ПРАВОСЛАВИЕ И ЛИТЕРАТУРА

  «Не поверим, не послушаем,
не разлюбим, не дадим...»

Пушкин – это все наше

Один из поэтов "серебряного века", кажется, Садовской, в сталинские времена стал затворником. Не в монастыре, не в скиту, а просто запер себя в одном из московских подвалов. Думал о судьбах России, православия. Вероятно, молился. Некоторые свои мысли записывал. Оказалась среди записей и такая, где говорилось, что Россия-де пошла по стезе богоборчества и что этого не было бы, если бы не наше почитание некоторых личностей. Приводится несколько конкретных имен, и имя Пушкина - в этом ряду.

Но ведь почти подобное говорят и живущие в безбожии. И это, мол, Пушкиным написано, и то, и такое-то вот. Дескать, нечего его в православные одежды рядить...

Кинем беглый взгляд на поэзию наших дней, скажем, на стихи последнего десятилетия. Все заметнее размежевание на "поэзию" христианско-патриотическую и "поэзию" абсурдистко-ироническую. И кавычки здесь не случайно. На обеих ветвях есть свои достижения, но исчезает то, что можно назвать гармонией. Грустно, когда творчеством занят человек негармоничный. Следствие - обилие плохой, нездоровой поэзии. Да и не только поэзии. Литература разбилась, и в ее осколках мы силимся, но уже не можем разглядеть себя.

Вот мир, в котором мечта Садовского осуществлена. Пушкина здесь нет. На этом пустом месте, по мнению моралистов, должно было расцвести что-то особенное. Но мы видим лишь демонов уныния и скуки.

И вновь повторяем: Пушкин - это наше все. И демоны бегут, и мы вынуждены в который раз согласиться: Пушкин послан нам Богом.

А иные и раньше в этом не сомневались:

Кто дает вам право спрашивать:

- Нужен Пушкин или нет?

Неужели сердца вашего

Недостаточен ответ?

Это Мария Петровых, замечательная поэтесса уже века ХХ, страшного и безбожного, отвечает ему, страшному и безбожному:

Не поверим, не послушаем,

Не разлюбим, не дадим -

Наше трепетное, лучшее,

Наше будущее с ним.

Искушение

А "Гавриилиада"? - в тысячный раз слышим мы этот вопрос. Скольких обдает при этом холодом...

Мы пытаемся игнорировать, но пушкинские творения - это такое искушение, от которого просто откреститься невозможно. Иначе то, что мы робко обойдем сейчас, все равно нагонит - нас или детей наших - и вновь окружит смятением. Велика и сложна личность поэта, но скудны наши знания и прозрения. А разобраться надо...

* * *

Архимандрит Александр (Семенов-Тянь-Шанский) писал: "Христианин должен оценивать все в свете Христовом. Так должен оценивать он и Пушкина. Двоедушие тут недопустимо. Нельзя почитать Пушкина, таясь и стыдясь..."

И этот стыд у нас, христиан, буквально вьелся в душу. Любить-то поэта мы любим, но больно уж нам боязно за душу его. Только и думаем, как бы нам отмолить грехи раба Божия Александра. Дескать, слишком уж свободен он был в своем творчестве. Чересчур свободен. Слишком большую дань платил за свой талант веку сему. И христианство его чаще было весьма сомнительным.

Что много говорить о "Гавриилиаде", есть у Пушкина и другие строчки - действительно черные (не хочу и не стану их здесь приводить). Что ж с ними? Глядеть на них, вздыхая? Нет. Просто не будем их читать. И по возможности перепечатывать. Одним из главных врагов поэта стали пушкинисты.

Не секрет, что некоторые его вещи посмертно печатаются против прижизненной - прижизненной, вот что важно - воли поэта. Дотошные исследователи рады вытащить, восстановить любыми способами даже то, что было перечеркнуто самим автором. Вот здесь точно нет справедливости. И такта.

Стихи для поэта - суть, средство его разговора. Много чего мы говорим, что потом почти напрочь забывается людьми (но не Господом). А каково бы нам было, если бы каждое наше слово, сказанное давным-давно, еще в школе - допустим, "Бога нет", - приписывалось и нам теперешним?

А в таком положении сейчас Пушкин, да и не только он. От многого, знаем, он давно отрекся, просил уничтожить разошедшиеся по рукам списки. Куды! Не остановишь. Слово - не воробей.

Что тут скажем? А скажем: пусть себе летает. Только с Пушкиным его не надо связывать. И все. Слово есть, но по-прежнему ссылаться на авторитет Пушкина просто смешно. Пушкину оно уже не принадлежит. Разве лишь тем, кто это слово перехватил, попросту украл.

Сошлемся на самого Пушкина:

"Сей г-н Ап. не имел никакого права располагать моими стихами... и отсылать в альманах... стихи, преданные мною забвению или написанные не для печати (например: Она мила, скажу меж нами), или которые простительно мне было написать на 19-м году и непростительно признать публично в возрасте более зрелом и степенном..." - возмущается Пушкин.

Если уж при живом авторе альманахи пользуются его "найденными Бог знает где стихами", то что говорить о позднейшем времени. Горе тому, через кого придет соблазн, но тут уж старания вовсе не Пушкина. Он покаялся. А мы бежим следом, подбирая его грехи, и таскаем их к Господу в ожидании похвалы. Напрасные надежды.

* * *

Тот же архимандрит Александр писал: "Нельзя забывать, что Образ Божий в человеке есть нечто динамическое. Он есть у с т р е м л е н и е к Богу, к совершенству".

И если нам угодно прослеживать этот путь Пушкина к Богу, не исключая этапы и самой темной тьмы (а это тоже поучительно), то нужно лишь оговаривать, от чего поэт позднее отрекся, а что и вообще никогда не признавал за собой. Допустим, выделяя их в специальный раздел книги. Это было бы честно, и в первую очередь - по отношению к Пушкину.

Прежде чем взяться судить его, не забудем, что, читая иные пушкинские творения, мы сами оказываемся в роли заглядывающих в чужие письма. Многие его стихотворения не только не предназначались для печати, но и имели конкретного адресата, к которому и обращался поэт. А вовсе не к нам.

* * *

Из всей православной критики в адрес поэта самой строгой показалась мне "Беседа в Неделю блудного сына, при поминовении раба Божия Александра (поэта Пушкина), по истечении пятидесятилетия по смерти его" архиепископа Никанора (Бровковича).

Сия нелицеприятная "Беседа..." готовилась преосвященным Никанором ко дню кончины Пушкина, когда, по его словам, "во всей России будут прославлять его и только прославлять". И со всей строгостью развенчал он не только анакреонтические стихи, но даже и поставленный в пример образ Татьяны из "Евгения Онегина":

"Состоя в супружестве, она всею душою, сердцем и помыслами принадлежит предмету своей страсти, сохраняя до сей минуты для мужа верность только внешнюю, о которой сама отзывается с очень малым уважением, чуть не с пренебрежением. Где же тут высоконравственный христианский брак, слияние двух существ в единую плоть и душу, в единого человека?"

Но даже сей строгий иерарх на вопрос - нужно ли нам молиться за поэта? - отвечал так:

"Вопрос в том, о чем нам следует молиться в эту минуту? О, о многом. О почившем, а еще больше о себе..."

Так что не будем в своих молитвах доходить до фарисейства и считать кого-либо более погибшим, чем мы сами. Тем более Пушкина. "Величайший наш поэт был действительно любимый сын Отца Небесного", - смиренно признает тот же архиепископ Никанор. Не зря Господь сподобил его кончины христианской, дав ему время всех простить, во всем покаяться и отойти, перед смертью причастившись Святых таин.

Пожалуй, более или менее полное слияние этих двух начал - поэта и человека - в пушкинской лирике заканчивается 1833 годом.

Оно хорошо заметно в стихотворениях этого периода. Тут можно назвать и "Осень" (отрывок), и "Когда б не смутное влеченье...", и "Не дай мне Бог сойти с ума...", и даже "Сват Иван, как пить мы станем...".

Но вот в 1834 году появляется "Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит...". Стихотворение это - едва ли не последнее из обращенных к ближнему. И оно же - первое признание в усталости. Замечу, что более мы не встретим у Пушкина и авторского обращения к читателю. Иногда он пишет товарищам, друзьям, но это, скорее, письма в стихах. А диалог с читателем закончен.

