| 17 | Очерки и зарисовки |
Отечество его дольно и племя земнородно
Два года назад "стукнул" меня инсульт. Видимо, прогневил я Господа, и для вразумления моего и случился апоплексический удар. Лежал я, аки рыба, безгласен, пресмыкался на ложе своем, изредка отваживался на путешествие по квартире - брел по стенке, для страховки на клюшку опираясь, сердце прыгало в горле, лоб взмокал, и вдруг шмяк - взмокшим этим лбом я лежу на кухонном линолеуме. А потом собираешь себя, подтягиваешь поближе руки-ноги, упор делаешь на дрожащие конечности, те же норовят расползтись, они стали сами по себе, не подчиняются командам, от мозга исходящим. В панике вызываешь "скорую помощь", чтобы укол сделали, чтобы привели в порядок взбунтовавшуюся периферию, ан нет, и мозг отказывается служить: на просьбу "скорой" назвать адрес, по которому им следует выехать, я только губы идиотически развешиваю - не могу вспомнить, забыл, напрочь запамятовал улицу, номер дома и номер квартиры.
Слаба стала моя голова. Но касалось это только дел, так сказать, сиюминутных, сегодняшних. А о делах прошлых - вчерашних-позавчерашних - она (голова моя, вдруг ослабшая) выдавала информацию четкую и яркую. Вдруг я вспоминал о делах своих давних-давних, о поступках скверных-грешных. Уж в каких дальних запаутиненных уголках памяти до сего дня хранились они и так высветились внезапно, что вся их мерзость оказалась явна, и даже запах этой мерзости вроде бы стала источать постель моя ночная. Почему ночная? Да потому, что ночью начинались терзания мои душевные, ибо, как правило, ночью приходили воспоминания о прошлом. И жгли, и терзали, и мучили воспоминания. И метался, и ворочался, и вскакивал я, чай кипятил на кухне, курил на балконе, устраивался в кресле перед телеящиком, но в нем ночью показывали уж такую непотребщину, что оставалось только плюнуть и взяться за книгу. Все равно впереди долгая, бессонная, мучительная ночь.
В одну из таких ночей я и познакомился с преподобным Прокопием Усьянским. По случаю оказалась у меня книга, название которой звучит торжественно и величаво, прямо текст для глубокого дьяконовского баса: "Историческiя сказанiя о жизни святыхъ, подвизавшихся въ Вологодской епархiи, прославляемыхъ всею церковiю и м?стно чтимыхъ". В скобках замечу: до революции речка, на берегу которой обнаружились мощи Прокопия Праведного, называлась Усья, и Прокопий был Усьянским, а после речку нарекли Устьей, Прокопий же стал Устьянским. Но это - кстати. Книга эта была выпущена в 1880 году.
"В числе святых угодников Божиих, подвизавшихся в стране Вологодской, много таких, место погребения коих неизвестно. Но есть один угодник Божий, нетленные мощи которого уже более 200 лет открыто почивают в церкви, источают чудеса и подают исцеления всем, с верою к нему приходящих, о месте рождения которого, образе жизни и времени кончины мы решительно ничего не знаем; это Праведный Прокопий Усьянский, почивающий в Верюжской Введенской церкви Вельского уезда... "Сего блаженного и приснопамятного Прокопия отечество дольно и племя земнородно, град или весь, в ней же святый родися, нам манием Божиим весьма утаися; да известнее вемы, яко святии Божии не земного, но небесного отчества ищутъ..." - говорит древняя запись о явлении мощей и чудесах его".
В начале XVII века мощи неведомого на тот день святого были явлены близ Введенской церкви (по древней рукописи, "земля издаде") в весьма ветхом гробе, сплетенном из ивовых прутьев. Никто в селении не знал, чье это было тело, и не помнил такого человека. В тот же день тело погребли. Что убедило окрестных жителей в святости мощей - это поразительно сладостное благоухание, от них исходившее, и последовавшие затем исцеления многих, одержимых разными недугами. Имя почитаемого святого стало известно так: угодник явился местному крестьянину Савелию Онтропову с повелением сделать себе новый гроб. На вопрос Савелия, кто он, явившийся назвал себя Прокопием и объяснил, что он тот, тело которого недавно явилось при церкви.
