Вы все знаете, как сейчас стало модно говорить о религиозном значении русской литературы. Но далеко не все эти разговоры ведутся на научном уровне, а с другой стороны далеко не всегда в этих разговорах учитывается традиционная церковная точка зрения. Поэтому я, прежде всего, хочу сказать несколько слов о том, почему не только русская литература, но и русская культура в целом не может быть понята без учета православной традиции.

О значении православной традиции, церковной культуры для формирования русской культуры и в этой связи о русской литературе XIX века я хотел бы вам рассказать в своем цикле лекций. В первую очередь я хотел бы обратится к теме демонизма в русской литературе, рассмотреть которую я попытаюсь на примере творчества Михаила Юрьевича Лермонтова и Николая Васильевича Гоголя. При этом необходимо сказать несколько слов о религиозной ценности романтизма.

Как вы знаете, романтизм – это понятие, не сводимое только к литературе.

Далее я хочу рассмотреть тему искушения отвлеченным морализмом. И в этой связи я обращусь к роману Достоевского “Братья Карамазовы ”. Я попытаюсь представить вам религиозное значение, прежде всего, образа Ивана Карамазова. В рамках темы об искушении отвлеченным морализмом я расскажу вам также о Льве Толстом как религиозном мыслителе. И здесь мы с вами попытаемся решить для себя вопрос об отлучении Толстого от Церкви. Чем оно было вызвано? Почему искания Толстого вызвали столь жесткую реакцию Церкви? И наконец, мы поговорим о романе Булгакова “Мастер и Маргарита ”. Произведение это сложное и, увы, сейчас часто отождествляется с христианской традицией. Роман, как ни странно, рассматривается сейчас как подлинно христианское произведение, хотя таковым не является. И в целом в русской литературе в ее религиозных исканиях подлинно церковное понимание многих вопросов можно обнаружить не так часто, как это принято считать.

Вы, наверное, все прекрасно знаете, что Древняя Русь приняла православие в конце десятого века, столкнувшись при этом с очень сложной культурологической задачей. Дело в том, что Русь была языческой, но не просто языческой.

Не найдено никаких свидетельств существования в то время серьезных в культурном смысле явлений. Не было ни письменно закрепленной религиозной традиции, ни религиозного развитого ритуала, ни общественного богослужения с храмами. Принимая православие, Русь столкнулась с весьма сложной задачей принятия Византийской, уникальной в европейской культуре традиции, вобравшей в себя множество культурных и религиозных традиций. Тут и античность, и христианство, и их удивительный синтез. Передать свое огромное наследие не отдельной прослойке людей, а многим племенам, которые едва начали оформляться в народ, Византия могла, конечно, только через храмы.

И тут я хотел бы пояснить, что значил православный храм в культурном смысле, какую роль играл храм для формирования мировоззрения русского человека. А вы прекрасно знаете, что русские писатели, о которых мы с вами будем говорить – они все прошли через это храмовое воздействие. Начнем с архитектуры. Страна, не знавшая культового строительства, получила здания, воплощавшие в своих формах древнейшие традиции мирового зодчества.

Но вот вчерашний язычник попадал в православный храм и сталкивался с другими формами культуры. Например, с иконописью. Что такое иконопись? Культурные формы оказываются сильными или слабыми, в зависимости от того, насколько творчески и последовательно они вбирают в себя предшествующие традиции. Так вот, каноничная иконопись являла собой органичный синтез художественных исканий на протяжении веков. Тут и эллинизм, и сирийская традиция, и египетская, и, естественно, философские и эстетические искания православной Византии.

Далее, музыка. Она знакома нам больше по тем стилям, которые появились в XVIII-XIX веках, под влиянием европейской культуры. Настоящую христианскую музыку вы можете услышать только в церкви на богослужении. Свои истоки она берет в музыке древнегреческих трагедий, преобразившей эллинских пастухов в культурнейший народ в мировой истории.

Наконец, слово, звучащее в храме – песнопения. По существу православные песнопения – это попытка глубокого осмысления важнейших истин православного богословия. Возьмем одну из наиболее употребляемых при богослужении книг – Октоих. Здесь мы видим православное вероучение, изумительно воплощенные в образах античной философии и античной поэзии. Не случайно среди авторов Октоиха мы видим Иоанна Дамаскина, одного из величайших философов и поэтов всего средневековья. Вот такое слово стало звучать в православном храме. Новые мировоззренческие установки, идеи, темы. Я уже не говорю о том, что все это было сведено в удивительном, эстетически очень ярком, этически очень высоком синтезе православного богослужения.

