4

ПАЛОМНИЧЕСТВО

     Каждое лето кто-нибудь из нашей редакции отправляется в путешествие – такая у нас традиция сложилась. Это или пешее или велосипедное паломничество к святым местам. Нынче мы решили добраться на велосипедах из Сыктывкара в Цилибу – к мощам преподобного Димитрия Цилибинского, ближайшего ученика свт. Стефана Пермского. Цилиба находится недалеко от Котласа, когда-то она была большим селением. Теперь из всех построек здесь сохранилась только церковь с провалившейся крышей. Стоит она посреди безлюдной тайги, на высоком холме, а внизу медленно-медленно несет свои воды Вычегда...
     Так получилось, что, отправившись поклониться ученику Стефана Пермского, мы проехали на велосипедах, прошли пешком, а кое-где и проплыли по пути самого святителя. Известно, что с миссионерской проповедью Стефан двигался от Котласа (в ту пору – Пыраса) вверх по Вычегде по ее правому, высокому берегу. Селения, которые он проходил, стоят и поныне. Каких удивительных людей мы встретили там! Путь наш лежал не вверх, а вниз по реке, как бы вспять житийным стефанов-ским вехам – и казалось, что мы глубже и глубже погружаемся в прошлое этой древней земли.
     Многие встречи на этом пути, на первый взгляд, были случайны и как-то не вязались с целью нашего паломничества. Но чувствовалось, что все тут одно к одному... Так бывает, когда плывешь вниз по большой реке: берега раздвигаются, не видно их, и уже не знаешь, где находишься, куда движешься, а, может, стоишь на месте. Хотя где-то внутри сознаешь, что река несет тебя в нужную сторону – туда, где она сливается с другой, более великой рекой и дальше с океаном. Так и эти “случайные” встречи приближали нас к главному.
Забегая вперед, скажем, что посещением Цилибы путешествие не закончилось. А последний его день подарил такую встречу, что весь проделанный путь вдруг предстал в неожиданном свете. Отправившись вниз по Вычегде в Стефановское прошлое, очутились мы, так сказать, в Стефановском настоящем. Впрочем, чего тут объяснять. В путь!

Из дневника М.Сизова: Два часа утра. В редакции. Посреди кабинета свалены на полу консервные банки, спальные мешки, всякая мелочь. Я утрамбовываю рюкзак, а Игорь все еще сидит за компьютером – доделывает газету. Странное чувство: будто влезаем мы в авантюру, которая, мы уверены, должна закончиться благополучно. В прошлые годы хотя бы день-два все-таки уделяли подготовке к этим своим дальним походам – разбирали велосипеды, смазывали каждую деталь, тщательно составляли содержимое рюкзаков, физически тренировались. А на этот раз... Достали велики из кладовки, где они год стояли несмазанные, неезженные – и вперед! Откуда такая беспечность?
Помолившись перед редакционными иконами (50-й псалом, “Молитва водителя” и др.), отчаливаем. На улице свежо, безлюдно. Едва миновали городскую черту, у моего велосипеда отвалилась педаль. Всходило солнце, розовые полосы света упали на асфальт, и в них, как лягушка, с мягким стуком прыгала педаль. Вот она успокоилась и осталась валяться посреди шоссе. “Начинаем сыпаться”, – с удивлением констатирует во мне какой-то внутренний голос. Прикручиваю деталь на место и качу дальше.
Растопленный солнцем лес источает сладкие запахи. Мы несемся на полной скорости, а кажется, что стоим на месте – и этот придорожный мир зелени и солнца сам стремительно обволакивает нас. Игорь, оставив руль, раскинул руки в стороны, летит, будто самолет. Грохнется? Нет, слава Богу...

