ПРАВОСЛАВНАЯ ЖИЗНЬ 

ХРАМ НА НЕБЕ

Игумен Даниил (Ишматов): «Церковь переживает сейчас опасный период...»

Первый раз я попытался взять интервью у игумена Даниила (Ишматова) несколько лет назад в Перми. В то время он был наместником знаменитого Белогорского монастыря и очень загружен работой. Тем не менее, мы договорились о встрече и даже встретились. Но через несколько минут после начала нашего знакомства батюшку срочно вызвали куда-то, кажется, в больницу к духовному чаду.

Этой зимой в Москве редактор пермского журнала «Светоч» Светлана Вяткина помогла мне вновь договориться о беседе с отцом Даниилом. И здесь я хочу сказать несколько слов о батюшке. За несколько лет он сотворил на Белой горе чудо, и дело не только в том, что обитель удалось поднять из руин. Важнее было то, что монастырь, лежащий в 120 км от областной столицы, стал центром православия на Пермской земле. Название обители не сходило с уст, люди во множестве туда тянулись. Наверное, потому, что игумен Даниил обладает редким даром – ничего не навязывая, не увлекая намеренно, одной лишь внутренней своей сосредоточенностью и силой он умеет объединять людей.

Белая гора

– Отец Даниил, как вы оказались в Белогорском монастыре?

– Очень просто. Меня пригласил владыка Афанасий, сказав, что возникла очень сложная ситуация. Прежний наместник – отец Варлаам (Передернин) – скончался, а работы было непочатый край. До ближайшего населенного пункта там 12 километров, а дорога была построена уже при мне. Огромный храм на 8 тысяч молящихся не действовал. На втором этаже в основном не было окон. А в подвале нижнего храма, который мы потом освятили в честь Иверской иконы Божией Матери, лежали огромные кучи мусора, до потолка. Грандиозные размеры, грандиозные расстояния. Отец Варлаам просто надорвался на этой работе.

– Вы о нем что-то знаете?

– Дело в том, что я побывал однажды в обители до того, как стал наместником. Отец Варлаам был еще жив, у него была келейка своя, очень скромная. Разговор с ним оставил во мне глубокий след. Неспешный был человек, рассуждал по-простому, без заумствований. От этого становилось спокойно и тихо на душе. И вот его не стало.

– Каково было ваше первое впечатление от обители?

– Меня поразила эта красота. Первый раз я туда шел пешком от деревни Калинино с товарищем – отцом Валерием Наумовым. Вокруг была красивая природа, лес, ничто не предвещало того, что нам вдруг открылось. Храм на небе – вот образ, который остался в памяти. Впечатление ошеломляющее. Дорога то поднимается, то опускается, и храм исчезает из вида и появляется несколько раз. И ты как бы идешь и готовишься все время к встрече с Белой горой, формируешься по кирпичику.

– Сколько насельников вы застали, вступив в управление обителью?

– 12 человек. И это число потом несколько лет оставалось неизменным. Одни уходили, другие приходили. Странно. Почти два или три года так было, только потом пришла сразу большая группа. Люди, которые там жили, производили угнетающее впечатление. Кто-то бежал сюда от тяжести жизни, кто-то скрывался от судебного преследования.

– А настоящие монахи были?

– Ни одного не было, вот в чем дело. У отца Варлаама была правильная позиция – сначала проверить, кто чего стоит. Гора – это тест. Только три-четыре насельника были честны перед собой, они действительно пришли искать сюда именно Бога и приняли потом монашество. Остальные, как только поняли, что становится трудно, нужно работать, ушли.

– А какие были радости?

– Вы знаете, что составляло радость? Сама жизнь на горе. Нужно было организовать службу, перейти на афонский устав, как заповедали отцы-основатели монастыря. Это особый тип жизни, основой которого является богослужение. Начинается оно рано, в три часа утра, и потом с перерывами следует весь день. Человек постоянно находится в круге молитвенного служения Богу.

– Что вы считаете главным из того, что было сделано?

