из нас, здесь сидящих, может претендовать на то, что он талантливее Пушкина, глубже Достоевского, отважнее Суворова? Им не приходило в голову то, что пришло в голову большевикам! Почему же у меня в голове должно быть то же, что у большевиков? И на это ответа нет.

Другое дело – кто должен быть царем? Не знаю.

– Сравнительно недавно Вы как бы поддержали идею о возможности поставления царем Георгия из рода Романовых при регентстве нынешнего президента. Эта точка зрения имеет в России очень много оппонентов. Предлагают другой путь – через избрание царя на Земском Соборе...

– Я считал, что это для Ельцина была бы одна из немногих возможностей красиво существовать – без насилия и произвола. Кроме того, я не вижу ничего плохого в продолжении династии Романовых. В сущности, при них в России было не плохо, хотя и было много разного... Земский Собор – конечно! Но что из этого будет?! Произойдет то, что царем захочет быть Лужков, Явлинский, Бурбулис. Те же самые, кто претендует на президентство. Будет та же самая мышиная возня, только уже за корону.

– Принцип «сначала возьмем власть, а потом разберемся» – в России себя исчерпал. Сегодня человек, который претендует на власть, должен думать не о том, как ее получить, а о том, каким образом ее красиво оставить... Сегодня в России могут прийти к власти либо обиженные, либо бесноватые, либо вооруженные. Вот почему я против всяких выборов сегодня. Согнав сытых, прилетят голодные. А обиженные и голодные у власти в России – это катастрофа всегда. Если говорить о том, из чего сегодня можно выбирать: выбирать сегодня в России не из кого. Мы знаем всех. Да, я понимаю, что есть люди, которые достойны, умны, талантливы, и Россия ими славится. Но они неизвестны, они еще зреют. Наверное, для этого периода необходим кто-то, кто поможет вызреть этому, сохраняя стабильность и основывая ее на любви... Есть ли у меня ответ на вопрос, что бы я делал, если был президентом? Да, есть. Но для того, чтобы это случилось, я должен быть поставлен в ситуацию, когда люди захотят, а Церковь благословит. Я никого не стану расталкивать локтями...

Если бы Господь устроил так, что мне нужно было сменить на какое-то время род деятельности... Первое, что необходимо сделать – это сформулировать национальную идею страны. Я считаю, что не может быть такого приоритетного отношения к Западу, когда за нашей спиной и в историческом, и в культурном плане, и в сегодняшнем дне стоит великий Восток. Никто как мы являем собой евразийское пространство – в том числе своим характером, который ленивыми западными людьми называется «таинственной русской душой». Для западного человека «Макдональдс» – понятно, чистые салфетки – понятно, а вот когда «умом Россию не понять» – это не понятно, это таинственная русская душа. От нас хотят, чтобы мы были понятны, а мы хотим, чтобы мы были поняты. Чтобы быть понятыми, необходимо для себя самих сформулировать, что же мы хотим. Это называется сформулировать национальную идею. Я убежден, что она не должна содержать ничего нового. Не может она иметь ничего нового. Ведь даже в строительстве той «новой» идеи, которой мы жили 70 лет, принимали участие идеи старые. Невозможен был бы сталинизм, если бы не было монархической идеи – это была ниша, которую заняла другая фигура. Ни в одной стране мира, кроме России, невозможно было бы построить социальную систему по принципу религии. Разрушили православие – и эту нишу заняла социальная система. Вспомните Павку Корчагина – вы поймете, что за этим стоит невостребованное религиозное чувство. Только цель была другой. И эта подлая подмена и привела к тем последствиям, которые мы сейчас имеем. Я говорю не о возвращении к «лаптям», надеюсь, вы меня понимаете. Почвенические перехлесты так же бессмысленны, как и западнические. Но мне кажется, что практически все вопросы до 17 года уже были поставлены. Конституция – она лежала на столе Александра, только не была подписана. Эта Конституция должна стать первой и последней. С учетом, конечно, изменений, произошедших с того времени. В принципе ее же писали русские люди – для России! Ее писали не иностранцы для кого-то, ее писали для себя, с учетом нашего менталитета, самодержавности, веры...