Первый привал. Сидим на обочине, жуем хлеб с чесноком – для обострения внимательности на дороге. Спать хочется. Игорь округляет глаза: “Что это?!” Над нашими головами парит в небе домик с островерхой крышей. Установлен он на высоченной, с 16-этажный дом, железной мачте – пожарная вышка, для охраны лесов. Игорь лезет туда. “Ну как, Усть-Вымь видна оттуда?” – кричу ему. Усть-Вымь – первый “пункт” нашего паломничества. Потом будут Жешарт, Гам, Яренск, Ирта, Цилиба... “Не-ет, – доносится сверху едва слышный голос, – кругом одни леса, тайга-а...”
     Из дневника И.Иванова: Тайнородна и чудолика северная древность, точно птица алконост с человечьим лицом и сердцем твари крылатой. Что было во времена святителя Стефана Пермского – о том ныне не ищи подсказки – летописная правда смешалась с вымыслом сказаний и легенд, которых у зырян о Стефане сложено немало, и потому доверять можно только своей сердечной правде о былом, а загадки лучше разгадывать там, где они возникли. На брегах Вычегды жил Стефан, здесь учил людей Христовой правде, здесь поныне, как шесть веков назад, Вычегда несет свои болотные воды, – сюда за ответами и надо ехать.
     Есть такая загадка, на которую не нашел я ответа в книгах ученых мужей: отчего крещальную свою миссию Стефан вел лишь по правому берегу Вычегды? Сельцо Усть-Вымь, ставшее шесть веков назад владычным городком, стоит на правом берегу реки, и Ульяново, где основал Стефан Троицкий монастырь, – тоже. И “слепое” село Гам, где, по легенде, встречали Стефана враждебно, и Вожем, где хранилась написанная святителем чудо-творная икона...
     Слышал на это от одного “знатока” древностей: учти, говорил он, за левое плечо Стефан на беса дунул и плюнул, православные встарь всегда так поступали перед путешествием, и по правому берегу пошел за Ангелом светлым... Оно и сгодилось бы на безрыбье, такое истолкование, да только Стефан не с верховьев, а от Котласа, в ту пору Пырасом именовавшемся, поднимался вверх по реке. А стало быть, по левую руку у него был именно правый берег. Эх.
     ...Путаные догадки и мысли, наподобие этих, влетают в голову и вертятся в ней, покуда не устал еще крутить педали, дорога накатывает пластом, а не скачет с холма на угор, и еще столь пустынна, что в задумчивости можно без риска выкатить на встречную полосу. Потом, когда солнце поднимается над деревьями и начинает зноить, и жилы ног наливаются тяжестью, имя которой – молочная кислота, – тогда логическая связность построений рассыпается и остается одно: радоваться лету, неброской красоте северного леса, впитывать тонкие ароматы мхов и разбирать щебет невидимых птиц. Вот эта усталая легкость радования миру Божьему, наверное, и есть для меня настоящее паломничество. ...К 10 утра как-то незаметно доехали до первого моста через Вычегду. Дальше за ним путь лежит все по тому правому – “стефановскому” – берегу. Так будет до самой Ирты

Половодье схлынуло давно, но река, словно чаша, налитая выше краев, все еще несла студеные весенние воды, затопив острова и отмели. На берегу, близ моста, нашли местечко и развели костер, повесили на мотырь котелок – кашу варить. Там и сям кругом нас на сгнивших и упавших столбиках висели клочья проржавевшей колючей проволоки. “Охранная зона” некогда стратегического моста через Вычегду. По поводу проволоки и зашел у нас разговор – первый в этом паломничестве, “о главном”. Разговоры эти – неспешные, с отступлениями в сторону и даже иногда незлобными спорами, – наверное, такая же неотъемлемая часть русских паломничеств, как и созерцание Божьей твари в траве, и ангельской гармонии вокруг, и кроткая молитва.
     – Да этой колючки тут десятки километров, в пять рядов оборона – крепко плели, по сию пору не сгнила, а острая, зараза, не дотронешься, – недовольничаю я. – Небось, если всю эту проволоку по России собрать, металлургический гигант год на сырье работать сможет. От кого охраняли? Какого врага-диверсанта готовились встретить? Вот-вот, враг-то в нас самих оказался, сами все порушили безо всякого внешнего супостата, изнутри себя съели. А теперь сидим на бобах... Ты заметил, что вот уж часа три тут стоим, а по мосту ни одного поезда не прошло?..