* * *
Надо сказать, что я считал себя "православным - не чета иным". Бывал в храме во время великих праздников, случалось, и до конца выстаивал всю службу. Одергивал, бывало, молодежь: та явилась в храм простоволосой, тот обменялся рукопожатием с приятелем... И это в церкви! Ну, тут уж не остановишь меня, как бес под ребро тычет, обязательно встряну, всенепременно шепотом (так пристойно), но ядовитым шепотом, сделаю им замечание. Болезнь, надо признать, не увеличила жар моей религиозности, скорее, наоборот, появилось оправдание для лености. Врачи, видите ли, не рекомендуют при гипертонии делать наклоны - вот и оправдание есть, когда стоишь столбом в то время, как дряхлые старушки простираются ниц на полу, раз за разом совершают коленопреклонения. Им не время ловить на ошибках отроков-отроковиц. Они заняты беседой с Господом. И тут нельзя отвлекаться. Меня же любое дуновение ветерка, всякий шепоток, музыка из репродуктора в соседней квартире могли сбить с молитвенного настроя. Вот и комкалось, резко обрубалось, сокращалось молитвенное правило, вечерний мой маршрут вдруг делал петлю, и в конце его оказывалась не Вознесенская церковь, а по соседству с ней живущий приятель мой Серега, к которому мне обязательно надо было зайти и именно в этот час.
Но приходила ночь, а с ней бессонница, а с ней душевные терзания. Глотал таблетки от бессонницы - становилось еще хуже: черно-белые воспоминания обрастали подробностями, у них появлялись звук и самое мучительное - цвет.
Возвращали душевное равновесие чтение и размышление о прочитанном. Вот и представился случай сказать спасибо (надеюсь, редактор не вычеркнет эти строки) коллегам моим прежним - ребятам из газеты "Вера"-"Эском". Читал я ее от доски до доски, от редакционной передовицы до "Цветника духовного". И настраивался я на волну душеполезного размышления, а там и рукой подать до молитвы, до покаянной молитвы. Там же, в "Вере", дали мне для прочтения те самые "Жития", с которых я начал эти заметки.
К тому времени терзания мои ночные несколько поутихли. Я-то считаю, что молитва тому причиной, искреннее покаяние на исповеди и... да, пожалуй, это и все. Черная бессонница оставила меня. Но я все так же передвигался на трех ногах: две мои природные, Богом данные, и третья - клюшка, вечно скользящая. Не избавился я и от резких перепадов давления: то прибор показывает 220-140 (сбиваешь высокое давление капотенами-клофелинами), а то внезапно тонометр еле дотягивает до отметки 100-60. Я становился рабом таблеток, без тонометра (пришлось купить импортный, удобный), как и без клюки, я впадал в дикую панику. Врачи дали мне корочку о второй группе инвалидности и умыли руки. Я опять взялся за "Жития".
Первое, на что наткнулся, - был случай исцеления от болезненного состояния. "Важеского (ныне Тотемского) уезда деревни Александровской крестьянин Иван Семенов Силинский, находясь въ Вологде... сильно изнемог. Но когда, не получив пользы от лекарств, стал призывать на помощь Праведного Прокопия, болезнь тотчас же прошла, и он стал здоров..."
"Вот ведь , - подумал я, - и мне нет никакой пользы от лекарств, и тоже сильно изнемог я, и..." В тот же вечер встал я на молитву Прокопию Устьянскому.
С той поры прошло чуть больше года. Болезнь еще не отпустила меня, но хватка ее ослабла: от таблеток я отказался напрочь, бросил курить, клюшкой страхуюсь только во время гололеда, сплю, как солдат-первогодок... Итак, все отлично, но я ведь обещал Прокопию Праведному приехать, поклониться ему, к мощам его приложиться, если будет облегчение в болезни. Пришло время выполнять обещанное.