Крещение Руси стало прорывом для нас к величайшей мировой культуре.

Сначала Русь училась, скрупулезно воспроизводила каноничные иконы, канонические храмы, но уже в XIV-XV веках у нас произошел культурный взрыв русской иконописи. Произошел, казалось бы, в самое неподходящее в политическом отношении время. И вот Русь сравнялась в области иконописного творчества с Византией. Слово “сравнялась ” здесь, конечно, условно. Точнее будет сказать, что Русь приобрела свой неповторимый в мировой культуре голос, свое зрение. Этому предшествовали века ученичества, усвоения Византийской культуры.

Я не стану здесь говорить о средневековой русской культуре. Вы прекрасно понимаете, что до XVIII века разделения на церковную и светскую культуры у нас не существовало. Все явления русской культуры развивались в рамках церковной традиции. На протяжении большей части своей истории христианское человечество пребывало в рамках церковной культуры. В православном мире разделение произошло очень поздно. Но это не означает, что религиозная, церковная проблематика утратила свое значение в культуре светской. Наша задача – понять, как соотносились в культуре XIX века чисто религиозные искания с церковными мотивами, о которых, увы, вам известно очень мало. Понимать это необходимо вам для того, чтобы вести квалифицированный разговор со своими учениками, студентами. В чем заключается религиозный смысл русской литературы?

Я уже сказал во вступлении о роли церковной традиции в формировании светской русской литературы. Вторым ее источником стала западно-европейская культура. Что происходит в Европе в XVIII веке? Это “Век просвещения ”, исповедовавший представление о человеке как о существе рациональном. Отсюда распространение определенных стилей – классицизм, например, лишенный подлинно исторического подхода к античной культуре.

Отсюда рационализм в философии XVII-XVIII веков. Религия для адептов Просвещения – это выдумка жрецов, этап в становлении культурного человека. Этап примитивный и варварский. Естественно, что такой примитивный взгляд не мог задержаться в мировой культуре надолго. Человека не могло это удовлетворить. И уже в XVIII веке в Европе люди, уставшие от атеизма , говорящего о бессмысленности бытия, от позитивизма, вновь начинают искать Бога. Но Просвещение сделало свое дело. Оно подорвало престиж церковной традиции и Бога люди начинают искать уже вне Церкви. Это явление, связанное с деятельностью масонских лож, насаждавших мистицизм. Отсюда такие нововведения, как перевод восточных религиозных трактатов, изучение язычества, дохристианских традиций.

Пройдя через многие соблазны, некоторые представители романтизма, особенно немецкого романтизма, например Шиллинг, Брентано начинают обращаться к церковной традиции – протестантской, но чаще католической. Многие из них переходят из протестантизма в католицизм. К той культурной традиции, которая им казалась наиболее выразительной. Но далеко не все пошли этим путем. Многие в своих исканиях остаются вне церковности. Романтизм в целом исходит из убеждения (и это отличает его от идеологии Просвещения), что религиозная тематика обязательна для литературы. Что вне религиозной проблематики не может быть подлинной литературы. Вечные вопросы бытия, вопросы о Боге , о дьяволе начинаются рассматриваться в романтической литературе как чрезвычайно важные. Возникает попытка создания нового религиозного сознания, которого не знало средневековье.

Тезис, питающий романтизм: религиозные искания, обретение смысла должно не просто происходить через литературу и искусство, а именно литература и искусство являются новой формой религиозного сознания. Поэты и художники при этом должны выступать как пророки религиозного сознания. Они должны были разочарованному человеку, не принимающему для себя примитивную философию отрицания Бога и вечных ценностей, но отошедшему от церковной традиции, дать новый религиозный смысл. Вот на чем основывается этот удивительный подход в новой эпохе, сменившей “Век просвещения ”. Пророк здесь или гений понимаются в античном смысле этих слов, то есть они – выразители воли богов. И если вы вспомните представителей романтизма, как европейского, так и русского, то вы увидите, что очень часто эта тема – тема не просто религиозного смысла жизни, но тема писателя-пророка, религиозного мыслителя – звучит очень четко.