     – Порядок должен быть, – не разделил моей горячности Михаил. – Посторонним нечего тут болтаться. Я вот родом с Беломорканала – там всюду колючая проволока. Дело серьезное: достаточно взорвать один шлюз, и весь город Беломорск смоет волной.
     – Да что эта проволока – помеха вражескому лазутчику? Ее для страха всюду вешали, для внутреннего, так сказать, пользования. Чтоб народ православный во грехе держать! Ведь для православного иной страх, кроме страха Божия – грех, а где грех, там воли нет, там уныние и покорность...
     – Это точно, – соглашается мой товарищ. – Хотя... Что такое страх Божий? Исполнение Божьих заповедей? Но мы ведь должны исполнять также и человеческие законы, об этом сказано в Евангелии. А народ у нас что? На столбе табличка прибита “Стой! Охраняемая зона” – а все равно туда прут. А там простреливаемый сектор, и поди разбери, кто свой, а кто чужой. Какая уж тут охрана? Бардак один. Нет, без колючки нам никак нельзя – именно вот для “внутреннего пользования”...
     Поговорив так, легли мы прикорнуть в тени. Я долго выбирал место – расстелил лежак подальше от ненавистной колючки, но спал недолго, и снилось плохое – а проснулся, почувствовав боль в ребрах, и подсунул под бок руку. Выдернул – на ладони капелька крови. Под лежаком нащупал острое жало – колючка от все той же проволоки. Сама проволока невидимая, спряталась под дерном, а вот уколом отомстила, а может, только напомнила о чем-то таком, о чем вслух лучше не говорить.
     М.С.: Километр за километром. Велосипед пока еще не рассыпался. Мелькают красивые виды, пригревает солнышко, покойно на душе. Игорь умчался куда-то вперед, и в Вогваздино я интересуюсь у прохожего, не проезжал ли велосипедист с красным рюкзаком. Да, говорит, проезжали двое с красными рюкзаками. И дает точный портрет Игоря и еще кого-то, неизвестного мне. Будто бы рядышком ехали. Через несколько километров догоняю товарища и спрашиваю про этого неизвестного спутника. Игорь удивляется... Померещилось, что ли, вогваздинцу? А, может, и вправду кто-то едет рядом, невидимый для нас. Ангел-хранитель?
     Вот и Усть-Вымь. Миновав мост (второй и последний на нашем пути), въезжаем на оживленные улочки, катим прямиком в Михайло-Архангельский монастырь. Жилой его корпус находится в центре села. Это простая изба с огородом, обнесенная высоченным забором. Рядом “поддатые” мужики играют в волейбол, хохочут и матерятся. Ищу дверь в заборе. Она почему-то без ручки, закрыта изнутри на железный засов. Колочу что есть силы, но никто не открывает. Не слышат, что ли? А может, думают, что пьяные в очередной раз бузят? Отправляемся дальше – к устьвымским холмам, к древнему Стефановому городищу, где стоят монастырские храмы.
     И.И.: На одном из этих холмов высится Крест – появился он тут чуть более трех лет назад на 600-летний юбилей св.Стефана и был освящен Святейшим Патриархом. Сколько связано с ним воспоминаний! Тогда в Коми только-только была создана самостоятельная епархия, повсюду начали открываться храмы и обители (только монастырей, не считая подворий, теперь в Коми шесть), надежды интеллигенции, властей, жителей глубинки были неопределенны, но ярки. Со смешанным чувством смотрю теперь на этот Крест: инициатором его установки был человек, ныне уже не принадлежащий к Русской Православной Церкви и публично выражающий сомнения в психическом здоровье того самого правящего архиерея, который вручал ему церковную медаль. А вон, на другом холме – храм-часовня над мощами святителей Пермских Герасима, Питирима и Ионы. Из итальянского кирпича на свои средства построил его преуспевавший бизнесмен, местный уроженец (о нем сообщает медная табличка, висящая одесную от входа), который, увы, так и не стал православным, а теперь еще и уехал в дальние края не то за лучшей долей, не то скрываясь от налоговой полиции...