– То, что внимание многих обратилось к нашему монастырю. Благодаря этому удалось многое сделать. Мы законсервировали главный храм, провели отопительную систему, покрыли купола и так далее. Что очень важно – восстановили памятный царский крест. С ним связана очень интересная история. Впервые он был установлен задолго до революции – в память о спасении будущего Государя Николая Александровича Романова. Как вы знаете, во время путешествия по Японии его ударил мечом какой-то самурай. Памятный крест был сначала сделан из дерева, но потом сломался, и чтобы этого не происходило впредь, монахи установили новый, огромный, тринадцатисаженный – из металла. После революции креста не стало, а на его месте был поставлен сначала памятник Ленину, потом Сталину. Мы этот крест восстановили.

– Как складывались ваши отношения с владыкой Афанасием?

– Я очень благодарен судьбе за то, что его встретил. Молюсь о нем и помню. Да, случилось недоразумение между нами... Но владыка был очень добрым человеком, перед Богом стоял так, как мог, в меру своих сил.

* * *

А новый архимандрит усидел там немногим более года – нечестивость этого человека была слишком откровенна. Он курил, не скрываясь, любил выпить, ходил в шортах. Рассказывал, будто воевал во Вьетнаме, что его сбили над Египтом, что он защитил диссертацию по философии. Все это было, конечно, ложью. А через год... многие люди молились, и, может, Господь услышал эти воздыхания. Владыка разобрался в ситуации и потребовал, чтобы В. покинул Белую гору. Его убрали с формулировкой: «За самоустранение от обязанностей». Он к ним, правда, так и не приступал. В ответ на решение владыки начал ему угрожать, устроил голодовку, какие-то пикеты организовывал. В конце концов уехал на Украину, развалив все что можно.

Свобода – тяжелое бремя

– В каком состоянии вы оставили монашескую общину?

– Община была довольно крепкой. Подобралось около тридцати иноков, а всего жило на горе на момент моего отъезда около ста человек, включая послушников и трудников. Да, это была сформировавшаяся община. Не скажу, что семья, братство, этого мы не успели сделать... И потому все слишком быстро развалилось, оказалось зыбким. Когда мы возобновляли монашескую жизнь на горе, то решили для себя, что будем восстанавливать не стены, а заботиться о внутреннем делании. А получилось наоборот. Стены-то восстановили, а вот организм как-то до конца не сложился. А мог бы.

– По опыту своей работы в Белогорском монастыре не смогли бы вы ответить, почему у нас так трудно возрождается мужское монашество?

– С женскими общинами тоже не всегда получается. Внешне все благочестиво и аккуратно. Но есть проблемы, которые в большинстве наших обителей стоят очень остро. Речь идет об отношении людей друг к другу. Мало любви. Я не могу точно диагностировать причины, отчего все так выходит. Я был в женских монастырях в Греции, Сербии. Там все иначе. Люди просто живут и как-то так спасаются.

– Сербское женское монашество создано было русскими инокинями.

– Да, оно от русских. Владыка Амфилохий говорил: «Все доброе, что мы имеем, нам принесли русские. И мы должны поделиться этим добром, вернуть его на Российскую землю».

– Трудности переживает у нас не только монашество. Почему люди, не лишенные способности любить, нередко оставляют этот дар перед порогом Церкви?

– Это поразительно, необъяснимо. Я не раз сталкивался с тем, что люди, которые были так замечательны в жизни, после нескольких лет «воцерковления» становятся непримиримыми, несносными, начинают обличать и жечь глаголом сердца других людей. Очень грустно. Нам нужно глубоко задуматься над этим явлением. Церковь переживает сейчас опасный период, во всех отношениях опасный. Под обмирщением у нас понимают приверженность к светским ценностям, но это поверхностный взгляд. Обмирщение – это когда оскудевает любовь.

– Что радостного вы видите в России?

– У нас между словом и делом расстояние не слишком велико. Человек, если нужно, просто встает и делает. Правда, если не нужно, тоже встает. Какая-то наивность – она и помогает, и мешает. Но что важно – у нас сохраняется чистота сердечной веры, люди стараются поддержать друг друга. У нас есть все, чтобы подняться к тем вершинам, что мы имели. Вопрос лишь в опыте, ясном сознании пути.

– Вокруг вас в Перми было много интеллигенции – художники, литераторы, люди киноискусства. Вы сознательно делали ставку на то, чтобы собрать их?

– Я никакой ставки не делал, просто жил, как жил всегда. Что появилось в моей жизни нового – это ясное понимание, что мне должно делать, и вера в Бога. И я как-то, наверное, делился этим с окружающими. Очевидно, это находило отклик.