* * *
...Храм преподобного Прокопия Усьянского в поселке Октябрьском - райцентре Устьянского района. Когда я вошел в церковь, заканчивалась вечерня. Кроме священнослужителей да певчих, да женщины у свечного киоска, на службе стояли еще два человека, я вошел третий. Большая бумажная икона и на ней в полный рост отрок босоногий в короткой сорочке-рубище: кроткий взор, длинная голая шея, обнаженная грудь. Бедный святой в нищем храме среди бедно одетых женщин. Поставил свечку святому, приложился к образу, поклонился, а возле образа певчие так-то истово молятся-поют, так живут они в молитвенном песнопении, что ничего их от этого дела не отвлечет, ничего, кажется, не остановит. А потом брел по деревянным мосткам вдоль поселка. Мимо проносились, просвистывая, иномарки. Как-то неожиданно много их было, много для такого захолустья, для нищего его запустения. Я уже слышал жалобы местных, что предприятия позакрывались, а там, где жизнь теплится, зарплату выдают продукцией или продуктами. Нагоняя впереди меня ковылявшую старушку, чувствовал себя ну прямо-таки бегуном-спринтером. Потому обратился к ней бодро-весело: "Что ж вы несете две полнющие сумки? Лучше уж два раза сходить, чем так надрываться".
- Пенсию получила за три месяца - набрала продуктов впрок. А не то, глядишь, инфляция половину денег сгрызет.
Женщина, обрадовавшись случаю передохнуть, поставила сумки и приготовилась к долгой беседе с жалобами на Ельцина, на новые порядки... И начала, видимо, привычное:
- Жизнь пошла тяжелая, хоть в петлю лезь. И никто ведь не поможет. Люди стали такие злые. Собаки, верно слово, собаки!
- А вы к Прокопию обратитесь. Он ведь давний, проверенный защитник, - повернувшись, показал я рукой на церковь. На расстоянии она выглядела непрезентабельно: низкий сарайчик у самой проходной какого-то строительного предприятия с небольшой луковицей-куполом на крыше. Правда, свеже оштукатурена. Говорят, прежде тут располагалась проектная контора, до проектантов был пункт утильсырья, до него - ларек стеклотары.
- А-а, ты значит... из этих, - она со вздохом подняла сумки, жестом отвергла предложенную мной помощь и на ходу уже продолжила, - не знаю я вашего Прошку-Прокопия. Мы были по-другому воспитаны. Ты, судя по возрасту, тоже. Разошлись сейчас наши дороги.
И она повернула направо, рукой показав, что мне - прямо. Разошлись мы и фигурально, и буквально. Все, с кем удалось мне пообщаться в Октябрьском, оказались или неверами, или равнодушными к Церкви. Правда, уже при отъезде попросил шофер "легковушки", который подбросил меня, опаздывавшего, на вокзал:
- Давно ищу икону святого Прокопия. Не поможете найти? - спросил. - Повешу в салоне машины.
Да, модно стало иконку какую-никакую прилепить на панель импортного авто. А то воздухоочиститель в виде царской короны со крестом, а то... Вовремя спохватываюсь: эк, занесло, опять за старое взялся, опять судьей себя поставил...
А водитель, не замечая, продолжал:
- Меня ведь Прошкой кличут, кстати.
Он был первым (не считая прихожан церкви), кто в разговоре со мной проявил свою осведомленность о прав. Прокопии, когда-то высоко чтимом в этих краях.
Потом была поездка в село Бестужево. Именно там находится храм с мощами Праведного Прокопия Усьянского. Уже в салоне "пазика" я расспрашивал попутчиков о церкви с мощами праведного. Но мне опять не везло. Если неудачу мою в Октябрьском можно было объяснить тем, что это поселок сравнительно новый, что в нем жители собраны из разных краев, люди без корней, забывшие дедовские традиции, то чем объяснить беспамятство жителей окрестных к Бестужево селений? Вот подросток, лет, примерно, таких же, как и Праведный Прокопий на иконе. И ехал парнишка в Бестужево, и родом оттуда. Но он ничего ни про церковь, ни про славного земляка своего не знает.
Выбравшись из автобуса, обратился к первому встречному. Назвался встречный Василием Петровичем Истоминым. Он-то, не чинясь и проявляя завидную осведомленность о предмете разговора, и ответил на мои вопросы.
Выяснилось, что в селе основательно поработали бесом обуянные: в 20-80 годы большевики, в новые времена - племя младое, на сатанинских теледрожжах взросшее. Первые сначала ограбили святого: ободрали раку его, золото, жемчуг, парчу... - все увезли в Вологду.
- Каменный храм разломали, кирпич от него перевезли за реку, из него слепили МТС, - Василий Петрович не глядя тычет пальцем через плечо.
