– Подход к прославлению неновый, массовая канонизация – следствие массовых гонений. По данным правительственной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, только за 1937-38 гг. было арестовано около 165 тыс. православных священнослужителей и около 107 тыс. из них расстреляно.

И здесь для Церкви было очевидно – речь идет о святых мучениках, но в то же время мы столкнулись с задачей невероятной сложности. Мешало отсутствие опыта подобной работы, ведь в советское время мало кто предполагал, что в обозримом будущем возможна станет такая канонизация. Единицы занимались сбором устного церковного предания, а работа в архивах была почти невозможна.

Недоступны были архивы репрессивных органов. Только в начале 90-х гг. некоторые исследователи получили частичный доступ к архивам КГБ, и лишь в конце 90-х гг., когда ФСБ начала передавать свои фонды в государственные архивы, мы смогли всерьез заняться их изучением.

Ну и была, конечно, робость перед грандиозностью задачи.

– Тем не менее, что-то делалось...

– Да, работа все равно шла, и очень напряженная. Ко времени Юбилейного Собора удалось прославить 13 новомучеников и исповедников Российских: Патриарха Тихона, митрополитов Владимира Киевского и Вениамина Петроградского, Великую княгиню Елизавету и инокиню Варвару, местоблюстителя Патриаршего Престола митрополита Петра (Полянского) и других.

Эти канонизации имели колоссальное значение. Появился первый опыт составления житий, опыт их обсуждения. Церковная общественность постепенно стала осознавать важность прославления всего Собора новомучеников и исповедников.

– Насколько при этом удавалось опереться на прежний, двухтысячелетний, опыт Церкви?

– Первый сложнейший вопрос, который встал перед всеми исследователями, – это вопрос о критериях святости применительно к новым мученикам. Новомученики Российские, подобно древним мученикам, пострадали за Христа, но было и существенное отличие. В Римской империи Церковь была вне закона, принадлежность к ней каралась смертной казнью на юридических основаниях. Отречение обвиняемого от Христа сохраняло ему жизнь и возвращало свободу.

У Российских новомучеников такого выбора, как правило, не было. Их убивали или без суда, или по суду, но предъявляя обвинения, прямо не связанные с исповеданием Христа, а в пору массовых гонений даже отречение от веры едва ли могло избавить от расправы. Поэтому погибали и люди, отпадшие от Церкви, и мы не можем считать мучениками всех погибших в то время. В каждом отдельном случае требуется серьезное исследование.

– Под давлением большевиков управление Церковью было во многом разрушено. Поэтому очень трудно дать оценку иным разделениям. Но как быть с теми, кто погиб, пребывая в расколе?

– Синодальная комиссия пришла к выводу о невозможности канонизации обновленцев, находившихся под контролем ВЧК, поправших многие каноны, стремившихся к пересмотру догматического учения Церкви; последователей григорианского раскола, которые пытались захватить власть высшего управления Церкви; самосвятов-липковцев и других, позже возникших, группировок украинских автокефалистов, которые имели преемственную связь с самосвятами.

Этот общий вывод не распространяется на тех, кто, временно присоединившись к обновленцам, потом оставлял раскол, через покаяние возвращался в лоно Церкви и впоследствии становился жертвой антицерковных репрессий.

– А если говорить о «непоминающих», «иосифлянах» и т.д.?

– Так называемым правым расколам Синодальной комиссией была дана совсем иная оценка. Отмечалось, что в действиях «правых» оппозиционеров, часто называемых «непоминающими», нельзя обнаружить злонамеренных, исключительно личных мотивов. Их действия обусловлены были по-своему понимаемой заботой о благе Церкви.

«Правые» группировки состояли из тех клириков и мирян, кто, не соглашаясь с церковно-политической линией заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия, прекращал возношение его имени за богослужением и, таким образом, порывал каноническое общение с ним. Но при этом они, как и сам митрополит Сергий, Главой Церкви признавали митрополита Петра (Полянского) – местоблюстителя Патриаршего Престола.

– Какие формы отпадения от Церкви, кроме участия в расколе, учитывались при отказе от канонизации?

– Отречение от сана, отречение от монашества, работа в органах НКВД в качестве секретных сотрудников. Кроме того, изучаются обстоятельства жизни пострадавших, свидетельства об их личном благочестии. Как правило, такие свидетельства удается найти. Но в редких случаях мы сталкиваемся с различными пороками священнослужителей, которые несовместимы с идеалом христианского пастырства, такими как воровство, пьянство, участие в драках.

Но самая, наверное, распространенная причина, по которой пострадавший член Церкви не может быть прославлен, – это лжесвидетельство: самооговор, оговоры друзей, знакомых, духовных чад, в результате чего попадали в застенки, гибли ни в чем не повинные люди.

– Насколько трудно при работе с материалами НКВД отделять ложь от истины? Были ли случаи, когда органы, желая оклеветать, сломать исповедника, распускали слухи, будто христианин отрекся от Бога, выдал кого-то и т.п.?

– Отделять ложь от истины трудно, но по принципиальным вопросам почти всегда возможно. Нужен опыт. В последние годы появились публикации, в которых ставится под сомнение возможность использования материалов следствия в качестве исторических источников по причине их фальсификации, применения пыток в ходе допросов.

Но такой подход мне видится необоснованным. Любой исторический источник – это продукт целенаправленной деятельности человека. Задача исследователя в том, чтобы суметь оценить его достоверность.

Отечественная историческая наука накопила огромный опыт использования судебно-следственных дел различных исторических периодов. И как бы ни были тенденциозны записи протоколов допросов, в основном они представляют собой примерно то же, что и мученические акты древности. Древние христиане, кстати, часто выкупали эти записи, потом именно они составили первые сборники житий – минологи.

И в древности, и XX веке мы видим одних и тех же действующих лиц во время гонений: христиан и представителей антихристианского государства. Как в первые века христианства, так и в любую другую эпоху следствие стремится к обвинению и доказывает его либо с помощью свидетелей (или лжесвидетелей – вспомним суд синедриона над Христом), либо добиваясь признания обвиняемого. А подследственный может либо соглашаться с предъявленным обвинением, либо его отрицать.

Могу сослаться на собственный опыт изучения следственного дела другой исторической эпохи – VXIII века. Это так называемое второе следственное дело прославленного на Архиерейском Соборе 2000 г. священномученика Арсения Мацеевича, митрополита Ростовского.

– Вы занимались подготовкой материалов для его канонизации?

– Да, и, разбирая материалы второго дела, которое велось уже не Синодом, а обычными следственными органами, я обнаружил немало сходства с делами 30-х годов ХХ века. Состав документов примерно тот же: доносы; протоколы допросов свидетелей и обвиняемого; протоколы очных ставок; переписка следственных органов; переписка владыки Арсения, изъятая у него; опись его личных вещей, конфискованных следствием; приговор и документы о его исполнении.

Руководили процессом сама императрица Екатерина II и генеральный прокурор князь Вяземский. Допросы вел прокурор В.В.Нарышкин. Власти придали делу характер политического процесса. Им было неважно, в чем конкретно обвинить непокорного митрополита, они стремились к его повторному осуждению и устрожению его заточения. В результате следствия владыка был переведен из Николо-Корельского монастыря в страшный Ревельский каземат, где и скончался после четырехлетнего заключения.

Во время следствия свидетели под нажимом следователей проявили малодушие и начали оговаривать узника. А митрополит Арсений не только не согласился ни с одним обвинением, но еще и давал нравоучения прокурору Нарышкину, чем довел его до бешенства.

Возвращаясь к следственным делам XX века, мы также можем увидеть очень разное поведение обвиняемых на следствии. Одни, как правило, имевшие опыт арестов и заключения, дают предельно сдержанные и лаконичные показания, не содержащие сведений о третьих лицах, и отрицают все ложные обвинения. Другие, не имевшие опыта общения с НКВД, нередко ищут способ защиты, аргументы в законодательстве, вступают в споры со следствием, также не признавая собственной вины. А третьи оговаривают себя, других и Церковь.

– Иногда встает вопрос о подделке подписи под протоколами допросов обвиняемых.

– Хотелось бы отметить, что для следователей НКВД признание заключенного не имело решающего значения. Если обвиняемый не признавался, в ход шли показания лжесвидетелей. Двух таких показаний было достаточно для вынесения приговора. Конечно, нельзя полностью исключать возможность подделки подписи следствием, и в этом случае можно обратиться к методу графологической экспертизы. Но, надо сказать, что такая экспертиза проводилась несколько раз, и она подтверждала подлинность подписи обвиняемого.

Безусловно, никто из нас не может осуждать людей, не выдержавших мук, потерявших силы для сопротивления беззаконию и, будучи невиновными, признавших обвинения. Члены нашей Московской епархиальной комиссии, всякий раз сталкиваясь с этим при обсуждении вопроса о прославлении того или иного пострадавшего клирика или мирянина, всегда единодушно подчеркивали, что мы не предвосхищаем суда Божия над человеком, не говорим о его посмертной участи, о том, что он не спасен. Но мы не можем свидетельствовать о его мужестве и святости и не можем поставить его в пример для подражания всем чадам Православной Церкви.

– У некоторых авторов – Солженицына, Шаламова – можно встретить мнение, что большинство арестованных так или иначе сдавались под нажимом следствия. Насколько подтверждают или опровергают это дела тех наших соотечественников, которые попадали в узы за исповедание веры?

– Это поразительно, с точки зрения современности, но подавляющее большинство оклеветанных, униженных, подвергнутых физическим и моральным истязаниям пастырей и мирян РПЦ отрицали свою вину, не лжесвидетельствовали ни против себя, ни против ближних, ни против Церкви, и в этом нельзя не видеть проявления духовного величия и помощи Божией.

Ведь мученик – это не просто мужественный, сильный человек. Мученическая кончина – плод той духовной жизни, которую вел христианин до этого, это плод любви ко Христу и такого смирения, когда христианин, не надеясь на свои силы, уповает лишь на Бога. Тогда только сбывается обетование Спасителя: «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас».

– При составлении жития приходится работать с показаниями свидетелей обвинения. Какую информацию следует отсекать как ложную в первую очередь?

– Свидетелей можно разделить на три основные группы. В первую очередь, это агенты НКВД, которые получали плату за свою работу. Их показания имеют минимальную степень достоверности. Они часто даже не знали тех, о ком свидетельствовали, просто подписывали то, что от них требовалось.

Затем идут «свидетели по должности» (председатели колхозов, сельсоветов и т.д.). Их показания весьма тенденциозны, так как они тоже выполняли заказ органов НКВД, но вместе с тем могут нести и какую-то правдивую информацию, например, время появления священника на последнем приходе.

И, наконец, это «независимые свидетели» (соседи, сослуживцы) – очень разные люди с различным образом поведения. Некоторые пытались соотнести свои показания с требованиями властей, другие говорили правду, третьи на повторных допросах, проведенных через 20 лет, указывали, что написанного от их лица в протоколе они никогда не говорили.

Таким образом, протоколы допросов свидетелей содержат как реальную информацию, не навязанную следствием, так и недостоверную или просто фальсифицированную. Поэтому их использование при составлении жития без критического анализа и проверки недопустимо.

– Какие еще источники, помимо архивных, используют агиографы при подготовке материалов для канонизации?

– Вторым и не менее важным источником при составлении жития может стать устное предание. Особое значение оно приобретает при составлении житий мучеников, пострадавших в начале гонений (с 1918 г. до первой половины 20-х гг.). Ведь ранние гонения почти не оставили нам письменных источников. Следствие в те годы практически не велось. В отдельных случаях сохранились только ордер на арест и приговор к расстрелу, а порой нет и этого. Поэтому воспоминания очевидцев становятся единственным источником для прославления этих святых.

Конечно, большинство людей, способных вспомнить что-то о первых послереволюционных годах, уже умерло. А вот тех, кто способен рассказать о тридцатых годах, осталось еще немало. Это могут быть родственники, духовные чада, иногда это уже не сами очевидцы, а те, кто слышал их рассказ и сохранил его. Такие воспоминания – бесценный источник, способный наполнить житие яркими красками, показать, какие внутренние мотивы двигали поступками людей, рассказать об их духовной жизни.

С каждым годом их становится все меньше, и сейчас нужно сделать все возможное, чтобы сохранить их воспоминания. Другое дело, что нужно очень осторожно пускать их в оборот. Родственники и близкие часто бывают необъективны и могут вольно или невольно искажать информацию.

– Множество книг, написанных о мучениках и исповедниках, подвергается сейчас жесточайшей критике со стороны историков. Это превращается в какое-то бедствие.

– Да, проблема огромная. Таких книг было издано действительно множество, причем иногда мы сталкиваемся с сознательной фальсификацией. В результате широкой церковной общественности были, по сути дела, навязаны различные мнения по отдельным эпизодам истории РПЦ. И уже совершенно недопустимой является та ситуация, когда подобными методами современного PR пользуются для того, чтобы оказать давление на священноначалие и добиться канонизации какого-либо лица.

Вот один пример: почитатели иеросхимонаха Сампсона (Сиверса) опубликовали больше десятка книг о нем, основываясь на его личных воспоминаниях. Также были поданы документы в комиссию по канонизации. Архивные исследования, проведенные комиссией, показали, что почти все факты его автобиографии либо выдуманы, либо искажены до неузнаваемости.

– Современные тексты житий довольно сильно отличаются по методу написания от тех, что бытовали в прежние эпохи. Сущесвтуют ли какие-то каноны, которых необходимо придерживаться?

– Среди 322 житий, заслушанных Московской епархиальной комиссией, при всем многообразии подходов различных авторов можно выделить два основных принципа написания. Первый – проложный, когда агиограф следует традициям древних мученических актов, излагает только события жизни святого как они есть. Здесь ярким образцом стала работа отца Дамаскина (Орловского). И второй подход – публицистический, когда автор пытается самостоятельно осмыслить события, дать им свою оценку, а при недостатке фактов решается делать свои предположения. Зачастую вместе с этим писатель увлекается излишним психологизмом и литературным украшательством.

– Как реагировала на это комиссия по канонизациям?

– Всякий раз, сталкиваясь с житиями, написанными в этом стиле, наша комиссия, принимая положительное решение о возможности прославления святого, единодушно высказывалась о необходимости серьезной литературной правки такого жития.

Насколько это соотносится с древними традициями? Все подходы существуют со времен первого тысячелетия по Рождеству Христову. Скупые сказания о мучениках первых веков, целиком основанные на подлинных проконсульских актах, после окончания гонений в IV веке сменили «Жития отцов», описывавшие их святую жизнь и научавшие христианским добродетелям.

А в более позднее время, и особенно в иконоборческий период, в агиографии начинает преобладать риторическое направление, расцвет которого приходится на деятельность Симеона Метафраста (X век). В этой традиции гораздо меньшее внимание уделяется фактической истории, а предпочтение отдается «похвале» святого, причем в житии преобладает общая риторика, большое значение имеет литературная сторона, изощренная форма, появляется некоторый литературный шаблон, который переносится из жития в житие, допускается вымысел. Житие становится более похожим на нравоучительную проповедь в день памяти святого, чем на рассказ о его реальной биографии.

– Например?

– Самый распространенный пример: о детстве святого ничего не известно, но агиограф позволяет себе фразу: «В семье благочестивых родителей родился благочестивый отрок…»

– Русь при крещении переняла именно этот поздневизантийский подход?

– Нет. Первые жития свв. Бориса и Глеба, Феодосия Печерского, составленные преп.Нестором, и некоторые другие ранние жития отличает простота изложения. Тексты написаны сжатым и простым языком. Фактическая сторона занимает в них главное место и не обращается в материал для нравственно-риторического рассуждения.

Затем с конца XIV – начала XV вв. на русскую агиографию начинает влиять византийская традиция, и многие последующие писатели опираются именно на эти образцы. Наиболее распространенные до революции Четьи-Минеи свт.Димитрия Ростовского, составленные на основании предшествующих русских миней, трудов Симеона Метафраста и многих других источников, также принадлежат к этой риторической традиции. Нельзя не отметить, что жития, составленные в этом жанре, вызывали серьезную критику церковных писателей и историков.

Конечно, нельзя ставить знак равенства между современными авторскими житиями, написанными в духе церковной публицистики, и витиеватыми византийскими образцами, но определенное родство между ними (вернее, между их недостатками) существует. Сейчас после разрыва в церковном предании, вызванного гонениями XX века, перед нами стоит вопрос: к каким традициям в агиографии мы должны вернуться?

Думаю, что правильнее обратиться к историческому, «проложному», образцу. Особенности восприятия современного человека таковы, что информационный текст, основанный на фактах, легче усваивается умом и даже сердцем, чем благочестивая риторика. Мне кажется, что искусственное подражание стилю другой эпохи выглядит сегодня как лукавство.

– У новоначальных христиан при всех недостатках есть, наверное, одно достоинство. «Незамыленность» взгляда.

– Да, не говоря уже о том, что благочестивые вымыслы дают повод внешним упрекать христиан во лжи.

И вот что еще очень важно сказать. При «проложном» изложении личность писателя как бы скрыта от читателей, агиограф только собирает факты и излагает их наподобие летописца. А при авторском подходе в житии присутствуют размышления автора, отражающие его духовное устроение – и если в этом устроении не все благополучно, есть опасность заразить своими духовными недугами многочисленных читателей.