     В ту пору единственным священником здесь был отец Герасим, командированный из Ульяновского монастыря,– давний наш знакомый еще по регентству в Сыктывкарском Вознесенском соборе. С добродушным широкоскулым коми лицом, рыжебородый, он был любимцем детей в местном интернате за свою простоту и сердечность, многих крестил, и я помню, с каким уважением и теплотой рассказывали о нем воспитатели. Потом его вернули в Ульяново, а в образованный здесь Михайло-Архангельский монастырь назначили нового настоятеля...
     И вот надо же, подъезжаем на велосипедах к часовне трех святителей, а из церковной сторожки выходит он! Все такой же, с бородой, в потертом подряснике. Кажется, тоже рад нашей встрече.

М.С.: Помню, познакомился я с ним лет семь назад в таежном селе Усть-Нем в миссионерской поездке. Возглавлял нас благочинный о.Иоанн. В ту пору будущий иеромонах Герасим работал солистом сыктывкарской оперы, исполнял басовые партии. А в церковном хоре у о.Иоанна просто подрабатывал вместе с другими оперными певцами. Народ это был пока еще не воцерковленный, впрочем, как и я – недавний журналист молодежной газеты. После церковной службы (а совершалась она в спортзале устьнемской школы) пошли мы за угол покурить. Отправился с нами и будущий батюшка, за компанию. Стоим, дымим, отираем спинами стену школы, кругом окурки набросаны – излюбленное это место здешних охламонов. Вдруг раздается стук в окно. Поднимаем головы – из-за стекла смотрит на нас благочинный протоиерей. Мы так и застыли... А Герасим ужасно покраснел. Хотя что ему, он ведь просто так стоял, не курил. Но погрустнел Герасим, за нас переживает: ведь как нам должно быть сейчас стыдно и неловко. Страсть-то какая! Загасили мы окурки и преспокойненько пошли к акафисту, как с гуся вода. А Герасим идет – глаз не поднимает... Бывает же такое! Грешат одни, а совестятся другие, вместо них.
     Позже я не удивился, услышав, что бас сыктывкарской оперы принял постриг. Бывая в Ульяновском монастыре, не раз раскланивался с ним – и будто солнышком озарялись мрачные монастырские стены, так посветлело его лицо. Каково ему здесь приходится? Доводилось слышать, что трудное здесь житье: кругом неустроенность, бывшие уголовники, совсем не молитвенная атмосфера. А он вот все не гаснет, глаза так и лучатся тихим светом. Через несколько лет о.Герасим перешел в другую обитель, потом служил еще где-то. И оказался в конце концов в Усть-Выми – в самом святом месте Коми земли. Здесь он ныне как бы хранитель мощей святителей Герасима, Питирима и Ионы Великопермских, поскольку круглосуточно дежурит неподалеку в сторожке. Из всех построек на холме: Стефановская церковь, часовня над мощами и его небольшая келья.
     – Так безвылазно здесь и живете? – сочувствую ему.
     – Нет, почему же, – улыбается монах, – раз в неделю в Айкино езжу, в баню.
     Благословив нас, он идет за ключами, чтобы пустить в храм. Тем временем наши велосипеды обступила стайка местных ребятишек. Они частые гости у батюшки, некоторых из них он же и крестил. Исследуют на велосипедах переключатели скоростей, все-то им в диковинку. Герасим возвращается с ключами и пряниками для детишек. Вместе направляемся в Стефановскую церковь. Девочки Тамара и Юля просят у меня спичек, у них откуда-то в руках свечи появились. Помолившись в храме, идем в часовню – к святым епископам Великопермским.