– Многие пытались после вас продолжить традиции Белой горы. Но из этого мало что выходит. Почему?

– Наверное, дело в том, что мы получали радость от общения. Возникло своеобразное братство, а поводом было конкретное дело. Не важно, какое именно, главное, что оно давало возможность жить творчески. И люди ради этого готовы выкладываться, для них это становится открытием самих себя.

– Возможно, какую-то роль сыграло ваше духовничество?

– Я не считаю себя духовником. То есть, конечно, исповедую, но духовничество – это что-то другое. Самое большое, что я могу, – это дать какой-то совет. Мы обсуждаем с человеком варианты поведения. Не могу ему сказать: поступай так-то и будет хорошо, хотя многие этого ждут. Понимаете, свобода – тяжелое бремя, которое человек готов на кого угодно переложить. Я никогда не призывал исполнять мои советы. Но если мой духовный опыт помогает иногда человеку открыть какой-то правильный взгляд на вещи, то я считаю, что свою миссию исполнил.

Вера и искусство

– Как вы пришли к вере?

– Закончил ГИТИС, мастерскую Анатолия Александровича Васильева. Работал здесь, в Москве, режиссером, но потом судьба моя изменилась. Я пришел в Церковь совершенно разумно. Начал еще в театре изучать классическую русскую литературу, до этого увлекался Платоном – философией чистой идеи – и так далее. Наконец, понял, что мое место не в театре. Я принял постриг в Даниловом монастыре, думая, что навсегда оставляю свою прежнюю профессию.

– Кто повлиял на ваш выбор?

– Я часто исповедовался у отца Алексия (Поликарпова), настоятеля Свято-Данилова монастыря. Человек это очень трезвый, спокойный. Он помог мне выбрать свой путь. А духовником моим является отец Кирилл (Павлов). Сама беседа с ним очень много значит. Отец Кирилл не дает прямых советов и указаний, но после общения с ним начинаешь вспоминать все им сказанное, и появляются мысли, которые значительны и важны для дальнейшей жизни.

– Кино вы стали заниматься уже монахом?

– Да, прежде это была для меня область совершенно непознанная. Но меня попросили помочь в создании фильма об архиепископе Феодоре (Поздеевском) – последнем настоятеле Свято-Данилова монастыря перед революцией, человеке, сыгравшем большую роль в истории Церкви.

– Историки утверждают, что он сломался на следствии. Это главная причина того, что владыка Феодор не был прославлен.

– Я достаточно глубоко и подробно знакомился с документами, подробностями его гибели. Поэтому могу сказать, что в деле архиепископа Феодора все неоднозначно. Его истязали, не давали спать в течение недели, и эти пытки превысили меру человеческих возможностей. Так появилась его подпись под документом, составленном чекистами. Она сделана дрожащей рукой, видно, что владыка был в тот момент невменяем. Да, существует мнение, что он сказал на следствии больше, чем нужно. Однако отец Кирилл (Павлов) склонен владыку больше оправдывать, а не обвинять. Именно по его настоянию и снимался этот фильм.

– Что было главным, на ваш взгляд, в образе архиепископа Феодора?

– Трезвое отношение к реальности. Святейший Тихон часто обращался к нему за советом, когда предстояло сделать какой-то непростой шаг. До сих пор актуален взгляд владыки на обновленчество. Мне лично он помог разобраться, сориентироваться в сегодняшнем положении дел в Церкви.

– Как вы полагаете, что собой представляет современное обновленчество?

– Оно приняло другие формы, но суть осталась прежней. Это попытка заменить человеческим Божие. Иногда это может выглядеть так, что человек следует каноническим требованиям церковным, а на самом деле далек от них. Есть замечательные слова у отца Александра Шаргунова о том, что придет время, когда будут демонстрироваться церковные сосуды, будут изучаться уставы, будет красота церковная, но уйдет самое главное – жизнь согласно Духу. Никто не захочет жить в соответствии с духом любви.

– Какие еще работы в кино есть на вашем счету?

– Я не могу похвастаться обилием сделанных фильмов. Их было всего три. О первом я уже сказал, еще один, самый важный для меня, был посвящен судьбе Елизаветы Федоровны Романовой. Другой фильм был снят о крестном ходе на Белую гору.

