Много ли увидишь, узнаешь за одни день? Но именно столько времени удалось «выкроить», чтобы съездить в Никольск, поклониться образу Державной...

За окном дремучий, мрачный лес – верста за верстой. Тягучие думы. О цареубийстве, о 15 марта. О Промысле Божием: почему именно в Никольске вспомнили о Державной? Перебираю в памяти достопримечательности бывшего Никольского уезда. Там родился «певец земли русской», поэт Александр Яшин. Там жил и умер поэт и священник Вacилий Куратов – брат коми классика. Куратовский дом до сих пор в Никольске. Этот уезд – подсердечье России. С одной стороны его подпирает финно-угорский север, с другой – он граничит с сердцевинной костромской землей, откуда были призваны на престол Романовы. И снова мысли о цареубийстве. Почему случилось это страшное?! Мелькает за окном сосновый частокол, проносятся в памяти яшинские строчки:

Тянется тропинка
Прямиком на диво –
И низиной топкой
И сосновой гривой.
А потом с обрыва
Ринется с откоса –
Хорошо, что криво!
Хорошо, что косо!

Ступаю по деревянному тротуару и пьянею от запаха осиновых поленниц. Низенький городок открывается как-то кусками: забор, перекресток с глубокой лужей приземистое здание бывшей земской управы, бело-сине-красный флаг... Все по отдельности лезет в глаза, а сам город куда-то отступил. Так встретил Никольск, и продолжалось: давние события проступали в осязаемой яви, но без связи между собой, кусками. Сместилось время, оголив историю и раздробив...

Груда битого кирпича. В груде роются собаки, вытягивают зубами какую-то тряпку, треплют ее, поднимая известковую пыль. Дом Куратова. За две недели до моего приезда его разобрали до основания, поставив точку на истории Никольских Куратовых. Позже местные краеведы показали мне письмо из Ессентуков: «Этот дом принадлежал моему отцу, Павлу Николаевичу Куратову, племяннику Василия Алексеевича, который был родным братом основоположника коми литературы. Мой отец был прогрессивным человеком, служил в земстве. Умер в 1911 году, и дом перешел к матери. Из всех детей остались только я, Куратова Серафима Павловна, и моя сестра Ольга, 1906 г. р. Последний раз я посетила дом в начале 80-х, посидела на крылечке, поплакала о прошлом, родном, и успокоила себя тем, что дом еще служит народу – в нем размещена станция «скорой помощи». Так пишет родственница. О том, как дом перешел к медикам, рассказывает сосед: «Перед войной Куратиха кочергой выбила глаз гражданину Пионеру Корепину, семья которого занимала часть дома. Пострадавший пытался забрать весь дом в компенсацию за увечье. Куратиха быстро продала дом поликлинике – и дело было закрыто».

Дом еще мог послужить, но медики решили на этом месте построить себе жилье. А бревна увезли на окраину Никольска– из них соберут коттедж. Для семейной пары – заведующего поликлиникой и завотделением хирургии. Бревна эти я видел собственными глазами и даже их сфотографировал. Зачем? Рядом стояли плотники, смотрели странно.

От старожилы узнал, что где-то в городе проживает еще одна родственница Куратовых – 79-летняя старушка Aнна Павловна Сверчкова. Вот кто все расскажет! Искал – и не нашел. Пошел к храму, вспомнив о цели приезда.

Храм был закрыт. Купил газету. Сразу бросилось в глаза: «Куратов Степан Николаевич». Фамилия в списке реабилитированных, кто был расстрелян в Никольске и 37-ом году. Еще один неизвестный родственник?! В краеведческом музее пояснили: список прислали из КГБ недавно, без комментариев. Но Куратов – тот самый, других здесь не было.

– Некоторых в списке мы знаем, это служители культа. Наверное, Куратов тоже был священником, – предположила директор музея. – А вот еще фотография.