Прежде здесь над их мощами стоял красивый Благовещенский храм, но его разрушили при советской власти. А когда начали возводить часовню, то пригласили сюда археологов, чтобы в последний раз исследовать это место, пока не заложили фундамент. Сделали раскоп и наткнулись на останки первоначального, деревянного, храма. Мощи же раскапывать не стали, только удостоверились, что земные пласты не нарушены. А это значит, святые мощи лежат там целые и невредимые, никто из безбожников не посягал на святыню! Археологам помогали Наталья Петренко и мы с Игорем: по очереди читали акафист, потом брались за щеточки и лопаты. В земле попадалось множество больших кованых гвоздей, один из них я “присвоил”, теперь это редакционная реликвия. В музей отдавать его не хочется, все-таки из святой земли взят. И это не преувеличение: земля, действительно, святая. Раньше, согласно летописям, люди издалека приходили, чтобы взять по горсточке этой землицы. Целительной она была – поднимала на ноги немощных.
     За часовней открывается замечательный вид на Вычегду и на соседний холм, где высится Михайло-Архангельский храм. Рядом с ним – деревянная часовня-красавица, перевезенная из родной деревни главой местной администрации. Тут же поднялся новый братский корпус с маковкой и крестом, домовой церковью. Все это стоит на историческом месте: здесь св. Стефан срубил прокудливую березу и поставил храм во имя архангела Михаила, здесь была первая на Коми земле монашеская обитель. Нынешним летом монахи переселятся сюда уже на постоянное жительство, и строительство продолжится: в планах – возведение крепостной ограды с башенками и звонницей.
     За чаем в сторожке спрашиваю у отца Герасима, откуда у монахов средства на строительство?
     – Люди добрые дают, – отвечает, – иных средств пока нет. А пожертвования собирают матушка Уриила, мантийная монахиня, и инокиня Варахиила. Два ангела у нас в монастыре. Варахиила ездит по всей России, можно сказать, живет в поездах. Там людям и про веру, и про Стефана, про нашу обитель рассказывает.
     – Она из местных?
     – Варахиила-то? Нет, случайно все вышло. Когда-то здесь инок Гедеон служил, потом в другое место переехал. А она – его мать. Ей понравилось тут, хочет мантию принять и поселиться в Усть-Выми, у монастыря. Здесь хорошо... – А вам-то как хорошо! – вдруг приходит на ум. Мол, из всех отцов Герасимов ему больше всех повезло: живет прямо под крылышком своего небесного покровителя.
     – Так нас всего двое, Герасимов, в епархии, – отвечает.
     – А Ион, интересно, сколько?
     – Их, поди, уже трое: недавно еще одного рукоположили.
     – А Питиримов?
     – Питирим у нас один. Епископ.
     Игорь остался чаевничать, а я вышел посмотреть велосипеды. Дети еще тут, хотя уже поздно, домой бы пора. Один из мальчишек задирает Тамару, слышу матерное слово.
     – Как тебе не стыдно! Тут же святое место! – набрасываюсь на него.
     – Что это у вас происходит? – появляется на крыльце Герасим.
     – Вот, матюгается,– жалуюсь.
     Герасим как-то растерялся:
     – Может быть, вам послышалось? Он вообще-то хороший мальчик...
     – Нет, точно, – говорю, – матюгался.
     Герасим... покраснел и сник, не зная, что сказать... И вдруг я почувствовал, что не мальчишку обвиняю, а его, Герасима.
     Вот ведь как обернулось! И в самом деле, чего это я на мальчишку набросился? Сам грешник старый... И сразу вспомнился мне тот случай в Усть-Неме, когда Герасим заместо нас краснел. Сколько лет прошло, а он все тот же. И слава Богу. Иногда, бывает, задумаешься: зачем хорошие люди в монастырь идут? Если ты добрый, совестливый, живешь по заповедям, то к чему тебе мир оставлять? Это нерадивым в монастыре место – пусть там добродетелям учатся. На первый взгляд, здравая мысль. Но только чушь это полная! Плохой человек и после пострига будет плохим, лишь подрясником прикроется, нельзя его этак чохом, “на вырост” в ангельский чин принимать. А хорошему человеку ангельский чин откроет большую дорогу – стать еще лучше, добродетельней. Другими словами, в монастыре ничего нельзя приобрести, а можно только приумножить. Или потерять... А если нет ничего за душой, то зачем туда идти?
