БЫЛОЕ
ЧАС «Х»
Повесть физика-ядерщика о том,
как батюшка Серафим привел его к Богу
Таким в 1764 году был кусочек русской земли при
слиянии лесных речушек Сатиса и Саровы. 
По преданию, прежде стояла здесь татарская крепость Сараклыч. Могло ли прийти в
голову басурманам, что спустя 300 лет встанет на ее месте православный монастырь? И ведали ли первые монахи его, что обитель их прославится на весь свет, что к началу ХХ века украсится множеством дивных храмов? И кто мог подумать, что такая красота будет
разорена, а в сохранившихся стенах разместится ядерный центр, который создаст первую водородную бомбу, способную разметать в пух и прах весь мир? А сами строители этого центра, убежденные коммунисты, могли ли представить, что в будущем эмблемой РФЯЦ
ВНИИЭФ станет образ Саровской обители – во всей ее непорушенной красоте? Вот она, эта эмблема, на рисунке внизу. И... ведаем ли мы сейчас, что будет на этом святом месте через десять лет?
В 1956 году партия направила одного молодого физика-ядерщика сюда, в Саров, работать над бомбой. Он тоже не знал своего будущего, своего «часа икс». И как
бы удивился, знай, что готовит ему здесь Господь.
...Петербург. 2000-й год. Мы сидим с Владимиром Александровичем Ивановым и его супругой Ниной Ивановной в их небольшой кухне. За окном шум города, рядом Серафимовское кладбище, на пересечении улиц
ларьки с красочно пустыми товарами, людская суета – в общем, обычный день в городе на Неве. Все это там, за окном... Рассказ Владимира Александровича все дальше и дальше уносит нас в те далекие 50-е.
«Ты нам подходишь»
В 1956 году я окончил Ленинградский политехнический институт и по направлению приехал в Москву. Огромное здание на Большой Ордынке. Иду через проходную, солдаты-охранники. Нужный мне кабинет на третьем этаже, стучусь. За столом какой-то дядя, который сразу же начинает меня расспрашивать: как, что, кто родители, почему поступил в политехнический, а не в другой, женат-не женат, когда собираюсь жениться – вопросы какие-то не совсем понятные. Терпел я терпел, потом и говорю: «Вот вы все спрашиваете, я обо всем этом уже в Ленинграде говорил тем товарищам, которые приезжали. А сейчас хочу добавить, что во время войны я был в оккупации». Он мне в ответ: «Ты тогда шкет был. Это ничего, не страшно, все нормально. В общем так – ты нам подходишь! Ничему не удивляйся, сейчас иди, пройдешь медицинскую комиссию. Проверят тебя по всей форме. Завтра придешь, и мы тебе КОЕ-ЧТО скажем!»
Прихожу на следующий день после комиссии к этому дяде опять: «Вот тебе бумага специальная, прочти и распишись». Читаю: «Ни с кем ни о чем не говорить, что видел, что слышал – ничего не рассказывать, в рестораны не ходить, с иностранцами не встречаться...» Рука невольно к затылку потянулась. «Подпишись». Подписался. «Теперь пойдешь на вокзал, подойдешь с этой бумажкой (выдал мне какую-то невзрачную бумажку) к кассе № 13, покажешь ее, и тебе выдадут билет. Не спрашивай, куда. Билет будет до станции Берещино, но на этой станции не выходи. Оставайся в поезде, жди. Повезут дальше, куда надо».
Дорожные мытарства
Сделал на вокзале все как надо, еду в купейном(!) вагоне, присматриваюсь. Публика нормальная: мужики, женщины, детишки даже по коридору бегают. Доехали мы до Арзамаса. Уже ночь наступает, а мы все стоим. Но никто беспокойства не проявляет. Тут наш вагон толкают. Пригляделся, толкают совсем в другую сторону от Арзамаса – ничего не пойму. Пассажиры разговаривают, пьют чай, пряники кушают – все спокойны. Вышел в коридор, смотрю в окно. Мама дорогая! Только наши два вагона, да какой-то паровозик впереди! Так нас полночи толкали с места на место. Наконец поехали.