Со снимка глядел человек, похожий на Махно. На голове митра, на груди панагия с крестом, в руке посох. Пронзительный, гипнотизирующий взгляд черных глаз.

– Кто это?

– Архиерей Ерофей. Этого загадочного человека застрелили раньше, чем Степана Куратова и других служителей культа. Рассказывают, в 27-ом году он собрал верующих из окрестных районов и поднял восстание. Подавив бунт, власти представили архиерея как самозванца, будто он махновский офицер. После войны его называли «американским шпионом». Один старожил рассказал: «Да, не было никакого восстания! Просто, многие в Ерофея уверовали, приезжали отовсюду к нему, вот и забоялись власти. Мессия! Жил он в самом Казанском храме, за алтарем, вход с улицы. Хорошо служил, шибко себя изнурял. Оттого магическим взглядом обладал. А что он был антихристом – так то россказни! Хотя никто не знает, откуда он взялся в Никольске... Кто его прислал сюда в 20-е годы?»

Вглядываюсь в снимок. Мерещится: глазами Иерофея смотрит сама Россия – послереволюционная, дикая и, может быть... святая.

– Кроме фотографии у нас ничего нет, – сказали в музее. – Сходите к Чирковым, у них, по слухам, «секретная папочка» есть, часть городского архива. Прячут от всех.

Чирковы – уважаемые в Никольске старожилы. Таисия Николаевна Чиркова была дружна с Яшиным, они вместе учились в школе, где сейчас расположен краеведческий музей. Бывало, приезжал к ней Василий Белов. Наверное, поэтому между Чирковыми и музеем такой «холодок»? Впрочем, «корреспондента» старожилы приняли радушно. Энергичная старушка Таисия Николаевна принесла «секретную папочку». Из документов и со слов ее супруга следовало...

В Никольске архиерей Иерофей появился в 1923 году, сказал, что назначен в уезд викарием. По легенде, распространенной ГПУ, в Никольск действительно направлялся викарий, но его убил неизвестный человек и, завладел документами, выдал себя за архиерея. По другой версии, oн был учителем из Вятки, бежал от жены, стал самозванцем. В деле есть показания купца Панова (прозвище «Жулик»), которому архиерей будто бы рассказывал, что он сын цыганки, был подброшен в храм в Москве. Бездетный священник решил усыновить младенца. Патриарх Тихон благословил: «Раз Бог послал, воспитай слугу Божьего». К этому архиерей ничего не прибавил.

Ездил он по всему уезду, на службы собиралась тьма людей. Почитали его святым. Особенно за то, что «владел он гипнозом», и никто не мог устоять от архиерейского взора. ГПУ распускало слух, что девки моют его в бане, а обмывки в бутылки собирают и раздают, как святую воду.

– Помню, с нами Колька Лепихин учился, в пятом классе, – вспоминает Таисия Николаевна, – так его архиерей взял себе в послушники. Бывало, идет архиерей по улице, глазами зыркает – страшно. Мы за углы прячемся. А за спиной его Колька плетется, нас увидит – рожки Ерофею строит.

В 1926 году Лепихин отказался от послушания, стал уполномоченным. Во время переписи населения пришел он к Иерофею, чтобы его переписать. Архиерей: «Уйди, не приму!». Лепихин: «А я уполномоченный. Ваша фамилия?». Архиерей: «Пиши: «Ерофей». Нет у меня фамилии». Этот Лепихин потом все припомнил... Народ валом на архиерейские службы валил, а священники-обновленцы без дохода сидели. Их староста, бывший купец Спирин, написал жалобу в Москву. Оттуда приехал представитель, будто бы для опознания Иерофея. Народ его не допустил, хотел на части разорвать – только милиция спасла. Накануне Пасхи начальник ГПУ Боданин приказал арестовать викария. Прихожане отвезли его в деревню Кема к надежному мужику. Дочери того мужика, Анютка и Настя, отвели архиерея в лес, там он и жил в шалаше.