     Впрочем, это так, рассуждение. На самом деле в жизни всякое бывает, то уму нашему неведомо.

М.С.: Простившись с отцом Германом, отправились мы в местный краеведческий музей. Прежде он размещался в одном из монастырских храмов, а к 600-летию св.Стефана и приезду Святейшего Патриарха Алексия II его перенесли в здание бывшей земской больницы.
     Из экспонатов запомнился нательный крест-мощевик XIV века, найденный при раскопках Стефановского владычного городка, и карта мира, принадлежавшая какому-то школьнику конца ХIХ века. Висит она рядом с похвальным листом на гербовой бумаге. Карта необычная, рельефная. На ней выдавлены горы, плоскогорья, низины – можно провести пальцами, ощупать лик земли. Тут же изображены обитатели этого мира: лев, охотящийся за страусом, губастый негр с копьем, слон с кибиткой – как на пачках индийского чая. Такая наивная, добродушная карта. О каких странах мечтал ее владелец, поди, дальше Усть-Сысольска никуда не ездивший? Смотрел я на этих львов, негров, слонов – и, честное слово, позавидовал тому школьнику из XIX века. Его мир был больше, чем наш, и он его мог пощупать рукою.
     Тихо в музее... В соседнем зале слышатся приглушенные голоса Игоря и нашего гида – Станислава Владимировича Сальникова, старшего научного сотрудника. Хочется присоединиться к ним, но я все стою и стою перед этой картой... Оглядываюсь по сторонам – и провожу пальцем по экспонату.
     И.И.: Наверное, музейное дело накладывает на своего работника отпечаток гораздо более характерный, чем, скажем, работа в шахте на углекопа. Станислав Владимирович – классический музейщик: обходительный человек с тихим голосом, в очках, невысокого роста, чуть субтильный, с выцветшими волосами. Очень легко представить, как в молодые годы он ходил по окрестным деревням, от многих из коих сейчас даже следа не осталось, записывал фольклор, интересовался краеведением. Но времена эти давно позади, а сейчас, вот, работа на крохотной ставке, домик где-то неподалеку, огурцы на огороде. Приехал он сюда, на север, из средней полосы России, и в этом смысле стал типичным устьвымцем, ибо большинство здесь составляет пришлое население. Толкуя об особенностях местной жизни, вместе мы пришли к выводу, что нынешний Усть-Вымь из всех сел округи, пожалуй, если не самый “безбожный”, то безрелигиозный точно. Вокруг Стефановского храма, который все последние годы был единственным окрест, так и не сплотилось общины, а на праздники заполняли его все больше жители соседних деревень, где своих храмов не было. Теперь вот открыли их всюду – и Стефановский храм совсем опустел.
     Станислав Владимирович причину тут видит в неукорененности людей и еще в том, что глумление над святыней не проходит бесследно для тех, кто в этом хоть и не участвует, но присутствует при сем. Здесь, в Усть-Выми, бесчинства были наибольшие в сравнении с другими селами на Вычегде: два храма с колокольней большевики взорвали, с Михайло-Архангельской церкви сбросили купола и, огородив колючкой, превратили ее в концлагерь. Священников всадили в тюрьмы по доносам односельчан и уморили, а семья одного священника несколько лет маялась по селу без своего угла (дом и скарб отняли свои же, устьвымские).