Может ли литература заполнить тот духовный вакуум, который образовался в европейской культуре после эпохи просвещения? И если может, то что делать для этого писателю? Такие вопросы задал себе романтизм. Обратите внимание, как смещаются при этом акценты. Если в средневековье идеал человека заключался в святом, то в новом времени на место святого ставится гений, творец. Человек, стоящий по ту сторону добра и зла. Который через свое самовыражение открывает миру некие истины. Забегая вперед, скажу, что с церковной точки зрения писатель оценивается не по тому, насколько он самовыражается, а по тому, насколько он выражает волю Божию. Писатель есть проводник Высшего смысла, но не его создатель. Наибольшим провалом в романтизме можно назвать тему дьявола. Романтики начинают наделять дьявола чертами божественными, привлекательными. В нем пытаются найти свою красоту, свой смысл. Пытаются обнаружить в нем позитив. Это был вызов всей предшествующей религиозной традиции.

Мережковский заметил, что Лермонтов, очень много писавший о Боге, никогда не упоминает Христа. Это говорит о глубокой отчужденности поэта от Церкви. Хотя Богородица, которая, по преданию, спасает грешников, которые Христа забыли, у Лермонтова поминается не раз. Это очень важные подробности для понимания его творчества.

Мрачная религиозность Михаила Юрьевича Лермонтова открыла ему многое. Это был человек религиозно, мистически очень одаренный, – достаточно сказать о том, что он предсказал собственную смерть. Сочетание мистического дара с неприятием русской религиозной традиции было очень характерно для его времени, но Лермонтов пошел дальше других в своем богоискательстве, в своих удивительных прозрениях и удивительных соблазнах.

Разговор о его творчестве мы начнем с обращения к поэме “Демон ”. Поэме, во многом навеянной европейской традицией романтизма. Здесь мы видим дьявола в позитивном свете. Но достигается это за счет того, что перед нами никакой не демон, а человек со всеми свойственными человеку страхами и тайной надеждой на спасение. В результате демон у Лермонтова получился не очень убедительным. И вряд ли он стал бы на этом образе настаивать, если бы знал того дьявола, которого знает Церковь. Христианство никогда не пыталось сочинять некоего образа, интересного художественному воображению. Святые отцы, будучи мистиками, будучи людьми, непосредственно общающимися с духовным миром, знали о дьяволе намного больше, чем светские писатели. Они видели его лицом к лицу. Вот почему святые отцы либо вообще не говорят о дьяволе, либо говорят очень сдержанно и резко отрицательно. Вот современник Лермонтова св.Серафим Саровский. Ему являлись бесы, он знал их непосредственно, но единственное, что он говорил – они гнусны. И не более того.

И вместе с тем тема демонизма у Лермонтова исключительно выразительна.

Какой лермонтовский герой представляется наиболее одержимым бесом, несет печать демонизма? Печорин. Здесь парадокс. Как же так, почему именно Печорин, о котором так много говорилось у нас как о лишнем человеке, как о жертве социальной среды, человек яркий, одаренный, почему именно он является выразителем демонического начала в творчестве Лермонтова? И вот об этом я хотел бы поразмышлять.

Безусловно, Печорин – это человек неординарный, но, как известно дьявол часто искушает людей одаренных и умных. Он в таких людях бесконечно заинтересован. Сам будучи существом пошлым и бездарным, он часто лишь через таких людей и способен влиять на благородные души. Именно глубокие люди, подпавшие под влияние дьявола, опасны для окружающих и для самих себя. Печорин – один из таких людей, один из первых антигероев не только в русской, но и европейской литературе. В отличие от предшествующих романтиков, Лермонтов интуитивно очень правильно расставляет все акценты. Он не пытается выдать Печорина за героя. В этом случае Печорин получился бы менее убедительным. У Лермонтова налицо элемент художественного отстранения от своего героя. Это не второе “я ” Лермонтова, хотя он был во многом ему близок. Но что же мы обнаруживаем у Печорина прежде всего? То, что он источник смертельной опасности, не только окружающего его мира, но и для самого себя. Вспомните как удивительно искусителен Печорин, как губительно соприкосновение с ним! От него веет дыханием смерти.