Милиционеров к шалашу привел «послушник» Лепихин. Один из вооруженных наступил на сук и с перепугу выстрелил в голову Иерофея. Раненного священника погрузили на баржу и увезли. К тому времени пришел карательный отряд из Кич-Городка, прибыл пароход с солдатами из самого Великого Устюга. Многих прихожан похватали и сослали на Соловки.

– Так подано дело в документах следствия, – комментирует Чирков, – Иерофея застрелили на барже, до Устюга его не довезли. Не знаю, верить ли всему этому, но вот что я слышал своими ушами от попадьи Екатерины Евлампиевны, у которой жил в 32-ом году. Я тогда учительствовал в Воломской волости, в той самой, где когда-то подвизался святой Симон Воломский. Матушка Екатерина рассказала:

– Однажды ожидали приезда архиерея. Со всей волости тыща людей собралась. Приехал он на «тройке» и сразу службу служить. От церкви к нашему дому дорогу холстом выстлали. Приготовила ему мезонин, чтоб отдохнул. Он поднялся туда и потребовал двух девушек для расчесывания волос. И вот он сидит, глазами посверкивает, а девушки с двух сторон чешут длинные его густые, черные волосы... А внизу священники вина выпили и шепчутся промеж себя: владыка-то неправильно службу ведет, не по уставу... Сущий черт!».

А может, и вправду, самозванцем был этот цыган?

Слушал я Чиркова, и тоже сомнение закрадывалось. Позже в Великом Устюге я нашел лишь одно упоминание о загадочном архиерее. В 23-м году некая старушка Анастасия Ефимовна видела его в деревне Яиково под Устюгом. Будто бы тот самый Иерофей поднял ее в 4 часа утра, велел церковь отпереть. Быстро службу отслужил и ушел, канул.

Простившись с Чирковыми, спохватился: про поэта Яшина забыл расспросить. Говорят, в самый голодный год, когда крестьяне мерли, он приезжал сюда на заграничной машине в шикарном костюме. А потом стихи писал про то, как хорошо живется в колхозе. «Певец земли русской...».

Подкрался вечер, зажглись глаза у города. Из мрака выплыла громада Сретенского собора, вся в лесах. Когда-то здесь причащался и исповедовался священник села Шатенево отец Василий Куратов. Пишут про него, что состоял он в каком-то тайном обществе, не раз был под следствием, святотатствовал, св. дары в амбаре прятал. Ерофеевщина!

Рядом с собором темнеет черный истукан. Памятник славному маршалу Коневу. Национальный герой! Был в Никольске первым военкомом. Говорят, самолично священников расстреливал...

Ох, запутано все в нашей истории, не отделить правды ото лжи. Как примириться с ней? Казалось бы, проще некуда: простить все разом, явное и неявное, придуманное и на самом деле бывшее. Простить – и все встанет на свои места. Легко сказать... Такое бывает лишь по большой Любви.

Вот и Казанская церковь. Обшарпанные стены – совсем недавно здесь была мельница. А вот и дверь, за которой жил архиерей Иерофей. Из темноты выходит сторож, позвякивает ключами.

– Батюшку ищете? Так он в Москву уехал, иконы заказывать.

Сторож разговорился. Между прочим, рассказал притчу: «Апостол Павел попросил Господа, чтобы мать его из ада в рай перевели. Господь опечалился, но согласился. Прилетел ангел, подхватил мать и понес. А за нее другие грешники уцепились. Женщине это не понравилось, стала отпихиваться от них, да и сама сорвалась, канула в аду...».

– Зачем это рассказываете?

– Да просто так, к слову...

Дверь в бывшую мельницу открылась с железным скрежетом. В пустом темном зале шаги отдавались эхом, казалось, кто-то навстречу шагает, невидимый. В алтарь я не стал заглядывать, не решился. Знал – Она там.

Она явлена нам. Ведь кто-то должен любить, прощать, хранить наш заблудившийся в грехах народ?!