Грязовец. Кто придумал такое неблагозвучное имя? Оказывается, эта честь принадлежит Екатерине II. По преданию, выйдя здесь из кареты на пути в Вологду, она влипла туфелькой в глину и сказала: «Фу, какая грязь!» Что еще могла сказать правительница, закрывшая множество обителей на Руси, о святой обноро-комельской земле?

Сам починок (нынешний г.Грязовец), где императрица вышла поразмять ноги, образовался от Корнилиевского монастыря и находился в историческом центре так называемого «заволжского» пустынножительства. Много веков назад сюда, за Волгу в дремучие леса, шли ученики преп. Сергия Радонежского, основывали свои обители, из которых впоследствии выходили другие подвижники и шли еще дальше на север. Географически Грязовецкий район лежит как раз на перепутье – на водоразделе между Волгой и реками, текущими на север (это видно на карте-схеме). К XVIII веку в этом небольшом, по северным меркам, уезде было 12 монастырей.

Скорые поезда в Грязовце не останавливаются, а пассажирские не совсем удобны – прибывают туда вечером. Поэтому (если держишь путь на юг) лучше сойти в Вологде, переждать несколько часов и ехать дальше два-три часа электричкой или автобусом, чтобы оказаться на месте утром. Я выбрал автобус.

Из окна автобуса можно увидеть многое. Вот мы минуем указатель «Вологодский район», и почти сразу дорогу пересекает знаменитая речка Комела (или Комёла, как местные называют). Некоторое время она сопровождает нас, мелькая слева меж деревьев, а потом исчезает в лесах. Селения в Грязовецком районе встречаются редко, но зато с какими вкусными названиями: Мясниковка, Пузово, Пирогово. Впрочем, и до этого по пути встречались Грибково, Редькино, Брагино и даже Кишкино. А вот совершенно простое название – Слобода. Здесь, в отличие от других деревушек, множество каменных домов, за окном мелькает вывеска «ОЛО племзавод «Заря».

Позже я узнал, что это хозяйство занимает первое место по надоям в Вологодской области – 8 литров с коровы. Для сравнения: в среднем по России коровы дают 3-3,5 литров. Секрет в том, что слободчане завезли из Голландии голштинскую породу и поставили на фермы компьютеры, при помощи которых доярки составляют индивидуальный рацион для каждой буренки – в зависимости от ее тонуса и наклонностей. Не случайно Грязовецкий район называют «житницей области». Хотя сами вологжане грязовецкого молока фактически-то и не видят. Как мне объяснили, колхоз «Заря» по евростандарту поставляет свои продукты прямиком в Москву. В области закупочные цены низкие, а там дают 6 руб. 93 коп. за литр.

За селом Пирогово сельскохозяйственный пейзаж сменяется городским – и мы въезжаем в сам Грязовец.

Примечательность городка заключалась в том, что в нем никогда ничего не происходило. Вот заметка о Грязовце писателя С.П.Шевырева, датированная XVIII веком: «Положение имеет на суходоле, посреди которого течет небольшая речка, или паче ручей, Ржавец; состоит из одной улицы, по обеим коея сторонам обывательские домы, и при конце каменная церковь Рождества Христова». И все. В 1892 году здесь побывал журналист С.Шарапов и составил следующую картинку: «Недоимок нет, грабежей и убийств тоже, мертвых тел не объявляется, процесов почти не ведут, живут по-божьему, не жалуются, не кляузничают, а сажают себе картофель, сеют лен».

Между тем в этой тихой провинциальной глуши рождались удивительные люди – такие как слепой математик Михаил Алексеевич Серебряков. Ослеп он сразу после рождения из-за неосторожности няньки-пестуньи, а когда подрос, то обнаружил необыкновенные математические дарования. Сложные теоремы он доказывал каким-то своим непонятным образом, так что им заинтересовался первый русский математик Остроградский. Самоучку-гения привезли в Петербург, где его принимали у себя ученые, литераторы, высокопоставленные сановники, и все поражались уму грязовецкого простолюдина. Новоявленной математической «звезде» прочили славную будущность, но спустя время Михаил Алексеевич оставил науку и «ушел в духовность», проще говоря, стал церковным человеком. Такие вот «непонятные» люди жили в грязовецкой тиши – слава, всеобщее признание были для них пустым звуком.

«Жители Грязовца очень набожны, – писал С.Шевырев. – В воскресный или праздничный день если случится во время всенощного бдения или обедни проходить по улице, то город, по безмолвию, кажется как будто пустым или вымершим». То есть все, от мала до велика, стоят в церкви. «Сверх того... есть домы, в которых каждый день собираются любители слова Божия, и более из них умеющий читает, а прочие слушают. И по деревням есть таковые же чтецы Св. Писания. Мне случалось бывать на деревенских беседах... В чистой русской избе сидят по лавкам и скамейкам старцы и юноши, женщины и девушки, – и глава семейства, как некий патриарх, за простым деревянным столом читает толстую книгу, при сальной свече, а нередко и при лучине. Я в это время переносился мыслию ко временам Апостольским и думал: не такова ли была и Церковь первенствующих Христиан?»

А потом грянули перемены. Лучше всего их отразили грязовецкие частушки – народная энциклопедия ХХ века. Революция: «Сидит милый на крыльце с революцией в лице. Прокламацию читает – ничего не понимает». Разруха: «Сапоги у мня худые, это Ленин подарил. При царе, при Николае в лакированных ходил». Гражданская война: «Полюбила дезертира – с дезертиром горюшко. Красна армия в деревню – дезертиры в полюшко». А вот о религии – страшная частушка: «Полюбила комсомольца, скоро охватиласе – все иконы изрубила, Богу не молиласе».

Это был надрыв, но в целом народ оставался прежним. Даже в таком похабно-озорном жанре, как частушка, прорывалась живая русская душа: «Я иду, а ты не чувствуешь, высокая гора. Я люблю, а ты не веришь, ягодиночка моя».

О русском народе, его трагедии, правде и вымысле случился у меня незабываемый разговор сразу же, как приехал в Грязовец.

Первым делом, выйдя на автобусной станции, я посмотрел расписание, как добраться до села Раменье. Там служит один из старейших в Вологодской епархии священников – протоиерей Алексий Бриленков. Человек, закончивший Духовную академию, он долгое время возглавлял в епархии комиссию по канонизации новомучеников, написал много статей-исследований и про их крестный путь, и про историю Грязовецкой земли. Наметив поездку в Раменье, решил я зайти и на железнодорожный вокзал, узнать про поезда на Москву. Иду и, не доходя два квартала до вокзала, вижу у калитки пожилого человека в рясе со скуфейкой на голове. Подхожу под благословение. Действительно, священник. Благословив, он спрашивает: «Кто ты, брат, и откуда?» И стоило мне назвать фамилию – как тут же получил «на орехи»...

Еще в Вологде знающие люди предупредили, что отец Алексий строг и нашего брата-журналиста не особо жалует. И надо же такому случиться, что первый человек, с которым я заговорил в Грязовце, оказался именно он!

– Знаю, знаю вас, читал... – прищурился на меня священник. – Что ж это вы русский народ поганите?

– То есть как? – несколько ошарашился я.

– Про Ферапонтов монастырь вы писали?

– Да.

– У вас там мужик на дороге цыганочку отплясывает и милостыню у туристов клянчит. Мало по телевизору наш народ поганят, так еще православная газета за это взялась!

– Простите, батюшка, но про этого мужика там маленький эпизод, а все остальное... Раньше, когда в Ферапонтово был монастырь, люди освящались им. А теперь там музей, иностранные туристы с долларами, и это развращает некоторых сельчан.

Признаться, поначалу я обиделся за упреки, но, слушая дальше старого, опытного священника, стал понимать его. Есть у нас, русских, какой-то неуемный самокритицизм. Видим что-нибудь хорошее и... ищем глазами еще и плохое, для пущей объективности, чтобы не зазнаваться. А потом, когда описываем то и другое, плохое-то на первый план вылезает. Потому что оно «художественней» получается. Какими словами можно рассказать о небесном отсвете на лицах людей, обращенных к фрескам Дионисия? Нету слов. А рядом, за стенами Ферапонтово, пляшет на дороге пьяный мужик с вывалившимся из-под майки трясущимся пузом – тут и слов подбирать не нужно, картина сама в глаза лезет. Зло выразительней, поскольку ближе к нашей бренной материи.

В принципе-то ничего нового отец Алексий не сказал. Еще в начале 90-х переписывался я с покойным ныне о.Сергием Колчеевым (он тоже из Вологодской епархии), который так сказал: «Не гляди, как человек падает, – это завораживает...»

Вообще же никто не ведает, как слово наше отзовется... «За что вы меня в заштат отправили?» – упомянул в разговоре о.Алексий. Оказывается, когда-то в одной из подборок информации мы напечатали буквально следующее: «Главной новостью стала смена председателя комиссии по канонизации. Прежний – отец Алексий Бриленков – ушел на покой. Его место занял...» Эту фразу можно понять двояко: или ушел на покой от загруженности делами комиссии, или вообще за штат. Сами того не желая, обидели мы заслуженного протоиерея, у которого на вологодских приходах священниками служат двое сыновей и множество духовных детей, к чьему авторитетному слову прислушиваются на епархиальных собраниях. Пользуясь случаем, приносим ему извинение и уточняем: оставив дела комиссии, батюшка продолжает служить у себя в селе Раменье. На мой вопрос о том, почему он теперь не занимается историей, не пишет краеведческих статей, батюшка ответил: «Сейчас время такое, что надо молиться».

К слову о «картинках». После встречи с о.Алексием зашел я в местный краеведческий музей и долго стоял перед картиной художника Э.И.Южанина. Состоит она из трех полотен и называется «Эскиз Грязовецкой Введенской ярмарки начала ХХ в. для круговой диарамы». Ничего себе «эскиз»! На полотнах каждая деталь тщательно выписана: церкви, городские улицы, лошади у коновязей, воздушные шары, карусели, стая галок в морозном воздухе грает. Вот здесь, по улочке, идет крестный ход с хоругвями, здесь, меж торговых рядов, крестьяне товар выбирают...

Эмиль Юльевич Южанин попал в Грязовец ребенком во время войны, потом, повзрослев, уехал в Новосибирск. Но города детства не мог забыть. На основе старых фотографий он создал несколько картин, на которых навсегда запечатлелся Грязовец во всей былой красе. К сегодняшнему дню он заканчивает работу над диарамой – круговой картиной, находясь внутри которой, как бы попадаешь в прошлое. Это уникальная работа, по утверждению местных знатоков, таких в стране раз два и обчелся. Только вот незадача, диараму негде разместить. Сейчас собирают деньги, чтобы сделать для нее пристройку к музею.

Судя по картине Южанина, рядом с нынешним музеем (домом купца Розумовского) прежде возвышался огромный семикупольный собор Петра и Павла. Ныне в сквере на его месте стоит высокий памятный крест. Поклонившись святому месту, пошел я дальше, искать действующий храм.

– Бабушка, где у вас церковь? – спрашиваю прохожую.

– Да вон же, за музеем.

– А вы туда идете?

– Куда ж мне теперь? Туда и иду, многогрешная.

По пути рассказала баба Настя о своей жизни, о том, как в молодости своими руками ломала собор Петра и Павла. «Я дорожной рабочей работала, а обломки кирпичей в насыпи дорожной использовались, – вспоминает она. – Мне сказали, я и ломала. Глупая, молодая была...»

Сейчас в Грязовце действуют два храма – ветхий Крестовоздвиженский, который почти никогда не закрывался, и новый Корнилиево-Комельский, освященный владыкой Максимилианом в августе прошлого года. Оба стоят рядышком, на городском кладбище. Служат там два молодых священника, совсем недавно сменивших 76-летнего о.Николая Кулакова, который ушел в заштат и уехал в Вологду. Позже мне удалось встретиться с этим священником-старожилом и записать интересный рассказ про то, как жили здесь православные при советской власти. Пока же гидом стал о.Александр, приехавший сюда около года назад. Он-то и рассказал про Александра Павловича Столярова, который построил новый храм.

Уроженец Грязовца, предприниматель Столяров живет в Ижевске, но, как и художник Южанин, душою остался здесь. В 1997 году он взялся достроить начатую около Крестовоздвиженского храма часовню. За шесть лет, прошедших с начала ее строительства, вся документация была утеряна, так что пришлось все делать по-новому. Убрали один из готовых куполов, над входом подняли колокольню – и получилась не часовня, а настоящая церковь. На купол поставили ажурный крест – точная копия того, что возвышается над Храмом Христа Спасителя в Москве. Иконостас был сработан Владимиром Константиновым, сам же он со своей семьей собирал и жертвовал в храм старинные иконы. Несмотря на небольшие размеры, внутри храм просторный, светлый.

Работы еще продолжаются. Как объяснил мне прораб стройки, житель с.Вохтога Юрий Павлов, нужно еще поставить ограду, разбить цветники. «Владыка благословил поставить рядом воскресную школу. Пока что деревянную, а там посмотрим».

День близился к полудню. Вскинув рюкзачок, отправился я дальше – в Павло-Обнорский монастырь. До него можно доехать и автобусом, но что для паломника 17 километров? Тем более, что по пути, в 4 километрах от Грязовца, находится Корнилиево-Комельская пустынь. Туда нужно обязательно завернуть – тем более, что завтра наступало 1 июня – день памяти преподобного.

Интересно, что эта дата празднуется грязовчанами не так широко, как 23 июня – «обещанный день». Позже я спрашивал у старожила о.Николая Кулакова, что значит «обещанный день». «Видно, обет какой-то давали, – ответил он. – Кто старые, уже забыли. Но каждое 23-е мы всегда преподобному служили, на источник его ездили».

Как идти до Корнилия, любой грязовчанин вам подскажет, потому что многие туда ездят на источник за целебной водой. Юра Павлов так мне дорогу описал: «Пойдешь по проспекту Ленина в сторону солнца, выйдешь на шоссе и дальше двигай по солнышку, за льнозаводом увидишь указатель...» Шел я не спеша, любуясь сельскими видами: коза, привязанная к колышку, травку щиплет, черемуха цветет, на взгорках деревеньки разбросаны по пять-семь домов. Видно, не коснулось их «укрупнение». Ко времени, когда свернул по указателю «Корнильево», небесное светило успело сдвинуться, так что опять было впереди. Так по солнышку и дошел.

На деревенской улице спрашиваю у проходившей мимо женщины: где же тут у вас монастырь? Отвечает: а от него ничего почти не осталось. Женщина оказалась бывшей работницей психинтерната, который размещался в стенах обители.

– У меня покойный муж был главврачом этой психбольницы, – рассказывает она. – Когда больницу 15 лет назад расформировали и хозяина не стало, монастырь быстренько, прямо на глазах разрушился. Там, за речкой, был двухэтажный мужской корпус, там – женское отделение, чуть дальше на горе – отделение туберкулезных алкоголиков. Рядом действовали лечебные ванны. Вода в них очень помогает от кишечно-желудочных заболеваний. Ученые перед самым закрытием брали ее на анализ, изучали. Наверное, их исследования лежат сейчас в областной психбольнице в Кувшиново.

– Это вода из источника, который Корнилий выкопал?

– Нет, тот источник в стороне, там тоже вода замечательная, питьевая. Туда иногда приезжают священники, девушки в белых платочках красиво так поют. И всегда около него цветы лежат. Я спрашивала у наших, кто цветы туда носит, и все почему-то открещиваются.

– А что до больницы здесь было?

– Лагерь. Держали там и наших, и немцев. Мать рассказывала, что военнопленных было столько, что в бараках не умещались, поэтому даже в нашей квартире постоем стояли. Когда лагерь убрали, тут еще долго все было опутано колючей проволокой, а мы, сорванцы, на сторожевые вышки лазили.

– Как думаете, можно еще здания использовать?

– А почему бы и нет? Там, где туберкулезники были, казаки свою вывеску повесили, хотели конезавод устроить, землю в аренду взяли. От других зданий, правда, только стены остались. Но если взяться, то можно же что-то сделать? Хотя бы дом для престарелых. Ведь какой у нас воздух чистый, целебный, красота кругом! Вон аллею березовую видите? Монахи сами сажали, землю туда в шапках носили, аллею насыпали. А соловьи здесь как поют! Мы тут всем селом выбирали депутата Симакова, давали ему наказ, чтоб монастырь восстановил. Да только выборы он проиграл.

Женщина проводила меня до мостика, за которым начинается монастырь. Дома с пустыми глазницами, обломки кирпичей... Вот я и пришел.

Ровно шесть лет назад, также на день преподобного, был здесь наш корреспондент (Е.Суворов, «на талицу, к корнилию», №№ 271-272, 1997 г.). Тогда здесь, несмотря на начавшуюся разруху, обвалившиеся потолки, еще теплилась жизнь – в настоятельском корпусе действовала столовая, в нововыстроенном здании жили 55 оставшихся туберкулезных больных. Но грустны были мысли Евгения: на его глазах попирали святыню. А теперь... Тишина. Только ветер шелестит в листве березок, выросших на развалинах.

Но появилось здесь то, чего раньше не было, – небольшой синий крест. Он установлен над мощами преподобного Корнилия Комельского. И – удивительно! – он увит свежими цветами.

