КРУПИНКИ
Почти ничего не значит нынешняя мелочь. Денежная, имею в виду. Помню из детства утверждение дедушки, что гибель России началась с момента изъятия из обращения монетки достоинством в полкопейки. Полкопейки – это грош, но остался только в пословицах, которые тоже умирают. «Не было ни гроша, да вдруг алтын». А алтын сколько копеек? Три копейки. Правильно. А две копейки? Это семитка. А гривенник – это десять копеек. А пятиалтынный – это пятнадцать. Двухгривенный – двадцать, а полтинник и вовсе пятьдесят. Наконец, рубль – это целковый. Копейка рубль бережет, так говорили. Копейка – это кусок хлеба, коробка спичек, стакан газировки, на рубль в студенчестве иногда жили по три дня: хлеб ржаной, буханка, девять копеек, килограмм картошки – десять копеек, кило макарон – четырнадцать, остальное – соответственно. Совершенно сознательно я вспоминаю цены детства и юности, чтобы хоть как-то напомнить нынешним молодым о ценах, которых достигло Отечество всего за пятнадцать лет после самой страшной войны в истории. Почему, спросим, росло благоденствие народа? Ответ самый простой: не воровали. Были и гусинские, и березовские, и разные рыжие прохиндеи, но условий для воровства им особо не создавалось. Боялись, попросту сказать. Но что мы все о них, их и без нас Господь накажет, надо больше с себя спрашивать. А чего вдруг я стал про мелочь размышлять? Я шел в зимний день без перчаток и грел руки в карманах куртки. А в кармане мелочь, вот и тряс ею. Еще вспомнил, как до сих пор у меня в Вятке продавщицы в сельских магазинах сдают сдачу с точностью до копейки, и я заметил, что их обижает наша московская хамская привычка не брать на сдачу медяшки. И еще меня научил уважать нынешние монетки один мужчина – Александр Григорьевич. Мы шли с ним по улице, он нагнулся, поднял копейку и объяснил: «Ты же видишь – изображение Георгия Победоносца, как же его оставить под ногами, еще кто наступит». С тех пор поднимаю даже мелкие монеты. Подними, донеси их до ближайшего нищего, идти далеко не придется, и отдай ему. А у него набежит монетка к монетке на хлеб, на соль.
На ладони правой руки лежала грудка беленьких монеток, а левой рукой я стал эту грудку ворошить, ища монетку желтенькую, я решил подать полтинничек. То есть правая рука знала, что делает левая. И что мне было дать рубль – нет, видимо, пожалел. А рубль-то как раз у меня из ладони и выскользнул, и упал в густой снег. Где там его было искать. Я дал нищей пятьдесят копеек и подумал, что хорошо меня Господь вразумил за жадность. Мало того, тут еще и вот что случилось. Нищая достала из-под шали бумажку – это был грязно-зеленый доллар – и спросила: – Тут шли не наши, эту бумажку дали. Куда я с ней? – В обменный пункт, там дадут тридцать рублей. – Кто меня туда пустит. Возьмите вы ее себе. – Не хочу – ответил я, – я брезгую долларами, прикоснусь, потом руки не отмыть, отдайте кому-нибудь. Или в церковь. Нет! – тут же прервал я себя, представив, как эта заокеанская мерзость будет лежать в церковной кружке. Если мы ее еще и в церковь пустим, то и вовсе беда. – Выкинь ее, матушка, или порви, без нее проживем. Владимир КРУПИН
На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга |
Шел такой густой свежий снег, что белые стены домов не ограничивали пространство. Я чуть не въехал в высокую белую стену Сретенского монастыря и пошел вдоль нее. Увидел у ворот занесенную снегом нищую. Да нищую ли? Очень бойка она мне показалась, но правая рука, трясущая в кармане мелочь, захватила ее горсть и извлекла на свет Божий. Я решил подать монетку, всегда вспоминая маму, учившую, что подавать надо, но понемногу: «Большой милостыней не спасешься, лучше чаще подавать. Нищий настоящий и куску хлеба рад, а тут деньги».