Я разговаривал с одним генералом КГБ – молодым, сравнительно, человеком, – который спрашивал: «Ты скажи, я же служил не партии, Андропову или Брежневу, а родине, меня учили, я контрразведчик... И вот сейчас я прихожу в церковь – мне так больно, я ничего не понимаю. Я смотрю, даже молодые слушают, понимая, читают молитвы, а я одинок, я как будто изгой. Как мне понять?» Я отвечаю: что тут можно посоветовать? Нельзя пойти на курсы и все понять. Ходи в храм, слушай...

Армия без веры – это не армия, это вооруженное скопище людей, которых можно послать, куда угодно, и они будут убивать, кого угодно. Когда юнкера становились в России офицерами, они давали клятву перед священником – Богу (или, в зависимости от вероисповедания – перед ксендзом, муллой), принимали присягу на верность отечеству и становились русскими офицерами, вне зависимости от национальности, – не по крови, а по служению отечеству.

Потому не разных религий нужно бояться, а объединения безбожников: вот что страшно. В России никогда не было межрелигиозной розни. Даже татаро-монголы, грабившие города и сжигавшие церкви, за 270 лет не посягнули на веру, понимали, что народ без веры – это не народ, это банда, это население, оставшееся без стержня. Армия, потерявшая этот стержень – это страшная вещь, потому что армия для России – это была не просто сила, защищавшая и нападавшая, это был образ жизни. Пятилетний Великий князь был приписан к какому-либо полку, и воспитывался в понятиях офицерского долга и чести, патриотизма...

Патриотизм для меня – это любовь к своему народу и родине. А национализм, извините, это любовь к своему народу, – только за счет других. Я люблю вас, со всеми нашими недостатками люблю. Ну что ж, мы – такие, а не другие. Мы должны понимать свои недостатки, стараться избавиться от них. Но ставить понятие «патриотизм» под сомнение, мало того, использовать все способы, чтобы его дискредитировать... Мы стыдимся сказать, что мы русские. Почему? Правозащитник г-н Ковалев говорит с экрана телевизора (НТВ), ссылаясь на Толстого, будто тот назвал патриотизм последним прибежищем негодяя. Я напряг мой архив-издательство – и там нашли: это пример того, как из нас делают... тех, кого хотят сделать. Фраза эта действительно есть у Толстого, но только это не его фраза, – опубликована она в книге «Круг чтения» и принадлежит английскому писателю-консерватору XVIII века Самуэлю Джексону, и смысл ее прямо противоположный: даже для последнего негодяя патриотизм является последним прибежищем.

В России объединяться на НЕЛЮБВИ бесперспективно. Во время встречи интеллигенции с Президентом разговаривал я 40 минут с Ельциным, говорил ему: «Вот вы не любите большевиков, но этого мало. Вы объединили вокруг себя таких людей – по признаку нелюбви к большевикам. А ведь это очень разные все люди, не любят одно, а любят-то все разное: один любит арбуз, а другой – свиной хрящик. Когда расстриженный священник кричит с трибуны: долой, там, Петрова! – пулеметные ленты под рясой звенят, а может, и копытца. Нас втягивают в отрицание, и мы – как жители коммуналки... В войне мы победили не потому, что ненавидели немцев, а потому, что любили Родину. Только тот, кто понимает, что политика, как сказал Достоевский, это всего-навсего любовь к своей Родине – любовь! не делание вида, а любовь! – это и есть действительно политик. А если это любовь, то необходимо и раскаяние, по крайней мере, за то, что было сделано в Ипатьевском доме в 1918 году...

* * *

– По-прежнему ли Вы дружите с генералом Руцким?