История с Бэлой в этом смысле особенно показательна. Здесь мы видим классическое разрушение Печориным другого человека. Обратите внимание, Печорин любит Бэлу. Но эта любовь является для нее источником смерти. И духовной, и физической. Даже если бы Бэла не погибла, ее жизнь все равно уже разрушена Печориным. И вспомните его поистине дьявольскую реакцию на ее смерть. Здесь я хотел бы обратить ваше внимание на поразительный момент, интересный с художественной точки зрения. Печорин смеется. Можно говорить о том, что это была некая неадекватная психическая реакция Печорина на потрясшее его событие. Но есть здесь и нечто другое. Вы, наверное, знаете, что в традиционной религиозной литературе неоднократно говорится о дьявольском смехе. Представить плачущего беса невозможно. Бесы только смеются. Ненавидят, разрушают и смеются. А вот Христа смеющимся представить трудно. Он улыбается, когда например, подходят к нему дети, плачет, но никогда не смеется. И в этом заключается глубокий смысл слез и смеха. Не случайно смеховая культура, о которой сейчас так много говорится, с христианской точки зрения – это антикультура, массовая культура. И вот то, что сейчас идет распространение массовой культуры именно через смеховую культуру, в самом деле является признаком деградации.

Для человека, живущего в этом мире, отпавшему от Бога, естественнее плакать чем смеяться.

Печорин же смеется. От горя или от того, что он уже разучился плакать. Его гордыня и в горе не сокрушена.

И далее, смотрите, как Лермонтов подчеркивает его демонизм. Максим Максимович, безусловно, положительный герой. Не обыватель, не ходячая мораль, а тип русского человека, вызывавший восхищение и у Пушкина – вспомните образ отца Машеньки в “Капитанской дочке ”, и у Толстого, создавшего образ капитана Тушина. Но что происходит с Максимом Максимовичем, когда он оказывается рядом с Печориным? Он приобретает какие-то карикатурные черты. Он смешон рядом с Печориным! Почему доброго, благочестивого человека, каким является Максим Максимыч, Печорин превращает в предмет для насмешек?

Еще одна жертва Печорина – княжна Мэри, и ее он, как и Бэлу, уничтожает духовно. Это очень важно. Образ любящей или любимой женщины в мировой литературе всегда выражает отношение писателя к жизни, к идее жизни. Это неписаное литературное правило. И вот, в “Герое нашего времени ” женщины при соприкосновении с Печориным обречены на гибель.

Печорин не может этого не замечать. Если в Тамани он борется за жизнь, способен любить ее, то постепенно мы видим как он все больше начинает искать смерти. Сам себя он убить не может. Выстрелить в себя – это для его демонизма слишком мелко. Он начинает готовить себе убийцу – Грушницкого. Грушницкий, не столь умный, не столь блестящий как “герой нашего времени ” человек, но изначально он порядочен и честен. Столкнувшись с “лишним человеком ”, он начинает деградировать. И гибнет на дуэли с Печориным, обманув его ожидания.

В Церкви самоубийство считается страшным грехом. Самоубийца своим поступком пресекает возможность Церкви молиться за него. Человек кончает с собой потеряв смысл в жизни. То есть окончательно утратив Бога в душе, он разрывает с Богом все отношения. Печорин и есть такой человек. На протяжении всего произведения он готовится к самоубийству, но при этом убивает других. Страдает ли Печорин? Да. Но разрушение оказывается единственной стихией, которая его удовлетворяет.

И все же говоря о демонизме Печорина, демонизме Лермонтова мы должны признать, что мы опять-таки имеем дело с одержимостью дьяволом, но не с самим дьяволом. Если посмотреть на состояние Печорина с аскетической точки зрения, то можно заметить, как постепенно усиливается у него состояние одержимости. У него нет припадков, он не бросается на людей, но он несомненно одержим силой, которая оказывается большей, чем он. Постепенно мы видим, что не Печорин является активным началом этого произведения, а какая-то иная сверхчеловеческая сила, которая через Печорина вторгается в наш мир, в жизнь героев этого произведения, истребляет смысл существования, красоту, любовь. Объяснить поведение Печорина одной лишь социальной средой совершенно невозможно. Такие люди были, есть и будут, и церковная традиция хорошо это знает.

И как духовно больному человеку мы Печорину сострадаем.

А вот дьяволу сострадать невозможно. Это очень характерное, в религиозном смысле очень выразительное ощущение, которого добивается у своего читателя Лермонтов.

Здесь я хотел бы обратить ваше внимание на еще один аспект. Духовен ли его герой? Безусловно духовен. По крайней мере в светском понимании этого слова. Ведь если в церковном понимании духовность означает стяжание Духа Святого, то в светском – лишь открытость тонкому миру. При этом, у романтиков никак не оговаривается, на каких обитателей тонкого мира эта духовность может распространяться, а на каких – нет. И вопреки обывательскому стереотипу, что духовный – значит хороший, одухотворенный человек, не способный различать ангелов и бесов, какое бы приятное впечатление он ни производил, может быть смертельно опасен для окружающих, – как проводник сил, которые он не умеет контролировать.

С негодованием многие из вас отнесутся к “пророку ”, неспособному в культуре отличить подлинное от поддельного. Вы прекрасно понимаете, что нельзя сравнивать “Войну и мир ”, например, и детектив Чейза. Но точно так же и в тонком мире существует два полярных мира. Мир ангелов и мир бесов. Мир, где красота, и мир, где хаос и разрушение. Мистики, открывая себя непосредственному видению духовного мира, переживают страшные искушения. Они видят демонов и ангелов лицом к лицу, а это всегда очень страшно. Очень легко принять демона за ангела и вдохновляться потом им в своей жизни.

Говоря сейчас о Лермонтове и о русской литературе в целом, хочу обратить внимание, что к началу двадцатого века у нас сформировалась категория читающих мыслящих людей, воспитанных русской литературой и публицистикой. Толстые журналы сыграли решающую роль в формировании интеллигенции этого времени. И что из этого получилось? Получился страшный культурный, духовный обвал. Поколение интеллигенции, воспитанной русской литературой, оказалась способной не столько созидать, сколько разрушать. Я не призываю на основании этого вынести русской литературе, ее светскому плану смертный приговор. Но нам следует, наконец, понять, что к литературе как к некой абсолютной духовной ценности относится не стоит. Это ценность, увы, относительная. И в тех случаях, когда литература при всей своей относительной ценности пытается разрешить задачи абсолютного масштаба, религиозного плана, она может привести человека к большому соблазну. По русской литературе нельзя составить себе представления о христианстве. Вот почему в ряде случаев русская литература не только не соотносится с религиозной традицией, сколько находится с ней в кричащем противоречии.

Почему “Фаталист ” завершает повествование о Печорине? Последние события в жизни этого героя имеют глубокий религиозный смысл. Вера в судьбу – это составная часть такого великого наследия как античная трагедия. Обратите внимание на чисто религиозный смысл этой категории. Вы знаете, что древние греки язычники исповедовали веру в своих богов-олимпийцев. Но они считали, что и боги-олимпийцы, точно так же, как и люди, подчиняются в своей жизни высшей безличной силе – силе судьбы. Без понимания того, что античный герой действует под напором безличной стихи, судьбы, рока, понимание трагедии невозможно. Где есть рок – там есть и трагедия. Вот почему античные трагедии писалась изначально и Эсхилом и Софоклом для праздничных представлений, посвященных Дионису. Это была часть религиозных мистерий.

Должен заметить, что в христианской традиции веру в безличную, иррациональную силу судьбы сменила вера в божественный промысел. Человек сотворен Богом и каждый из нас персонально является объектом божественной любви. Бог заботится о спасении каждого из нас, но без ущемления нашей свободной воли. Такой любви и такой свободы античность не знала. Трагедия Печорина – это трагедия предопределенности. Отчаявшись не только в возможности любить, но и не сумев убить себя руками Грушницкого, он сам для себя создает мир, в котором властвует судьба. Это мир рабства человека перед гордыней, перед отчаянием в милосердии Божьем. С церковной точки зрения не существует предопределенности, но на глубочайшем экзистенциальном уровне нашей жизни остается выбор для каждого человека между добром и злом. Печорин делает этот выбор не в пользу добра. Выбор неосознанный, иррациональный, за которым тем не менее стоит его свободная воля.

И вот в дальнейшем, если вы захотите последовательно подходить к литературе, то вы должны всегда отмечать: чем трагичнее произведение, тем дальше оно отстоит от христианского мироощущения. Это данность. Здесь мы можем вспомнить литературу популярных в ХХ веке писателей экзистенциалистов. Хемингуэй, Камю, Сартр – они ведь создают трагедии, но как они чужды христианской традиции!

В христианстве трагедии нет. Вспомните знаменитые слова: “Смерть, где твое жало, ад, где твоя победа! ” Как для Христа смерть стала залогом воскресения, так и для многих людей драматичность жизни и смерть становятся путем к спасению и воскресению.