* * *

И наконец наступает 1836 год, последний год пушкинской музы.

Как известно, Пушкин в этот период весьма деятелен. Идет и текущая работа над журналом "Современник", продолжается труд по истории Петра, рождаются новые замыслы, планы. Вот здесь-то, похоже, и проявляется разделение человека и поэта. Человек, сын века сего, еще вовсю собирается жить и работать, а поэт, по промыслу Божьему, исподволь уже прощается с миром, бросая последний взгляд то на одно, то на другое. Еще недавно цветущий, он писал об ушедших товарищах:

Чей глас умолк на братской перекличке?

Кто не пришел? Кого меж нами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит...

А вот стихотворение "Художнику" 1836 года. Какое грустное и какое человечное! Отчего вдруг так щемит от простых безыскусных слов древнего гекзаметра?

Весело мне.

Но меж тем в толпе молчаливых кумиров -

Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;

В темной могиле почил художников друг и советник.

Почему именно теперь так остро вспомнился старый друг, умерший несколько лет тому назад? И не о себе самом ли неожиданно скорбит поэт, ибо и ему скоро придется оставить весь этот мир безвозвратно?..

* * *

Похоже, в последнюю свою пору он не очень-то был открыт даже для близких людей. Много работалось, много делалось, но мало вырывалось наружу душевных переживаний. И не потому ли его современники лишь вскользь упоминают о том, что именно в последний период своей жизни поэт похоронил свою матушку? А ведь, по злой иронии судьбы, он только-только начал было чувствовать материнскую любовь. Очевидно, это было его глубоко личным переживанием.

Будучи человеком суеверным, Пушкин остро фиксировал любую примету и считал ее предупреждением для себя (может быть, даже знаком Божьим - но этого мы точно не знаем). И разве могло его не потрясти то, что матушка его скончалась как раз на Пасху, в день светлого Воскресения Христова. Ведь, по поверью, умершие на Пасху сразу попадают в рай, то есть они как бы уже приняты Господом. Как известно, тогда же Пушкин рядом с могилой матери купил место и для себя - именно у стен монастыря, святой обители, что наверняка казалось ему важным.

Не тогда ли и было дано поэту смутное ощущение исполненности отпущенной ему жизни (вспомним, последними его словами были: "Жизнь кончилась")? И не здесь ли одна из причин неожиданно ускоренного духовного созревания Пушкина-поэта, вдруг поднявшего его на неведомые доселе высоты?

* * *

А наставления? Нет, какое там... Поэт уже отошел от мира так далеко, что не пытается хоть чему-то научить тех, кому еще жить. И стихотворения его - скорее, прощальный грустный вздох наедине разве что с Богом.

"Владыко дней моих!

Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей;

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи".

До этого в пушкинской лирике как-то не замечалось особой набожности. А здесь вдруг появляется стихотворное переложение великопостной молитвы Ефрема Сирина, полностью созвучна которой оказалась и душа самого поэта.

Причем вдохновение не позволило Пушкину сделать это переложение в виде прямого "перевода" на стихотворный язык, но лишь в "самом тексте" скромно уведомив потенциального читателя (и Судию!), что он, поэт, только обращается к этой молитве, которая в его стихотворении не более чем цитата другого, более великого перед Богом, автора.

* * *

Поэт достиг той духовности, которая не под силу просто человеку, если он не святой или блаженный. Вот и получилось, что человек еще вовсю "предполагает жить", а рука поэта уже выводит прощальные стихи. Этого мог не осознавать и сам автор, но писались стихи именно прощальные. Не оттого ли, что гений-Пушкин, прощаясь с миром, с Пушкиным-человеком уже простился?

Так ли уж нам любопытно, с чего начинал Пушкин? Важнее для христианина, с чем он подошел к своему часу смертному. А вот с этой молитвой и подошел. С близкой его сердцу великопостной молитвой св.Ефрема Сирина, переложенной им в стихи.

И ко Господу отошел 29 января по старому стилю, как раз в день памяти этого святого. Так что не станем, братие, предаваться унылым мыслям по поводу спасения раба Божия Александра, поэта Пушкина. За него есть кому вступиться на небесах.

В.Цивунин

назад

вперед

   На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта

Страница создана 29 мая 1999 г.
eskom@vera.komi.ru