– Я не выбираю себе друзей по должностям или званиям. Руцкой был моим другом, когда он был полковником, героем Советского Союза, вернувшимся из Афганистана, он был моим другом, когда он был вице-президентом, был им, когда сидел в тюрьме, и им остается. 15 октября, через несколько дней после расстрела Белого Дома, я об этом сказал по ТВ, хотя мне было страшно. Чем это могло кончиться – Бог знает. Но я это сказал, и считаю, что никто не имеет права вмешиваться в мои личные отношения. Но это не мешает мне расходиться во многом с ним, с его позицией, и, допустим, голосовать за него я не буду, а дружить с ним я и так могу. Если же ему помешает это мое мнение, мне будет жалко.

– Мое отношение к войне в Чечне: это преступление, допущенное давно. Думаю, что истоки этого лежат в Сумгаите. Когда Михаил Сергеевич стал говорить о демократии и о том, что разберутся сами... Не разберутся сами. Государство обязано нести ответственность за происходящее в нем. Резня в Сумгаите, а потом Карабах и так далее – это все одного порядка вещи. Не разберутся. Все это превращается в нагноение, которое в результате приводит к ампутации и вообще очень серьезным последствиям. Как много было способов вопрос о Чечне решить! Во-первых, давно, а во-вторых, талантливо, демократично... Но война оказалась выгоднее для многих. Потом ведь это еще незнание истории. Почитайте генерала Ермолова, генерала Паскевича, Толстого, в конце концов, что такое война на Кавказе!.. Это важный вопрос нынешнего большевизма: незнание и неуважение истории. Думали, что высшей партшколы достаточно, чтобы руководить страной. Недостаточно...

– У войны не женское лицо. Но если ваша дочь вдруг изъявит желание служить в армии, например, медработником. Ваше напутствие?

– Я думаю, надо дать иконку, благословить, если такое приключилось...

– Если в прежние годы в газетах все было хорошо, они работали на лжи, то сегодня зеркально, т.е. с точностью до наоборот, средства массовой информации нам дают картину ужаса, развала, катастрофы, беды. Я думаю, что должно быть ясное ощущение себя частью целого. Кто виноват в беспределе, в потере воли жить? Чья это страна?

Когда я вижу, что СМИ ведут себя в стране как иностранцы, которым важно дать информацию, которую опубликуют, и нажить на этом дивиденд... Свобода слова это еще не значит, свобода от обязанности что-то делать, чтобы давать людям надежду. Не все стоят с автоматами в руках, не все голодают, не все потеряли веру. Восстанавливаются храмы... я это не отношу к завоеваниям режима. Это происходит потому, что люди начинают ощущать себя частью одного целого.

Это сегодня нам разрешили обо всем говорить, как нам хочется, и мы ничтоже сумняшеся стали обвинять целые поколения в том, что, мол, они виноваты в нашей сегодняшней жизни. Но невиноватых нет. Я не верю в то, что 36-ом было другое солнце и по-другому текли реки, цвели цветы... Человек не выбирает своей жизни, не выбирает своих родителей, поэтому зачеркивать жизнь тех поколений – это тот же большевизм, который в 1917 году предложил забыть все, что было до 1917 года, а сегодняшний большевизм предлагает забыть все, что было после 17-го года. Мы сами являемся плоть от плоти той же системы и тех же «солнц», которые делали своими руками. Мы все виноваты, мы все невиноваты, и мы все являемся частями того огромного целого, что называется нашей культурой, нашей историей, нашей родиной.

– В моих планах – съемка фильма «Дмитрий Донской». Эту картину нужно «поднять» – на весь мир. Чем была Куликовская битва? Это была битва народа против военной машины. В первых рядах татар шли наемники-генуэзцы. У нас никогда не было межнациональных и межрелигиозных конфликтов. Православный народ воевал не против представителей другой религии (конфессии), а против интернационального и межконфессионального зла, против тьмы. И Бог помогал. За 600 км от Куликова поля св.Сергий Радонежский служил литургию, во время которой поименно называл имена воинов русских, которые в этот момент гибли...