Утром просыпаюсь – вагон стоит. Кругом лес, какие-то маленькие домики, избушки деревенские. Задрипанный вокзальчик. Думал, приехали. Нет, никто не шевелится. Все лежат спокойно под простынями. Вдруг топот из коридора, женские голоса: «Берещино, Берещино, покупайте билеты»! Какие билеты?! Куда еще покупать?! Зашли, продают всем билеты. Пять рублей 20 копеек. Ну ладно, заплатил. Соседи мне говорят: «Сиди спокойно». Поехали дальше. Кругом лес дремучий – ни домов, ни поселков, ни дорог. Одно только железнодорожное полотно. Наконец встали. Смотрю, что такое: по бокам нашего вагона колючая проволока, деревянный настил, а на нем солдаты, и у каждого на поводке по собаке! Пейзаж не очень-то вдохновляющий. Вдруг грохот по крыше! Топают ноги туда-сюда. Открывается дверь вагона. Входит офицер с портфелем, два солдата с автоматами. В одно купе зашли, в другое, в третье... Проверяют паспорта и сравнивают с какими-то карточками, которые в портфеле лежат. Потом говорят: «Выходите из купе»! И начинают проверять все купе. Поднимают диванчики, открывают чемоданы – все перевернули. Потом тихо-тихо поехали. Смотрю вправо, влево, вдаль – колючая проволока, ролики (понятно, что там высокое напряжение), вдоль столбов вспаханная территория. Наконец проехали какие-то ворота, подтянулись к какому-то вокзальчику.
Молодой специалист
 |
Стал народ выходить из вагона. Вышел и я. Первое, что увидел, – на холме белые монастырские башни, купола церквей. Дивный монастырь! Как корабль, плывущий на холме! Загляденье. И больше вроде бы ничего не видно. На противоположной стороне опять колючая проволока, солдаты с автоматами, собаки, и заключенные работают. Дальше трехэтажные дома современной постройки. Перед вокзальчиком площадь. А на ней (я в жизни не видел так много и сразу!) сотни три автомобилей! Рядами стоят. «Москвичи», «Победы». «Победа» тогда считалась самой дорогой машиной. Были еще и ЗИМы, и ЗИЛы – это уже правительственные. Людей нет, тишина. Мои спутники мне говорят: «Иди за нами». Пошли тропочкой по какому-то болоту. Сверху доски постланы – вся тропинка. Продвигаемся в сторону монастыря. Подходим – речка течет, мостик, ступенечки наверх поднимаются. Тащу свой чемоданчик, поднимаюсь вместе со всеми. Забрались. «Вот и все. Стой. Ты приехал! – они уже знали, что я молодой специалист. – Мы идем домой, а тебе – в это здание».
Старое, дореволюционной постройки, строение около монастыря. Как потом выяснилось, раньше это была монастырская гостиница. Теперь там находились административные помещения и отдел кадров. Показываю свои документы. Сидит такой дядя и режет колбасу. Потом неторопливо жует, запивая чаем из стакана. Я понял, что он вчера перебрал немножко. «Давай садись. Будем чай пить». Ну, попил я с ним чаю. Хотя и непривычно было в отделе кадров чай гонять с колбасой. «А куда я приехал»? – «А это, – говорит, – знаешь, не спеши. Для начала ты пойдешь сфотографируешься, будем тебе завтра пропуск делать. И пойдешь ты, милый, на работу. Пока же вот тебе улица и номер дома – это общежитие, в котором ты будешь жить». Я говорю: «Ну а все-таки, адрес-то какой? Мне нужно родителям сообщить, телеграмму послать. У меня дома в Ленинграде волнуются». – «Это не твоя забота. Иди в общежитие. Придешь завтра, мы тебе скажем адрес. А пока ни о чем никого не спрашивай. Все равно тебе никто НИЧЕГО не скажет». Сфотографировался, нашел общежитие, коменданта. Мест нет! Стою, выслушиваю ругань комендантши: «Что это такое?! Чем они думают! Шлют косяком молодых специалистов, а построить ничего еще не построили»! И действительно, пока я шел по этому поселку, то заметил, что много недостроенных домов, так называемых сейчас сталинских.