– Что с вами произошло после трудов в Пермской епархии?

– Я вернулся в Данилов монастырь, где меня вновь принял отец Алексий (Поликарпов). Все пришлось начинать сначала. После обязанностей наместника огромной обители вновь стать простым монахом, проходить обычное послушание – это было сложно. Но, наверное, пошло на пользу. Постепенно я занялся проблемами классического воспитания, было проведено несколько конференций на эти темы. Потом стал благочинным Высоко-Петровского монастыря, сотрудником отдела образования Московской Патриархии. Сейчас заведую связью с епархиями, проведением различных фестивалей, концертов.

– То есть вернулись к работе с миром искусства?

– Наверное, Господь определяет нам заниматься тем, к чему мы больше всего пригодны. В последние годы я сделал для себя открытие, которое меня потрясло. Понял, что человек призван к творчеству. Но творчество – это не то, что понимают под ним наши светские художники. Созидание себя в Духе Святом – вот главное задание, которые мы получили от Бога. Те, кто отрицает человеческую сторону этого делания, ведут внешне почти ангельское существование, но на самом деле не обладают той полнотой, которая была нам заповедана Христом. Ведь Он и Бог, и человек, это в Нем неслиянно и нераздельно. И необязательно создавать теории, формально впадать в ереси, чтобы разрушить в себе памятование об этом. Можно впасть в заблуждение самим образом своей жизни, неправильным наклонением веры.

– Но искусы в искусстве все-таки присутствуют. Вы часто общаетесь с людьми театра, в чем их трудности?

– Главное, что мешает, – привычка к игре. Ее преодолеть очень трудно, и это переносится на духовную жизнь. Господь сказал: «Не мечите бисер перед свиньями», а у писателя Гессе есть роман, под названием «Игра в бисер», который как бы призывает игнорировать слова Христа. Игра в Божественный бисер становится часто самоцелью. Но человек, привыкший жонглировать смыслами и любящий занимать ироничную позицию, не всегда потом может остановиться по приходе в Церковь. Но что здорово у людей искусства – они не стоят перед выбором: творить или не творить. Нужно лишь, чтобы это не перерастало в игру, а было освящено.

Чтобы приблизиться ко Христу

– Многие упрекали вас в греческом таком уклоне, в забвении своих русских традиций. Ваши певчие, например, пели обычно на греческом.

– Это не грекофильство. Просто я думаю, что русский народ в большом долгу перед греческим. Да, мы далеко разошлись, и какие-то вещи у нас в России не исказились, нет, но приняли иное наклонение. Это естественно, и свое нам тоже нужно знать хорошо. Но вместе с тем изучить истоки, хотя бы затем, чтобы понять, где мы сейчас находимся.

– Отче, слышал, что вы собираетесь поступить в аспирантуру к владыке Афмилохию (Радовичу).

– Да, я зачислен на богословский факультет Белградского университета. Буду писать научную работу «Троичный догмат в творчестве преподобного Андрея Рублева».

– Что мы можем почерпнуть у балканского православия?

– Оно разное. Но что мне нравится в том же владыке Амфилохии – человечность, и человеческое, в лучшем смысле этого слова, отношение к вере. Когда православный не пытается принимать какие-то невозможные позы, стараясь достичь богообщения. Все естественно, по-евангельски просто. Люди разговаривают друг с другом как человек с человеком, а не как функция с функцией.

– То же есть у старца Кирилла (Павлова)?

– Да, конечно. Нам бы именно этому у него учиться.

– Почему вы выбрали для своего дальнейшего пути Сербию?

– Там были и есть замечательные богословы, такие, как ныне покойные Иустин Попович, Николай Велимирович, а также владыка Амфилохий, который, слава Богу, жив и с нами. Не уверен, что мы сможем справиться с трудностями возрождения Русской Церкви, изолировавшись от мирового православия. Митрополит Черногорский Амфилохий (Радович) говорил, что каждому русскому и сербу должно стать греком, греку евреем и так далее, но в духовном смысле, то есть обогатиться всей полнотой православной традиции. Для того чтобы в конце концов приблизиться ко Христу, к подлинной соборности.

Записал В.ГРИГОРЯН

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Почта.Гостевая книга