– По нашим меркам я, наверное, человек богатый. Я могу себе позволить довольно многое – куда-то поехать, что-то приобрести. Но для меня это не является самоцелью. Что нужно человеку? У меня была история: как-то в казино я выиграл деньги. Поставил – выиграл. Утром проснулся не в настроении, чувствую – что-то не то. Поехал к своему батюшке, отдал эти деньги церкви, все легче стало... Тут не должно быть такого, что: взял кон, и теперь уж это мое-е! Ну, все есть у «новых русских», миллионеров, а хочется чего-то другого. Хочется уважения, не хватает одних денег. Вот абстрактно: мы заработали два миллиарда. Где эти деньги? Мы купили пароход. Где этот пароход? Где-то он ходит, приносит какую-то прибыль, а у тебя болит печень и тебе кроме творога ничего нельзя. Это же такая относительная величина! Другое дело: вот у меня есть деньги – я поправил храм, отлил колокол – он по праздникам звонит. Это я заработал, и это другие слышат. В этом есть другого рода удовлетворение. Потому что те, кто сидит и хвастает, что вот у меня больше всех – дальше-то ведь за этим ничего нет. Больше одной пары на ноги не наденешь. Да, я люблю зарабатывать деньги, я хочу быть независимым – и от денег тоже, а тем более от тех, от кого дают зависимость эти самые деньги.

– Интеллигенция могла бы многое, но не хочет. Она хочет другого: с Пал-Иванычем вдвоем что прикажут, то поем... Когда я вижу народных артистов СССР, лауреатов Ленинской премии, которые в драку лезли играть Ленина, чтобы квартиру получить, а сейчас ничтоже сумняшеся от всего отрекаются, ложатся спать красными, а просыпаются трехцветными – это что? Это безверие. А вы знаете, что сказал Розанов, – вещь простую и жестокую: человек без веры мне вообще не интересен.

– Русскому человеку не свобода нужна, ему нужно отсутствие неволи. Для француза, англичанина, немца что такое свобода? Это когда можно то, что можно, а нельзя то, что нельзя. И он никогда не перейдет границу. Его накажут так, что мало не покажется. И это для него свобода и демократия. А для русского человека свобода – когда все можно. У нас свобода переходит в понятие «воля». Вот каторжника отправляют в Сибирь, заточают его в каземат – он бежит. Куда? Туда на 600 верст никого, сюда на 600 верст никого – но он бежит! Его ловят, обратно в железо. Он опять бежит, но снова ловят... Наконец он отсидел срок, выходит из острога и садится у ворот. Ты что, иди! – говорят ему. – Ты же бежал, тебя ловили, пытали, наказывали, а теперь ты сидишь?.. Он отвечает: я свободный человек? Ну вот, что хочу то и делаю. Хочу пока тут посидеть...

* * *

– Что такое счастливый брак?

– Знаете, кто-то сказал, что любовь, это не когда смотришь друг на друга, а когда смотришь в одну сторону. Вот, наверное, и счастливый брак, это когда двое смотрят в одну сторону, а не сидят, глядя друг на друга, потому что это быстро надоедает.

* * *

– Что поддерживает Вас в трудные минуты жизни?

– Вера. Только вера, больше ничего.

* * *

– Я знаю только одно: мы у себя дома. Не надо оглядываться, что там, в центре, в Москве происходит. Что бы там ни происходило, жизнь идет: солнце встает каждый день, рождаются дети, люди любят друг друга. Сейчас самое возможное добро, которое можно делать: воспитывать ощущение малой Родины – в крае, городе, селе. Не оглядываться на Москву! Сегодня это самое главное.

red@mrezha.ru
www.mrezha.ru/vera