«Серая масса»
В общежитие меня все-таки поселили. Рядом с ним на площади ночью заключенные бульдозером вырывали землю из-под братских могил. Все это мы слышали. Тогда шепотом говорили между собой, что в этих могилах похоронены финны, которых вывезли после финской кампании зимы 39-40 годов. Не с Карельского перешейка, а, видимо, из-под Мурманска. Здесь был концлагерь. И эти мирные граждане – мужчины, женщины, детишки – против своей воли попали сюда. Этот лагерь так и назывался – финский поселок. И вот теперь ночью заключенные выгребали эту «серую массу». Кости, остатки одежды, тряпки – все это переваливали в самосвалы и увозили. На этом месте постепенно образовалась яма – котлован для будущего Дома культуры им.Ленина. А площадь Ленина оказалась как раз на месте кладбища. Как-то мне довелось проходить по центральной улице, я увидел, как за колючей проволокой заключенные строят дома – на месте уже другого, старого, кладбища. Большой холм, на нем стоят липы, сосны. Там были и современные могилы с памятниками, но на большинстве могил лежали старинные дубовые доски. Была весна, май, снег только недавно растаял. Эти доски бросали под колеса машин, чтобы те не буксовали. На этих досках можно было прочитать надписи, написанные витиеватым шрифтом: «Купец такой-то...» Доски были цельные из огромных дубов, распиленных пополам. Кресты же были поломаны и валялись вперемешку с грунтом и остатками кустов. Потом там построили кинотеатр «Октябрь». Мне так хотелось спасти хотя бы эти доски. Ведь там было не просто написано: «Жил и умер», а коротко, церковным языком эти надписи определяли главную линию жизни человека.
Когда бульдозер добирался до гроба, то видно было, что гробы тоже дубовые. Их не коснулось тление. Я своими ушами слышал, как они трещали и раскалывались затем как грецкие орехи. И оттуда вываливались прах, кости монахов и тех мирских, кто встретил в монастыре свой последний час. Все это место было перекопано, перевернуто... Тогда я первый раз, наверное, задумался: а ведь такое происходит по всей стране. Почему-то любили коммунисты устраивать на кладбищах, на месте разрушенных храмов развлекательные заведения: танцплощадки, клубы, кинотеатры.
Душа болела...
Монастырь закрыли полностью в 1927 году. Монахов разогнали. Кто не успел уйти – посадили, а в основном расстреляли. Монахинь из Дивеевского женского монастыря тоже отлавливали, сажали в лагеря, там они и погибали. Сначала в Саровском монастыре сделали колонию для детей беспризорников. Тех самых, которые остались после голода на Волге в 20-е годы. Тогда много было таких детей – детей «бывших», кулаков, переселенцев. Кого только в этом монастыре не было! Есть такой фильм – «Путевка в жизнь». Его снимали в нашем Саровском монастыре. И детишки в этом фильме подлинные, они там и жили. Мустафа, известный герой фильма, тоже был реальным. Этот татарский парнишка небольшого роста имел огромное влияние на колонистов. Его слово было «законом», и воспитатели не могли заставить ребят работать без его команды. В реальности жизнь Мустафы трагична. Он был похоронен на том самом кладбище, на месте которого при мне построили кинотеатр «Октябрь». Колонисты, или галахи, как их называли местные, вскрывали склепы, где были похоронены монахи, и глумились над еще сохранившимися телами. Потом эти детки подросли, и многие из них превратились в заключенных. Такая получалась реальная «путевка» в жизнь.