И я вижу белое здание, в два, примерно, этажа. Наверное, возводил его незабвенный "сельстрой", который испохабил всю деревенскую Россию. Руководство местного отделения, понимая, как позорно в этих краях, где живут потомственные плотники-строители, выглядит их грубо слепленная скороделка, распорядилось, и здание было покрыто толстым слоем белой краски.
- А потом и до мощей добрались. Вывезли их туда (он снова показал рукой) и сожгли.
Сожгли... Как только руки их не отсохли! А недавно совсем, в 93-м году, и деревянную церковь спалили. Говорят, подростки с огнем баловались, траву пожухлую палили на поле возле церкви. Кто там знает - может, и подростки, может, и палили, может, и траву. И вот оно - пепелище. Недавний снег, еще пушистый, невесомой милосердной кисеей укутал рану на теле земли. Коленями становлюсь в снег, руками в него, лбом, очками, устами, бородой:
- Благодарю тебя, Прокопий Праведный, за то, что даровал мне исцеление!
И снова, и снова возношу благодарение, и снова, и снова - в снег...
Солнечный, безветренный полдень. Где-то внизу жизнь людская, а тут - неподвижность, только поднимаются столбы дыма от печей, которые топятся там, внизу, в деревнях Черепово, Капустино, Шаткурга, Язовицы, Стражи, Дьяковская, Верюжская, Клирос, Угольская... - всего 25 деревень.
"Редко можно встретить на Севере такую прекрасную и очаровательную местность, - не удержался от лирического отступления столетие назад автор "Исторических сказаний". - Большая река Усья с красивым островком и стаями плещущихся птиц тихо катит свои воды с востока на запад. На левом берегу несколько вековых сосен, как гиганты какие, возвышаются над молодым лесом... На самой вершине горы виднеется небольшая деревня, огни которой в ночное время издалека кажутся звездами. Окружающие село деревни, то стоящие на возвышенностях, то спускающиеся на самые берега реки, с их полями и лугами, еще больше разнообразят картину и дают ей вид, не уступающий видам Швейцарии". Все точно описано, вот только сейчас не лето, а ранняя зима.
Елена Александровна Нецветаева рассказывает мне, устроившемуся на бревнах, уцелевших от пожара:
- Власти предложили жителям этими бревнами печи топить. Кто же отважится на такое святотатство? Я вот подобрала один кирпич от церкви, которую разобрали на МТС, так я его берегу как святыню.
- Церковь-то, которая сгорела, уж така была баска, глянешь - сердце радуется, и на душе станет так-то хорошо. Сгорела она, думаете, почему? Бают, что кто-то костер разжег на полу. И такое - в храме! Испортился народ, особенно молодежь. Да и как ей быть хорошей, если без Бога живут. Никто сейчас и не вспомнит, когда церкви позакрывали. Вон, рядом с пепелищем, дом стоит, наполовину каменный, до революции тут была гостиница: паломников ведь много ходило к Праведному, со всей России шли. Потом в этом доме школу открыли - я в нее еще до войны бегала...
* * *
...Пора наконец сказать о самой главной встрече, которую подарил мне Бог в Бестужево. Была она с человеком, который попросил не называть его фамилию.
- Когда мощи Праведного повезли в чащобу, бабушка моя увязалась за чекистами, она шла в отдалении, стороной, и ее никто не заметил. Жгли они мощи очень долго, закончили свое черное дело глубокой ночью. Все это время моя бабушка таилась в чаще ельника. Чекисты очень, видимо, утомились и, закончив дело, все бросили, и укатили по домам. А бабушка прокралась к пепелищу, сгребла пепел, что остался после огня, и - бегом домой. Раба Божия Наталия, Царствие ей Небесное, давно преставилась, но кое-что оставила...
Мой собеседник отправился в соседнее помещение, довольно долго отсутствовал и вернулся, бережно неся нечто, похожее на деревянный кубок, свинтил с него крышку и аккуратно высыпал на чистую тряпицу, заранее постеленную на столе, нечто. Я увидел несколько комочков цвета пера сизого голубя.
- Вот что спасла моя бабушка. Это мощи Праведного Прокопия Усьянского.
В растерянности я не знал, что делать. Снял шапку, пробормотал что-то вроде: "Я пришел к тебе, Прокопий Праведный..."
А.САКОВ,
г.Сыктывкар - Вологодская обл.