     Здесь по привычке лезут в голову слова осуждения красного террора, миллион раз сказанные, но теперь-то очевидно, что ковырять надо глубже и не валить на пришельцев. Отсюда, из Усть-Выми, в XV веке пошла расти по всему Вычегодскому краю православная вера, здесь началась и историческая жизнь зырян, и жертвенное горение первых мучеников за веру зажглось тоже здесь, и первый святой отшельник из зырян – преподобный Димитрий Цилибинский – здесь учился вере и отсюда ушел подвизаться.
     Но утихает первый порыв новообращенных, уходят подвижники, но никуда не уходят произвол и разврат жизни епархиальных домов, доносы и хмурое мшелоимство дьячков, стяжательство попов и безразличие к духовному просвещению – куда от этого денешься, было и это, соседствуя со святостью. В исторических хрониках об этом много свидетельств. Так что примеры жизни у “духовного сословия” народ мог брать самые разнообразные. Потихоньку выхолащивалось что-то в людях, уходила вера, и важно оказывалось только внешнюю форму блюсти – православную.
     В музее мне отчего-то запомнился дореволюционный снимок владельца местного фотосалона: на картоне нарисованы райские кущи, три лодочки плывут, в которых гребцы-физкультурники сидят – без голов. Ежели ты, клиент, желаешь приобщиться жизни эдемской, всовывай голову в прорезанную для нее дырку и улыбайся.
     По стенам в музее развешаны подробные чертежи предполагавшегося в Усть-Выми архитектурного заповедника. Сделан проект был еще в середине 70-х. Есть в нем под известным номером и “Дом священника” (тот самый, из которого его забрали на расстрел, а семью его изгнали), и храмы, переоборудованные в музеи иконописи, и крестьянские дома, превращенные в музеи народного быта. Крестьяне, предполагалось, должны были окончательно превратиться в сельскохозяйственных рабочих и переселиться в каменные многоэтажки (их в Усть-Выми тоже понастроили), священники должны были вымереть, по-видимому, сами собой. А вообще красивый проект. Хоть ему никогда уже и не быть воплощенному. Это желание благополучных 70-х годов все собрать, оценить, запечатлеть – “заморозить” и превратить в экспонат, – оно иногда поражает.
     Между этими эдемскими физкультурниками начала века и архитектурным раем-заповедником на Вычегде – полсотни лет. Страна жила, хоть трудно, но жила: куда-то двигалась, что-то строила, открывала. Но отчего так бывает: что едва жизнь достигает какой-то точки умиротворяющего покоя и начинается “культурный отдых”, как тут же все прямо на глазах сыплется. Дома, заводы, оружейные склады – все как бы на месте, никуда не делось. А все сыплется. Будто какой-то внутренний стержень вынут...

Наступил вечер. Спать устроились в березняке на отшибе села, ставили палатку уже в предночном сумраке. А среди ночи одновременно проснулись – прямо на нас надвигался мощный утробный рык, земля сотрясалась под нашими спинами. Страха не было, мы лежали в темноте с открытыми глазами и ждали. Вспомнились краем сознания разговоры о конце света, намеченном на это лето... Нет, не похоже. Это как несущееся стадо носорогов или как если бы после расслабляющей жары вдруг сорвался чудовищной силы ураган и, вырывав с корнями, покатил деревья, перемалывая гнезда обезумевших птиц... Страшный грохот достигает пика, перепонки ушей готовы лопнуть... но ЭТО проносится мимо – всего-то-навсего локомотив, тянущий за собой состав. Оказывается, палатку мы поставили в нескольких метрах от железнодорожного полотна, за кустами его не заметили.
Долго еще слышится удаляющийся рык гигантской железной махины, слепого детища цивилизации, долго не можем заснуть. С этих минут в продолжение всего пути по берегам Вычегды звук этот будет всюду сопровождать. Иной раз раз замрешь посреди пустынной ночной дороги, и через осторожное чириканье ночной птицы, сквозь шорох ветра – этот сдержанный рык вдали, как напоминание об “апокалиптической” ночи под Усть-Вымью.
Наутро, заехав к отцу Герасиму и получив благословение, поехали мы дальше.

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта