ПОЭТИЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ
Хотелось бы дарить людям радость
Несколько воспоминаний в связи с выходом
первого сборника стихов
В восемь лет я начал писать стихи. Сейчас мне кажется, что иначе и быть не могло. Вся природа среднерусской полосы, где прошло мое детство, излучала поэзию.
Моя родная деревня Рыбное, затерявшаяся среди лесов севера Нижегородской области, была всего в двадцать дворов. Почти все ее жители являлись нашими ближайшими родственниками – это были семьи родных братьев и сестер моего отца Серапиона Максимовича. У его мамы (моей бабушки Пелагеи), она жила в центре деревни, было тринадцать детей. Правда, до совершеннолетия дожили только восемь. Они обзавелись семьями и построили рядом с родительским домом свои дома. Наш строился на окраине деревни последним.
Помогали отцу все его братья. Тогда я только еще начинал ходить, но хорошо помню, как росла вверх наша изба, бревно за бревном. Помню, как отец строил большую баню на берегу пруда, расположенного рядом с домом. Отец вообще любитель строить все большое: сарай – так словно целый дом, дом – как настоящий дворец.
* * *
Любимым занятием у нас, деревенской детворы, было в половодье наперегонки перебегать разлившуюся речку по льдинам. Еще любили кататься на льдинах, кто дальше. Несколько раз я тонул. В первый раз когда мне было года три: с крутого берега с разбега я прыгнул в водоворот и сразу же ушел на дно в холодную воду. Хорошо, мой старший брат Ваня оказался рядом, вытащил меня из воды.
Устраивали мы скачки на лошадях. Лазили наперегонки на самые высокие деревья. В масленицу жгли большой костер и прыгали через него, качались на больших качелях, которые устраивали на сводах зернохранилища. Раскачивались до самого потолка, занятие не для слабонервных. Любили взрывать «гранаты» – бутылки с карбидом. Особым шиком было додержать бутылку до тех пор, пока она вся не раскалится, и успеть бросить, чтобы она взорвалась в воздухе. Стреляли из пугачей, обрезов, самострелов, настоящих ружей. Помню, в первый раз старший брат меня взял на охоту, когда мне было лет шесть. От выстрела из двустволки отдачей меня отбросило на землю.
Одно время мы любили играть в войну на могилках. «Война» затягивалась до глубокой ночи. Не зная, как нас отучить от этой затеи, бабушка Поля переоделась в мертвеца, надела на себя белый развевающийся саван, вместо головы приделала пустую тыкву, в которой были проделаны дырки под глаза, рот и нос, поставила туда свечку и в таком облачении посреди ночи при освещении луны и звезд пришла на кладбище. Завидев живого «мертвеца», с дикими криками мы бросились врассыпную и больше на могилках не играли.
* * *
Своих дедов в живых я не застал. Они умерли в голодные годы. А вот бабушек помню хорошо: обе сухие, как тростиночки, настоящие молитвенницы и постницы. Трудились как заведенные по хозяйству с утра до позднего вечера. Зерно мололи вручную. Потом появилась мельница. Трепали лен и пряли куделю. Хлеб пекли в русской печи. Свечи крутили сами, потому что почти у всех были пчелы и свои ульи. В субботу, воскресенье и еще несколько дней на неделе все старики и старухи, а также взрослые, шли на богомолье в молитвенный дом. Это в 60-70-е годы, когда везде свирепствовал атеизм.
Застал я еще и крестные ходы с иконами вокруг деревни, когда всем миром вымаливали дождь в засушливую погоду. Хорошо помню, как один раз в неимоверную жару вышли на ржаное поле. Еще и полкилометра не успели пройти, как все небо заволокло тучами, вдруг ударил гром и полил такой сильный дождь, что мы не успели добежать до ближайших домов.
Детей молиться не принуждали. Только в церковные праздники и поминки, которые каждая семья по своим родственникам устраивала для всей деревни, дети обязаны были перед трапезой обязательно перекреститься перед иконами. Без крестиков старухи за стол не пускали. Столы на поминки и праздники готовили тоже всей деревней.
* * *
Крестили младенцев у нас на седьмой день после рождения. Но со мной был особый случай – меня окрестили на третий. Когда мама меня рожала, а было это ранним январским утром в 1961 году, она, чувствуя, что скоро родит, послала отца за бабушкой Пелагеей, которая у всех в округе принимала роды. Отец успокаивал маму: «Да ты еще мало помучилась, помучься еще маленько». Папу вообще было не понять, когда он шутит, когда говорит всерьез. В результате, когда бабушка пришла, у мамы воды и схватки уже отошли. Оставшись без отца, она испугалась рожать одна, и сама задержала роды. Большой плод, больше пяти килограммов, пришлось тащить отцу с бабушкой силой. Уже и не думали, что я буду живой. Еще больше испугались, что ребенок родился и не кричит. И не кричал я так три дня. Бабушка охала: «Ой, не жилец, задушили ребенка! Надо окрестить, пока не помер». На третий день в январский мороз запеленала меня в одеяло и потащила крестить в молельню к нашему девяностолетнему старику Ивану Плеханову, возглавлявшему долгое время нашу староверческую общину. Мама стала просить его окрестить меня. «Да ты, девка, возьми в крестные кого-нибудь другого, – посоветовал ей старец, – а то ведь всю жизнь промучается твой парень, как я мучился. Всю жизнь будут его гнать за правду».
Мой крестный был великим праведником и молитвенником, мог отдать с себя нуждающемуся человеку последнюю рубашку. Перед смертью несколько лет подвизался в пустыни, в землянке, которую сам же и ископал в нескольких километрах от деревни, в древнем сосновом бору. Один Бог ведает его молитвенные подвиги. С бородой до земли, почувствовав близкое приближение смерти, он вернулся умирать в родную деревню к сыновьям. И отошел мирно ко Господу почти сразу же после моих крестин. Поэтому знаю я своего крестного только по рассказам да теперь уже по силе его молитв.
* * *
Бесхитростный деревенский быт, сенокос, долгие зимние вечера, когда мы все вместе собирались слоить мочало (наша деревня выживала за счет этого рукоделья: крутили липовую веревку для виноградников и продавали ее государству), – это и по сей день осталось главным для меня. Хотя, когда мне было 14 лет, наша семья переехала на Север, в Сыктывкар, и дальнейшая моя жизнь связана уже с городом, тем не менее, большинство моих стихов родом из детства, посвящены родной деревне. Давно уже в ней никто не живет, осталось несколько развалившихся домов, но там – мои корни, там, на кладбище, лежат мои предки, там, где-то под домом, в земле закопана моя пуповина.
О своем стихотворчестве я никогда никому не говорил. Об этом не знали даже мои учителя литературы. Так получилось, что их у меня было много, потому что пришлось сменить пять школ. Только мой первый учитель Андрей Иванович Масленников знал о моем увлечении и всячески пытался его развивать: заставлял меня рисовать школьные газеты и помещать туда свои стихотворения. Золотой был человек. Прошел войну, учил еще моих родителей. Жалко, погубил свою душу: когда мы учились у него в третьем классе, застрелился. Вся округа на следующий день, все его ученики прибежали посмотреть на своего учителя, который полулежал на диване с разнесенным от выстрела черепом. Рядом лежали его ружье, расшнурованный ботинок: одна нога в носке, другая в ботинке – курок он спустил пальцем ноги.
До сих пор помню, как незадолго перед смертью он оставил меня после школы и несколько часов изливал свои скорби, словно оправдывался за тот грех, который уже решил совершить. Но лишь много лет спустя я понял всю трагедию его души. Андрей Иванович и в свои пятьдесят с лишним лет был ослепительно красив: высок, строен, большие умные глаза на интеллигентном, утонченном лице, всегда подтянутый, празднично одетый, он своей красотой и изысканными манерами сводил с ума всех сельских женщин, особенно молодух. Это его в конечном итоге и сгубило.
Его последняя дочка, красавица Лида, училась с нами в одном классе. Я влюбился в нее с первого взгляда. И хотя после гибели отца Лида вместе с семьей – троими уже взрослыми братьями и мамой – вынуждена была переехать в город и больше мы с ней никогда не виделись, эта первая любовь до сих пор жива во мне. Надо сказать, что Лида, а вместе с ней (и, может быть, именно поэтому) и я, были лучшими учениками не только в своем классе, но и в школе. Андрей Иванович даже иногда просил дочку-первоклассницу провести уроки в четвертом, когда там болела учительница.
* * *
Когда в первом классе за один день Андрей Иванович поставил мне пять «пятерок», я словно на крыльях летел из школы домой. Начальная школа находилась в соседней деревне Рожнихе. И вот по дороге в Рыбное я написал свое первое стихотворение:
Мысли, мысли –
Мысли в голове,
А ведь эти мысли
Помогли сегодня мне.
Не зная подробностей моего детства, это простенькое стихотворение понять нельзя. Дело в том, что в то время отец мой работал конюхом. С детства я рос среди лошадей, которых кормил овсом, клал в ясли-кормушки сено. Самой старой и самой умной лошадью у нас в конюшне была гнедая кобыла по кличке Мысли. Она была мне словно родной. По всем своим деревенским делам мы ездили с отцом на этой кобыле: за сеном, за дровами, за лыком. И вот, узнав в школе второе значение слова «мысли», потрясенный таким открытием, я и написал свое первое стихотворение.
Опьяненный радостью сочинительства, я сразу же после первого стихотворения настрочил целую тетрадь детских стихов. Заразил этим делом своего брата Ваню, с ним мы сочиняли наперегонки на какую-то заданную тему. Как-то пришла к нам в гости баушка Пелагея. Ей сказали, что я написал про нее стихотворение. «Ну-ка, ну-ка, почитай!» – попросила она. Меня поставили перед ней на табуретку, и я начал свое выступление. Бабушка слушала меня, ахала, охала, как у меня все складно получается и про лошадей, и про гусей, и про куриц, и в конце концов похвалила: «Молодец! Будешь, как Кутузов!» Признаться, такая похвала меня сильно обескуражила. К тому времени я уже хорошо знал, кто такой Кутузов. Думаю, чем же наш-то однофамилец Суворов хуже Кутузова? А оказалось, что бабушка имела в виду какого-то другого Кутузова, нашего дальнего родственника, который тоже писал стихи.
* * *
После института я работал инженером-геофизиком на Крайнем Севере, а в 1990 году вернулся на постоянное жительство в Сыктывкар, познакомился с местными поэтами, стал принимать участие в литературной жизни. Шесть лет назад произошла неожиданная встреча с Олегом Ветошевым, который, как оказалось, пишет музыку на понравившиеся ему стихотворные тексты. Он попросил их у меня и неожиданно для себя чуть ли не все мои стихотворения положил на музыку, придав им новое звучание. Стихи мне чаще всего приходят вместе с музыкой, то есть сразу же пишутся готовые песни. Может быть, поэтому Олегу и легко было писать музыку на них. Но у него своя, совершенно оригинальная мелодия. Много мы выступали с ним вдвоем, а также с вокально-инструментальной группой «Ильин день», которую он образовал два года назад.
На творческих встречах с читателями и концертных выступлениях мне задают вопрос: кем я больше себя ощущаю – журналистом или поэтом? Но эти два вида творчества нельзя даже сравнивать. Я не перестаю благодарить Бога, что Он дал мне такую замечательную возможность – работать в православной газете: прославлять имя Господне, рассказывать об угодниках Божиих, чтобы на их примере неверующие люди могли прийти к Богу. Это великое счастье. О том, чтобы меня взяли в православную газету, я очень долго молился. До этого работал в светской газете, но устал писать об убийствах и всем том бездуховном, что отображается в современной прессе. Также я не устаю благодарить Бога и за каждое новое посланное мне стихотворение, потому что все от Бога, без Бога ничего не может быть.
В прошлом году на нашем пасхальном концерте присутствовал председатель Коми отделения движения «Россия Православная» Иван Егорович Кулаков. Узнав, что у меня до сих пор нет своего сборника, он предложил помочь мне в этом. Так появилась эта книга. Конечно, я бесконечно благодарен ему за помощь в издании книги. Иван Егорович помогает многим творческим людям и делает очень много добрых дел.
* * *
Говорят, что поэты – люди гордые и самолюбивые. Думаю, что про евангелистов и пророков этого сказать нельзя. Да и многие святые, и даже близкие нам по времени угодники Божии тоже писали стихи. Взять хотя бы оптинских старцев, митрополита Филарета, о.Николая Гурьянова.
По природе своей вдохновение и Боговдухновение (наитие Святого Духа) очень близки. Хорошая поэзия, как лекарство, врачует душу. Чем духовнее поэт, тем духовнее его поэзия. Чем церковнее человек, тем требовательнее он относится к своему творчеству. Хорошо известно, что некоторые наши писатели брали благословение на свои труды у оптинских старцев, своих духовников. По молитве духовного отца любая работа будет успешнее, тем более работа творческая. Я знаю случаи, когда по молитве друзей у поэтов рождались потрясающие стихи, содержание которых сами поэты в полной мере понимали только после их написания. Иногда они становились предупреждением об опасности или открывали смысл происходящих событий.
Вот и мне в творчестве хотелось бы уловить тот смысл божественных откровений, что посылает нам Господь. Хотелось бы верить, что моя поэзия будет кому-то необходима, подарит людям радость.
Е.СУВОРОВ
 | назад |
| вперед |  |