Кто знает, может и возродится древняя обитель. Ведь сама она была матерью многих монастырей. Отсюда вышли основатели монашеских пустыней – Кирилл Новоезерский, Иродион Илоезерский, Симон Сойгинский, Геннадий Любимский, Филипп Ирапский, Адриан Пошехонский, Даниил Шужгорский, Зосима Ворбозомский. Кроме того, в XVI веке Корнилиевской обители принадлежали Коптева пустынь на реке Великой и Персова пустынь со всеми починками и деревнями, расширялись ее владения и в Белозерской земле. Великий князь Василий III даровал Корнилиевскому монастырю несудимую грамоту, по которой население этих вотчин освобождалось от власти княжеского наместника и вся судебная власть принадлежала игумену обители. Если принять во внимание, что это сообщество на долгие годы было освобождено от налогов, то вообще получалось государство в государстве – этакая монашеская республика.

Были разные периоды в истории Корнилиево-Комельского монастыря, но никогда не прерывалась здесь связь с прошлым. Писатель Шевырев в 1849 году отмечал: «Храмы монастырские весьма бедны. Древнейшие украшения их относятся ко временам Бориса Годунова». Писатель заинтересовался наперстным крестом, который был на одном стареньком монахе, остававшимся в обители (все другие ушли на строительные работы, вбивать сваи). Он попросил посмотреть крест, и старец снял его с себя. На обратной стороне оказалась надпись о том, что сей крест – вклад царя Бориса Годунова в пустынь. Для Шевырева это была «музейная реликвия», а для монаха – просто священнический крест. То же касалось и жалованных грамот, хранившихся в ризнице, древнейшая из которых датировалась 1501 годом. Шевырев предложил монахам послать их в петербургскую археологическую комиссию, но игумен не захотел – это ведь не просто реликвии, а юридические документы о правах монастыря.

Казалось, связь времен здесь сохранится вечно. Было даже предание о дереве, которое будто бы заповедано самим преподобным Корнилием. Однажды это дерево хотели срубить, но топоры ломались о него, одни только искры сыпались, а дерево стояло, как ни в чем не бывало. Может, оно и до сих пор стоит? Только поди угадай, какое из этих деревьев, ведь их тут много выросло.

Сижу у корнильевского креста и слышу за спиной:

– А раньше здесь большой крест стоял.

Широкоплечий мужичок в кепке, в распахнутом пиджаке задумчиво пощипывал подбородок:

– Что-то я не понимаю. Вначале батюшки приезжали, поставили этот синенький крест. В прошлом году они же заменили его на большой, дубовый. А теперь снова старый, синенький стоит.

Позже в Обнорском монастыре я узнал, в чем тут дело. А тогда удивился, спросил:

– А когда обнаружили, что здесь мощи Корнилия лежат?

– Ну, первый-то крест поставили несколько лет назад. Хотя вот что я вам скажу: здесь, в интернате, всегда был крест, вон в той кочегарке...

Валентин Корнев (так зовут мужика) заговорчески махнул рукой: «Пойдем, покажу». Входим под своды закопченного монастырского здания (оно на фото вверху, за корнилиевым крестом), под ногами хрустит кирпичное крошево.

– Я в психинтернате кочегаром работал, а сейчас безработный. Так вот, где-то здесь, на стене под слоем штукатурки, нашел я выложенный кирпичами восьмиконечный крест. Никому про него не говорил... Да где же он?

Ходили мы по развалинам, да так крест и не нашли. Эту стену, оказывается, уже сломали.

Валентин вызвался проводить до святого источника и по пути рассказал о себе. В детстве он пас здесь коров и места эти хорошо изучил.

– Вон там, в лесу, есть кладбище немецких военнопленных, – показывает он. – С коровами мне было скучно и от нечего делать считал я могилы. 170 насчитал. Сейчас-то одни горбики остались, а раньше над ними столбики стояли и посередине один большой березовый крест. А вон там, где земля вспахана, было кладбище наших заключенных. 320 могил с табличками на колышках. Может, я последний, кто это помнит.

Отец мой у русских заключенных бригадиром работал и дружил с седобородым таким стариком, вроде бы священником. Наверное, он тоже здесь похоронен.

Простились мы у беседки над источником. Удивительно, но здесь, в беседке на столе, и у водопадика со святой водой лежали свежие душистые ветки сирени. Вода в источнике необычна на вкус и хорошо утоляет жажду. Набрав литровую бутылку, я пил эту воду почти неделю – ее хватило и на Павло-Обнорский монастырь, и на Александров, и даже на Переславль-Залесский.

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга