ПОДВИЖНИКИ
«ЕСЛИ Б ЛЮДИ ЗНАЛИ, КАК ОНИ ПРЕКРАСНЫ...»
Жизнь митрополита Иосифа (Чернова)
Среди лучших представителей русского епископата в ХХ веке можно смело назвать имя митрополита Иосифа (Чернова). У нас имелись мужественные борцы с властью и те, кто надломился под ее ударами, но был еще владыка Иосиф, который говорил: «Если б люди знали, как они прекрасны в своей индивидуальности и в своем таланте и талантах». Он обладал величайшим даром в каждом человеке отыскивать что-то замечательное или хотя бы хорошее, и оттого к нему тянулись и подвижники веры, и чекисты, а также православные, магометане, уголовники и т.д., и т.п.
Он был настолько увлечен людьми и тем, как спасти их души для Бога, что, пробыв двадцать лет в узах, совершенно не озлобился, вышел из лагеря обмороженный, измученный, но такой же счастливый – а отчего не радоваться, если Христос Воскрес. Богоборцы нас одолели? Да кто ж они такие – эти богоборцы? Не те ли несчастные русские люди, которые хоть и хорохорятся, но подобны детям, обезумевшим, оставшись без призора. Владыка не понаслышке знал их: его брат Алексей, с которым они вместе в детстве так любили славить Бога, стал советским прокурором.
Вспомним, как разделился народ в семнадцатом веке, во время раскола. Одни пошли за властью, другие встали за старый обряд. Третьи же, подобно родоначальникам Саровской обители Феодосию, Герасиму, Иоанну, оплакав и Никона, и Аввакума, продолжали возносить молитвы за род человеческий. Этот малый остаток и есть соль земли. Они ничьи – они Христовы.
Эти заметки о владыке Иосифе написаны на основе разных рассказов и воспоминаний, например, архиепископа Брюссельского Василия Кривошеина и бывшего мусульманского богослова, а ныне иеромонаха Владимира (Утегенова) и т.д. Но главным источником стала книга «Жизнеописание митрополита Алма-атинского и Казахстанского Иосифа (Чернова), исповедника». Ее подготовил один замечательный православный человек из Казахстана – Вера Королева, читатель уже встречался с этим именем на страницах нашей газеты. В свое время мне посчастливилось побеседовать с ней лично, мы публиковали также собранные ею воспоминания о старце Севастиане Карагандинском.
Ко всему прочему, владыка Иосиф дважды отбывал срок в Республике Коми, и для Русского Севера он – человек не посторонний. И еще – владыка Иосиф был главным, наверное, кандидатом на Патриарший престол в 1971 году, его умоляли народ, собратья-архиереи и даже власти (по причинам, в которых мы еще попытаемся разобраться). Но владыка наотрез отказался.
Но все-таки самое интересное в нем – способность мирно и весело идти сквозь бурю, которая сорвала с места целые города и народы, но оказалась бессильна против этого слабого телом христианина.
Маленький «священник»
Родился он в семье военного. Предки его были саратовскими купцами, но отцу коммерция оказалась не по душе, да и к синодальной Церкви он прилеплялся все больше. Мать умерла, когда Ваня был еще ребенком. «И отец мой женился на белоруске, очень доброй девушке. Очень красивой, как крымская розочка», – рассказывал потом владыка. Были и другие воспитатели. «Я – сын роты, сын солдат, – вспоминал митрополит Иосиф. – С рук на руки, с рук на руки, Ванюшка да Ванюшка, Ваня да Ваня. И все офицеры меня знали. И командир полка меня знал и подарки мне всегда привозил в роту, когда приезжал».
Одним из первых воспоминаний стал праздник архистратига Михаила, как шел он в храм в бархатных штанишках, сапожках гармошкой, кашемировой розовой рубашке и большой шляпе бриль с бантом сзади. Дело было в Могилеве, где служил отец, и потому погода была теплой. Шустрый мальчик попытался пробраться в алтарь, да только родитель перехватил, а настоятель потом смеялся, говорил отцу: «Михаил Наумыч, твой сын Вашутка очень рано хочет проникнуть в алтарь».
Играть он больше всего любил в священника, окормляя как русских, так и еврейских приятелей. Вспоминал: «Когда я «служил», то всех подряд – и своих, и их – «причащал» и «исповедовал» – епитрахиль свой на них клал, какой у меня был. И Земка, и Мойша, и Еська, и все эти жиденятки – и Роза, и Хаичка, и Груночка, и свои – Мишка, Гришка, Васька – это был один приход. Я, конечно, архиерей Могилевский и Мстиславский. Юбку надевал. Мамина юбка с сорока складками саккосом служила, утиральник белый – омофор. Если к осени дело шло, мы у соседки тыквы воровали, митры делали».
А иногда крестным ходом по улице шли. Подсолнухи вырвут с корнем – это рипиды, кукурузину вырвут – жезл. Идут человек 20 по улице и поют: «Тон деспотен...» Еврейские мамаши, конечно, очень сердились, но разве за детками уследишь. Владыку эти детки потом всю жизнь любили, когда приезжал он в Могилев, угощали лакомствами.
Не всегда игры заканчивались благополучно. Как-то раз полезли на чердак, одни сами влезли, других как на Афонские скалы подняли в корзине. И началась «литургия». Огарки от свеч наворовали в монастыре, когда произнес Ваня: «Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей... десница твоя...» и поднял руки народ осенить, на чердаке загорелись веники. «Я перепугался, – смеялся потом митрополит Иосиф, – разодрал «ризы своя» и стал быстро детей с чердака спускать».
Мама смочила веревку в огуречном рассоле и всыпала деточке своей по первое число. Не столько за пожар, сколько за вранье, чтоб никого не осенял и прочее.
Владыка припоминал: «Я вижу, что дело плохо... На колени перед иконой встал, руки поднял. Она по рукам, по рукам... Тогда мой брат Алексей, который прокурором стал советским и которого немцы расстреляли (а тогда ему было 10 лет), расстегнул пуговицу, к матери подошел и объяснился: «Мама, если ты Ваню бьешь за веру, то и меня побей, я тоже верую в Бога» – и в это время опустил штаны и показал ей заднюю часть. Тут мать остервенела, на Алексея напала. Тогда я быстро вполз под печку и стал дугой в устье печки, откуда выкатить меня кочергой мама не могла... Киндер шпилен... Вот такие детские игры».
* * *
Очень рано Ваня захотел поступить в монастырь. Однажды отдали его поработать у родственника, который содержал винную лавку и мастерскую гробов. Их там стояло около двухсот, в одном мальчик спал, а днем мыл бутылки и присматривал, чтобы вино не воровали. Тошновато было. И вот однажды приложился к мощам св. Евфросинии Полоцкой, а ночью в гробу своем увидел сон, будто снова несут преподобную до казенного парохода «Припять» (она Днепром приехала из Киева в Могилев). И вдруг начинает матушка подниматься со своего ложа. После этого мальчик больше уже спать не мог. И было полное решение: «В МО-НА-СТЫРЬ!»
Вскоре удалось добыть рекомендательное письмо в Белыничевский монастырь, мать дала им с братом Алексеем три копейки и хлеба отрезала. И пошли. А в обители уже Ваня встал на колени перед Белыничевской иконой Богородицы и сказал: «Матерь Божия, прими же меня в свой намастырь, буду всех слухаться, молиться буду и работать». Брата в обитель не приняли, а Ивану наказали отвести Алешу домой и взять у родителей благословение на иноческую жизнь.
В монастыре он рано утром вставал, когда старший келейник еще спал, и ползал по залам, паркетные полы натирал, немножко не умеючи. Потом бежал на скотный двор за молоком для архимандрита Арсения, чай научился ему готовить. Архимандрит, по-видимому, был очень доволен. И в октябре, когда тому пришел указ о наречении его епископом Пятигорским, сказал: «Ваня, поедешь со мной? Я тебе возможное образование дам».
Образование
Слово свое владыка Арсений сдержал, образование мальчику дал, хотя митрополит Иосиф и шутил потом: «Меня иногда спрашивают: «Вы в академии учились или в университете?» Да, я и в академии лекции слушал, и в университете на лестнице был».
А далее с иронией пояснял, как однажды увидел в Киеве «красивую хату», зашел, стал подниматься по мраморной лестнице, да тут швейцар его обнаружил и вытолкал из храма науки. «Помешал моему образованию швейцар. Ох, помешал он мне тогда! А в академии однажды за портьерой слушал лекции, когда владыка Арсений с ректором чай пили. Ничего не понял. Что читали – ничего не понял. Оттуда ничего не вынес, из академии, и в университете мне швейцар помешал. Ну, босиком же мальчик, и в шапке. А тут пальто висят, я ведь мог прихватить чье-нибудь! Швейцар был прав. Мог бы и палкой дать».
Но шутки шутками, а что было на самом деле?
Находясь при владыке Арсении, Ваня Чернов получил «кабинетное» образование. Владыка приглашал лучших преподавателей Юга дореволюционной России. Лекции читали на дому. Некоторые предметы, в частности, математику, владыка Арсений преподавал сам. «Надо быть от природы обоим математиками, – писал впоследствии владыка Иосиф, – чтобы образованному человеку дошкольника начинать математике учить. Владыка Арсений безвестные и тайные премудрости в математике и диалектике явил ми еси…»
Кроме того, Иван изучил все творения святого Иоанна Златоустого, преподобного Симеона Нового Богослова и многих других святых отцов и учителей Церкви, великолепно знал жития святых Димитрия Ростовского и особенно Священное Писание. «Я читал все подряд, – вспоминал владыка Иосиф. – Илию Минятия читал, Флоренского читал, Достоевского читал, Пушкина читал, Гюго и Бальзака читал…» Этот ряд он продолжал очень долго, отмечая характерное, цитируя на память целыми страницами самое интересное. Вспоминал, как однажды владыка Арсений подал ему томик К.Маркса и Ф.Энгельса и сказал: «Прочитай, Ваня, и знай суть. Тебе придется жить при таком строе». Позже, будучи уже архиереем, владыка Иосиф поразит своего следователя, читая на память классиков марксизма.
Всю жизнь он занимался самообразованием и до конца своих дней читал одновременно 3 книги: богословскую, художественную (классические произведения) и периодические издания журналов научного и богословского содержания. При этом сам себя он называл «некнижный архиерей».
Владыка Арсений так его полюбил, что в 12-м году сделал Ваню иподьяконом. По всей видимости, самым молодым в Русской Церкви. Ваня, когда препирался с друзьями-монахами, с юмором восклицал: «Что архиерей? Ну что архиерей? Академию закончил – и архиерей. А попробуй в 19 лет орарь получить!»
Как Иван получил митру впрок
История эта хорошо показывает дух того времени. Митрополит Иосиф так ее передавал:
«В 18-м году в Таганроге произошло большое побоище: юнкерское училище вступило в борьбу с рабочими. 105 юнкеров и 95 рабочих убито. Владыка идет в исполком и просит: «Разрешите хоронить тех и других. Я архиерей для всех». Исполком разрешает. На кладбище привезли гробы. Рабочих на кладбище разобрали родные, а юнкеров свезли на кладбище и побросали в сарай, как дрова. Нам с иеродиаконом Николаем... поручено было надеть на трупы юнкеров белье, крестики, в гроб положить и заколотить. 105 гробов поставили вдоль траншеи. Владыка приехал отпевать, когда уже смеркалось. Владыка приехал, и красногвардейцы приехали, потому что жены рабочих кричали: «Обольем бензином и сожжем архиерея за то, что он белых хоронит!»
Приехали домой, все по-хорошему. Владыка, конечно, волновался и все время пил черный кофе и валерьянку. Я тогда еще не понимал, что это – валерьянка? Вот так мы и жили…
Через несколько дней приезжают в час ночи: «Комитет матросов постановил расстрелять архиерея. Он, – говорят, – белых на кладбище хоронил, а 5 матросов в портовой церкви не захотел хоронить, назвал их черными комиссарами!» Какая-то провокация. Я говорю: «Нет, я ничего не знаю, без меня ничего не делается, я секретарь, у меня все книги, я эконом архиерейского дома, этого быть не могло!»
На другой день приезжают во время всенощной, думают, что архиерей служит. А владыка на подворье Иерусалимского монастыря сидит в сарае, весь засыпан зерном и заставлен досками. Потом опять приехали в 10 часов вечера. Тогда я пошел прямо на подворье и владыке говорю: «Владыка, я иду в порт на объяснение к матросам». – «Да что ты! Да тебя в море бросят!»
С владыкой я не договорился, но в порт отправился. Я знал там все ходы-выходы и шел не дорогой, конечно, я увидел – там часовой стоит. Я юркнул в порт и на корабль прыгнул. Когда я в кают-компанию зашел, там было накурено, надышано, наплевано и уже заканчивался ужин – везде лежали куры, ноги, лапы, колбаса и бутылки с вином и водкой. Я был в полуряске, и все в один голос сказали: «Че-ерт!» Я говорю: «Не черт, а Ваня, эконом архиерейского дома». Вот этим они были куплены с первой минуты: «Совсем не черт, а Ваня-эконом».
Матросы: «Что вам угодно?»
Я: «Угодно договориться с вами навсегда: быть архиерею или не быть!»
Матросы: «Да-а, мать его такую, этот архиерей и поляк еще вдобавок, что ему рус-ское!»
Я: «Я только одно знаю, что когда его посвящали в архиереи в 10-м году, 24 октября, то он такую речь говорил: «Я очень долго собирался и наконец-то собрался убежать с темного запада к светлому, хотя и в лаптях, востоку русскому!»
Все они: «А-а-а! – папироски в сторону, – но все-таки, все-таки конкретно!»
Я: «Конкретно – надо разобраться. Мы знать ничего не знаем, а вы все приезжаете и приезжаете. Архиерей в Ростове, но если надо, я его найду в три счета».
Матросы: «Но чем вы докажете, что вы ничего не знали?»
Я: «Когда моряков хоронили, в портовой церкви был священник Суринов. Давайте спросим у него».
Матросы: «Товарищи, возьмем Суринова. Давайте Суринова сюда».
Пришла машина, привезли Суринова.
Суринов (кляц-кляц, стучит зубами): «Ваня, и вы здесь?»
Я: «И я здесь, отец Иван. Садитесь, поговорим».
Суринов: «И все-таки (кляц-кляц), на какой предмет будет разговор?»
Я: «Увидите, на какой предмет. Вон предметов полный стол стоит (показываю на бутылки), давайте опрокинем по рюмочке».
Вот этим я их снова всех купил. Моряки сейчас же поналивали нам полные стаканы. Суринов, конечно, выпил весь стакан, я немножко прихлебнул.
Я: «Закусывайте!»
Но как он мог есть, когда у него зуб на зуб не попадает. Есть пришлось мне и лапы, и колбасу.
Я: «Отец Иван! Почему вы владыку не пригласили хоронить моряков?»
Суринов: «Какое же я имел право, Ваня, приглашать, когда там родные, родители их? Если бы родители сказали мне, то я пошел бы и пригласил владыку».
Моряки: «Ах, вот как! Так их растак! Как же они нас информировали? Вопрос исчерпан. Еще по рюмочке!»
Я (морякам): «Можно с вами завтра встретиться в городе, чтобы получить в исполкоме разрешение на панихиду? Владыка в двадцатый день отслужил бы панихиду в городском парке на клумбе и речь сказал. Владыка – юрист».
Моряки: «О-о-о! Это хорошо, это хорошо!»
В час ночи повезли нас по домам. Я сейчас же, не успела машина поворотить, пешком, пешком на подворье. В два часа ночи добежал, сразу к владыке:
– Все устроено! Вы служите на Сретение панихиду.
– Пся крев, – говорит, – Ваня, пся крев (это польское ругательное слово – собачья кровь)...
В одиннадцатом часу утра я встретился с Воробьевым в коридоре на мраморной лестнице в доме бывшего богача, и мы пошли к Стернину – председателю исполкома. Стернин еврей, но очень хороший еврей, он и к Русской Церкви неплохо относился. Он сразу спросил: «Вам, батюшка, вина или угля, вероятно, нужно?» – «Да нет, панихиду будем служить. А вон, – говорю, – идет товарищ», – я показал на Воробьева. («Товарищ» я произнес первый раз в жизни. Как в Антиохии первый раз назвали христиан христианами, так и я первый раз сказал «товарищ»).
Воробьев: «Ваня хочет с архиереем панихиду отслужить в двадцатый день смерти героев, наших товарищей. А мы хотели бы парад небольшой устроить. Надо оформить, товарищ Стернин».
Стернин: «Сейчас, сейчас, сейчас».
И написал на бланке областного исполкома: «ВАНЕ И АРХИЕРЕЮ. Разрешается 2-го февраля (тогда еще старый стиль был) отслужить панихиду над героями-матросами в городском парке на клумбе».
Такую бумажку я получил.
Я раскланялся, чуть руку не поцеловал этому Воробьеву.
Воробьев мне тогда говорит: «Может, пойдем выпьем?» – «Да нет, я спешу».
И я опять бегу на подворье и владыке, в щелочку сую бумагу и фонарь – читайте, мол. Владыка прочитал, не верит: «И это может быть обман»... Уже опасно было держать владыку на подворье, потому в 6 часов утра архиерей вызвал протоиерея Шумова, исповедовался у него... Когда мне это сказали, я, как сумасшедший, побежал, чуть не падая, на подворье – нужно было скорее архиерея перевести куда-нибудь... Сколько переживаний было и архиерею, и мне. Но я молодой был, у меня все это на сердце не отражалось...
Дал я двум благочинным (тогда два благочинных было в Таганроге) от имени владыки такое распоряжение: «Прошу сообщить духовенству: 2 февраля я служу панихиду на могиле героев, то-то, то-то, то-то... Охотники за мной!» И расписался: «Епископ Арсений». Не предписание, а приглашение. «Охотники» все пришли. И больные, и безногие, на костылях, – все пришли. Пришел хор, и протодиакон пришел. Ровно в 5 часов приехал владыка, надели ему мантию, омофор, епитрахиль. Быстро отслужили панихиду, владыка слово сказал (он охрипший был немного на нервной почве).
По окончании нас немедля отвезли домой. Владыка сразу попросил кофе. Я сварил кофе и подал ему. У владыки дрожали пальцы. Потом он посмотрел на шкаф, где у него митры стояли: «Дай-ка мне вон ту, восьмигранную царскую митру». И прослезился. Я подал. Он открыл футляр и сказал: «Та голова, которая спасла архиерейскую голову, имеет право венчаться этим венцом в свое время».
Борьба с обновленчеством. Первый срок
16/29 августа 1920 года в Таганроге епископом Арсением иеродиакон Иосиф был рукоположен во иеромонаха. После хиротонии отец Иосиф в течение 1000 дней непрерывно совершал Божественную литургию, за что удостоился от Патриарха Тихона первой награды – золотого наперсного креста. В 24-м году возведен был в сан игумена.
О том, что происходило в те дни, вспоминал:
«…Кровь лилась везде и всюду непрерывно. Расстреливались крестные ходы. Таких случаев насчитывалось более тысячи. Русь покрывалась могилами священномучеников и исповедников. Ужас объял Русскую землю. Люди стали колебаться и отходить от своих устоев. Пошатнулась и Церковь… «Живоцерковники», поддерживаемые властями, захватили во многих городах абсолютно все храмы. Тихоновцы остались без храмов и кое-где совершали лишь тайные богослужения».
Суды над теми священнослужителями, которые не присягнули сатанинской «Живой Церкви», шли повсюду. Попал на скамью подсудимых и владыка Арсений. Суд вынес решение: епископа Ростовского и Таганрогского Арсения расстрелять. Но поднялся такой страшный крик в суде и в огромной толпе возле суда, что за ним последовало: «Но, принимая во внимание и т.д., – заменить 5-ю годами лагеря».
Не все отцы пошли за обновленцами сознательно. Большинство, как водится, сделало вид, что ничего не происходит, среди них прозорливый старец Иоанн (Домовский). Владыка Арсений был очень встревожен, так ведь и душу можно погубить. Отправил к нему своего ученика – о.Иосифа, который потом рассказывал: «Страшно было идти к отцу Иоанну с таким поручением, так как он был не только прозорливец, но и целитель многих. Войдя в келью отца Иоанна, я остановился и сказал: «Отец Иоанн, я пришел сказать вам то, что поручил владыка Арсений». Когда я передал ему буквально слова владыки, отец Иоанн начал плакать и рыдать: «Передайте владыке, что я не знал всего, я хочу умереть православным».
В Таганроге, где встал во главе православных о.Иосиф, за ними оставался один только Никольский собор. Зато сколько народу туда ходило! «Живоцерковники» отчаянно завидовали и, в конце концов, сочинили донос властям... Срок ему назначили отбывать в Кольеле (Республика Коми). При расставании с Таганрогом произошло событие, которое застило глаза отца Иосифа слезами, заставило вспомнить детство. Тогда раз в год в Могилев приносили копию образа Белыничевской Божией Матери. Встречать ее выходили толпы народа, войска. Дети дорогу перед Пречистой Девой устилали цветами. Ваня это событие очень любил. Накануне подбивал других мальчиков и шел с ними за 7 километров в лес за ландышами. Собирали тяжеленную корзину, но однажды цветов на один квартал не хватило.
«Что делать? – рассказывал владыка. – Я говорю: «Матерь Божья, цветов не хватает!» И бросился на Губернаторскую гору. Цветы побоялся рвать – высекут, так я нарвал всякой зелени: и лопухи, и крапиву, и что хотите понарвал в корзину и бросал все это до самого монастыря… И когда впервые меня в ссылку посылали, когда из тюрьмы меня вели в вагон... Давно, давно это было, я был тогда игуменом только, в 25-м году, так люди, которые меня знали и мою службу слушали, они всего меня обсыпали – это была осень – белой астрой. Тогда я только вспоминал: вот тебе цветы от Матери Божией. Я шел, а вокруг меня – по пяти, по пяти, по пяти – конвой с винтовками. Я шел тогда и вспоминал – вот сыпятся на тебя цветы Царицы Небесной за тот бурьян, который ты на Губернаторской горе рвал...»
Второй срок. Чибью
По освобождении игумен Иосиф был возведен в сан архимандрита. На главу его была возложена царская митра, та самая, которую подарил ему епископ Арсений в 1918 году. Епископская хиротония состоялась через пять лет. Назначили в Донскую и Новочеркасскую епархию. Он оказался единственным православным епископом в Ростовской области, удерживающим свою паству от живоцерковного соблазна. Вскоре пришлось перебираться в Таганрог. Алевтина Дикарева вспоминала потом:
«Мне было 8 лет, когда в 1934 году мама впервые привела меня к нему. Владыка жил недалеко от Никольской церкви, в расположенном во дворе небольшого частного дома маленьком флигелечке, вроде времянки, где была одна маленькая комнатка с земляным полом. В святом углу, где владыка молился, стоял аналойчик и маленький половичок лежал на полу, а под ним в земле углубление – от долгих молитв и многочисленных поклонов владыки просела земля. В комнате у него стояли лишь стол, кровать и два стула. Но все чисто, даже белоснежно. Была у владыки старенькая прислужница Матрона, которая часто забывала, что нужно сделать. Помню, владыка хотел меня прихорошить – вывести веснушки, и где-то достал для этого специальную мазь. А Мотя той мазью самовар начистила».
В конце Рождественского поста 1935 года владыку Иосифа арестовали. На этот раз дали пять лет и снова отправили в Коми АССР, в Ухто-Ижемские лагеря.
Борис Филиппов, сам переживший ужасы пересылки, вспоминает:
«Плыть нужно не один день, так как утлый, тщедушный параходишко через силу тянет две гигантские баржи. В трюме нельзя протянуть ноги: забитый людьми и их немудреными вещами, удушливо-зловонный трюм – один из сквернейших кругов дантова ада. Сидим впритык друг к другу, обливающиеся грязным потом, обовшивевшие, изнуренные. И мечтаем только об одном: хотя бы на полчаса прилечь, вытянуть ноги, как-то расслабиться. Только небольшое пространство в трюме не затолкано до отказа: это место, где расположилось духовенство, с большими сроками, направляемое в лагерь. Русские монахи и священники, католические пасторы, меннонитский пастор, местечковые раввины, лютеранские пасторы и старичок мулла.
И среди них стройный, худощавый, в аккуратно подштопанном подряснике и черной скуфейке епископ Таганрогский Иосиф (Чернов). Любопытно, что к этой группе духовенства не пристают даже завзятые уголовники, не только их не «курочат» (грабят), но даже, как видно, освободили им лучшее и наиболее просторное место в трюме. И вдруг владыка Иосиф подходит ко мне и сидящему впритык со мною профессору-геологу Яковлеву, брюзге и чудаку, никак не могущему примириться с условиями этапа... ведет нас к своей группе и предлагает часок-другой полежать, отдохнуть, а он, владыка, и меннонитский пастор Греберт посидят в это время: они, мол, уже належались вдосталь. И так же после нас были позваны еще и еще другие замученные вконец заключенные, а владыка Иосиф все сидел и сидел, и с ним вместе уступали место то раввин, то католический пастор, то старый мулла».
Было за что заключенным уважать этих людей и стоявшего во главе их православного епископа Иосифа.
Подготовил В.ГРИГОРЯН
(Окончание следует)
 | назад |
| вперед |  |