|
Фрески в храме Всех Святых, спасенные В.А.Ивановым: вверху – 12 старозаветных и 12 новозаветных старцев; внизу – Иоанн Богослов |
 |
Иду я как-то в первые годы по монастырю, смотрю, в одной церкви молодые девчонки на стремянках готовятся зачищать фрески на стенах. Я был комсомольцем в это время, а душа все равно болела. Не мог я смотреть, как такое уничтожается. Оказалось, дали им распоряжение – привести здание в надлежащий вид: «Убрать все это церковное безобразие, приготовить помещение для дальнейшей эксплуатации». А фрески там были чудесные, лики, как живые. Не выдержал я, когда стали лопаточками эти лики сдирать, и как бы в шутку говорю: «Девчата, что вы себе лишнюю работу делаете? Вы же все равно потом белить будете. Закрасьте посильнее это белилами, и дело с концом». – «А вдруг так нельзя делать? Скажут, что недобросовестно выполнили работу. Еще выговор влепят». – «Не скажут. А чтобы вы не переживали, я вам куплю парочку бутылочек хорошего вина». В общем, так шуткой и уговорил их. Сбегал в магазин, отдал им вино, сделали, как я их просил. Открыли в этой церкви ресторан. Да видно, наш брат больше под кустом привык спиртное употреблять – закрыли. После там долгое время хозяйственный магазин был. В 1992 году передали это здание Церкви. И когда стали делать ремонт, то вдруг под побелкой обнаруживают прекрасно сохранившиеся росписи! Когда все отмыли, радости прихожан не было конца. Церковь Всех Святых называется. У меня до сих хранятся фотографии тех фресок. Они черно-белые, но когда смотрю на них – радуюсь, что и я хоть что-то смог спасти.
Речка Саровка
В первые годы моей работы мы ходили на Саровку. Там раньше жили бобры, были бобровые домики. Место это дальней пустыньки, где Серафим Саровский жил один. Кормил с рук медведя, и люди к нему приходили помолиться, за советом, помощью. Я в то время ничего этого не знал. Рядом под берегом били ключи. Стояли три березки, и на них были вырезаны три креста, покрашенные зеленой краской. Это я помню. И вот на этом святом месте мы купались, гуляли. Бобры первые не выдержали – стали исчезать. Я физик, могу рассказать вам про протоны, электроны, нитроны и воспитывался в сугубо антирелигиозной обстановке, но когда я приходил на это место, то ощущал... умиротворение. Зимой мы приходили на лыжах, далеко заходили. Видели следы зайцев, лисиц. Интересно было наблюдать, как лиса гонится за зайцем. Возвращаемся домой, подходим к этому месту и останавливаемся. ТИШИНА, БЛАГОГОВЕНИЕ. Как будто проваливаешься в какую-то капсулу...
Хрущев в это время дал команду уничтожать все уцелевшие церкви. И в Нижегородской губернии, и в Арзамасе стали крушить, жечь деревенские церквушки и городские храмы. Жгли костры с иконами. Сам видел такие костры.
Приехали однажды к Серафимовскому источнику бульдозеры и все это зарыли. И березки, и ключи – все закопали. Но прежде чем ключи зарыли, мы набрали из них воду в бутылки и в нашей химической лаборатории сделали анализ. Оказалось, что этой воде цены нет. Эти источники очень богаты радоновыми солями. Ведь туда приходили и животные, и птицы – они чувствовали, где можно вылечиться. И женщины там лечились. Наши врачи говорили, что это находка для женщин – в этих водах можно практически лечить все женские специфические заболевания. Утрамбовали, закатали бульдозером. Ключи перестали бить. Все смяли.
Но остались люди, ходившие сюда, на святое место, молиться даже во времена самых страшных гонений. Вскоре я познакомился с этими удивительными старушками...
Записал И.ВЯЗОВСКИЙ
(Окончание в следующем номере)
 | назад |
| вперед |  |
