Моя бабушка служила монашкой в церкви, а мама была учительницей и училась заочно в Московской педагогической Академии им. Н.К.Крупской. Отец работал в военкомате. В семье росли сын 1927 года рождения и три дочери. Среди этих дочерей я была средней. Родители содержали еще прислугу – молодую девушку из деревни, чтоб она смотрела за детьми – няню. В 1938 г., в возрасте 8 месяцев моя младшая сестра скончалась от воспаления уха. Матери дома не было, она сдавала экзамены в Москве, стояло жаркое лето, и сестру схоронили без нее. Мама приехала, очень сильно плакала.

Вслед за сестрой заболела я, мне не было и двух лет. Надежды на выздоровление не было. Бабушка меня тайно крестила. Крестик мой спрятали у косяка окна, под обоями. Вызвали врача, я лежала в кроватке, врач посмотрел и сказал: “Сегодня она умрет”.

Родители к этому известию отнеслись спокойно, молча продолжая обед. Но суждено было Богу оставить мою душу в теле еще на долгие годы. В 1996 г. мне исполнилось 60 лет.

Но в то время, в годы репрессий, церкви закрывались одна за другой, как по всей стране, так и в Сыктывкаре. Закрыли и Кирульскую церковь. Бабушка сказала: “Придут американцы и церкви снова откроют”. За эти слова бабушку арестовали, судили как врага народа, имущество и часть дома, что принадлежала, конфисковали. Вскоре умерла мама. Отец воевал на фронте, погиб. Один Бог, который взял в свидетели наших соседей, знает, как мы жили.

Бабушку мы больше не видели. А слова бабушки и ее вера, что церкви снова откроют, сбылись.

Помню, как на крыше Кирульской церкви росла поросль молодых берез, выбитые окна и двери, а внутри – пустые разрушенные стены. На полу – груды битого кирпича... Из этого всего появился сначала музей, а затем возродился Вознесенский кафедральный собор Сыктывкара... Я его прихожанка.

* * *

Получив это письмо, мы решили встретиться с Агнессой Ивановной, задать ей еще несколько вопросов:

– Вы пишете, что ваша бабушка была монахиней. Как вы узнали об этом?

– Что она была тайной монахиней, мне старший брат рассказал. Я бабушку не помню. Не знаю, что с ней в лагере сталось.

– А крестик свой, что бабушка за обоями спрятала, потом как нашли?

– Мы с сестрой, когда в педучилище уже учились, стали обои в старом доме переклеивать, да и нашелся он – мой крестик. А потом снова куда-то пропал.

“Куда-то пропал”, – слышу я. Расставаться на этом не хочется, хотя вопросов у меня больше нет. Решил еще ненадолго остаться.

* * *

Недавно на улице к ней подошла женщина лет сорока пяти, поздоровалась. Кто такая? Агнесса Ивановна как ни старалась, не смогла распознать в ней ту застенчивую девчушку, которой она в незапамятные времена шила платьица. Такие истории с ней случается часто. Она ведь сорок лет проработала воспитательницей в детских садах.

Пока нянчила детей, не заметила как состарилась. Как это бывает с мирными, работящими людьми, большая часть ее жизни пролетела незаметно, как сон. Уснула девушкой – проснулась старушкой. Пошла в церковь, узнавать, как же это так получилось. Оказалось, что все правильно. Девочки и старушки это вроде как одно и то же. Только девочки часто ошибаются, когда думают, что впереди у них интересная и счастливая жизнь. Они не успевают к ней хорошо подготовиться. А вот старушкам нужно обязательно успеть. Чтобы потом, когда наступит настоящая жизнь, не было никаких огорчений.

Агнесса Ивановна еще молодая – ей шестьдесят. Недавно только сыновей крестила. У первого все не было детей. Он очень мучился. Креститься согласился легко, а вскоре после этого жена сообщила ему радостную весть. Сейчас у них растет девочка. Средний сын лежал в больнице. Сказал, что не хочет жить. После крещения вроде оправился. А младший крестился за компанию. Куда старшие братья туда, дескать, и я.

Но не потому, что выросли и разлетелись кто куда сыновья Агнессы Ивановны, понял я, что она уже старушка. Была другая примета, более важная. Все о детстве она вспоминала, и в письме, и в разговоре со мной.

* * *

Память человека избирательна. Что-то, казавшееся важным, утрачивается из нее почти бесследно. Другое же, при всей своей малозначительности, запоминается навсегда. Быть может, в памяти остается только то, что требует и не получает от нас ответа, то, что душа выбирает независимо от нашей воли, из какой-то своей глубокой и непонятной потребности?

Поведала мне Агнесса Ивановна о двух событиях в своей жизни, а почему именно о них – один Бог знает:

“Отец мой был родом из села Тентюково. Сестра его, тетя Люда, была христианкой и муж ее Николай тоже был из верующей семьи. Они почитали все церковные праздники. Однажды, когда я уже осиротела и училась в школе, мне сказала другая моя тетя, с которой я жила: “Сходи к тете Люде, сегодня праздник, там тебя хоть вкусно покормят”. Это было Рождество. Был морозный день, я прошла 5 километров пешком. Парадную дверь открыла мать дяди Коли. Дом был полон людей. Старушки и женщины сообща готовились к празднику. Кто бражку варил, кто кисель, шанежки стряпали, рыбу жарили. Меня посадили на кухне у икон, а взрослые сели в большой комнате. Еду мне приносили на тарелочках, очень много блюд, я чуть со счета сбилась. Потом тетя Люда постелила на полу и уложила возле себя с одной стороны меня, а с другой – своего младшего сына, крепко обняла нас и сказала: “Мои детки”.

Уже будучи сама матерью, я сильно заболела и снова пошла к ним, сказала: хочу сходить в церковь, но не знаю церковных праздников. Тетя попросила мужа дядю Колю, чтобы он написал мне все церковные праздники, что он и сделал. Одно время дядя Коля работал с моим отцом вместе, в военкомате. Потом Николай Михайлович Кузнецов был назначен военным комиссаром города Сыктывкара, и проработал им до пенсии”.

Второй рассказ непонятный:

“Когда в нашей стране насаждалась коммунистическая мораль, церкви закрывали, открывали клубы. Так случилось и в селе Шошка. Когда я была в возрасте 20 лет, к нам домой пришел молодой, красивый, высокий мужчина. Он рассказал историю своего “крещения”:

– Ваша мама, Анна Васильевна, работала учительницей в с.Шошка, а моя мама в этой школе работала уборщицей. Когда я родился, меня “крестили” в клубе под красными знаменами и дали имя Май. Эту же историю он при повторном посещении рассказал моей сестре. Тоже учительнице.

Май Петрович Шурганов много лет проработал начальником лагеря в поселке Верхний Чов. А церковь в селе Шошка стоит с заколоченными окнами и дверьми”.

Такие вот истории. О семье военного комиссара, который в самые страшные годы не боялся праздновать Рождество, и странном начальнике лагеря по имени Май, который все маялся, ходил к дочери своей “крестной” и рассказывал о необычном своем “втором рождении”, не зная, благодарить ли ему свою судьбу за это, или проклинать.

– Агнесса Ивановна, Ваша мама была коммунисткой?

– Да. Бабушка ее так еще до революции звала. Дедушка отдал маму в гимназию, очень хотел, чтобы она образование получила. И вот бабушка все ворчала: “Вот, коммунистка”. Она очень не хотела, чтобы мама училась. После революции мама была директором школы, председателем колхоза, потом в обкоме образованием занималась. Умерла очень рано, в 39-м году, от туберкулеза.

– Когда Вы в садике работали, многие дети крестики носили?

– Никто не носил. Сейчас один, два на группу. Где они их прячут, за какими обоями? Ведь спроси родителей, большинство детей, наверняка, крещеные.

* * *

На стене в ее комнате висит картина, написанная мужем. На ней старый дом ее детства – бабушкин дом. Агнесса Ивановна несколько раз подводила меня к этой картине. И в разговоре все к нему возвращалась, сама того не замечая. Быть может потому, что там, вновь завалившись за обои, или еще где, до сих пор лежит ее нательный крестик, подаренный бабушкой, тайной монахиней Александрой Павловной Базовой, мученицей за Имя Христово.