НА НИВЕ ГОСПОДНЕЙ
ПАСХАЛЬНОЕ СЛУЖЕНИЕ
С Дмитрием Владимировичем Зинченко мы встретились на подворье Антониево-Сийского монастыря в Архангельске. Возникнув в одной из тесных комнаток подворья, он, огромный, кажется, занял собой полкомнаты. «Познакомься, наш человек, руководитель Фонда «Лекарства – детям», – представил его мне архимандрит Трифон.
Мы устроились в библиотеке, и я, так сказать, продолжая тему знакомства, попросил рассказать о фонде.
– Фонда, слава Богу, уже нет, я его в прошлом году закрыл.
Я растерялся.
– Чтобы заниматься опекой детей, Фонд не нужен... – продолжил Дмитрий Владимирович.
Путь
– 1 июля 1993 года – для меня это значимая дата жизни, в этот день я в первый раз оказался в нашей больнице. Я только демобилизовался из Вооруженных Сил. В больнице меня спросили, каким именно больным я хотел бы помогать? Мне было все равно, кого Господь пошлет. Врач решает: раз ваше желание связано с Православной Церковью, и вы – по благословению монастыря – тогда пойдете к раковым детям?
– Конечно.
За год до этого я встретил батюшку Трифона, тогда его обитель только-только начинала возрождаться. Он сразу пригласил меня в монастырь: с этого началось мое воцерковление. Точнее, продолжилось после перерыва почти во всю мою жизнь: до шести лет моя бабушка Ксения водила меня в храм на причастие, и я до сих пор это помню...
Помню, как в середине 70-х годов в Советский Союз приезжала мать Тереза. Встречалась она с руководителями нашего государства, по этому случаю телевидение показывало передачи о ее служении бедным и больным в Индии. И я подумал тогда: вот бы мне так же! По ее примеру я готов был, как мне казалось, ухаживать даже за прокаженными. Но тогда я был военным, служил в морской авиации. И до начала 90-х, пока я не ушел в отставку, длилась эта пауза. Но и ожидание чего-то главного впереди жило во мне.
И вот врач привела меня на онкологический пост.
– А чем вы будете детям помогать? – спрашивает.
Я задумался. У меня ведь, кроме военной пенсии, – ничего. Объяснил, что я просто хотел бы носить детям кушать, проведывать их, убирать в палатах, что попросят, то и делать. С того дня и начался у меня совершенно новый, по сей день продолжающийся этап жизни. Я стал регулярно ходить к этим детям – приносить, привозить, покупать что-то, беседовать с мамами и детьми и просто сидеть с ними, ничего не говоря.
Посидеть с тяжелобольным ребенком вообще надо почитать за честь. С него все течет, от него воняет, он стонет, но это честь для меня, потому что, когда я рядом с ним нахожусь, я знаю, что пришел ко Христу и нахожусь рядом с Ним. И бегом стараюсь им помочь. Помогаю-то на копейку – ну, продукты, лекарства, – а от них исходит такое ходатайство за меня, что это не объяснить словами, можно только почувствовать. Это дает состояние постоянной внутренней радости...
Всех тех, 17 первых, детей помню, из них жива теперь только одна девочка.
Наши ходатаи
– Они, наши больные раком детки, обладают удивительной способностью – молиться сердцем. И так, что Господь откликается.
Был такой случай: вдруг из палаты куда-то исчезли две Дарьи. Одной было восемь с половиной лет, другой – семь, и она вообще не ходила. Мамы забегали: вроде только что были, и нету. Нашли их в часовне, которая есть в нашем отделении. Старшая Дарья каким-то образом вытащила младшую девочку из кроватки, усадила в коляску и отвезла ее в часовню, и там они были вдвоем.
Это помещение в отделении в 2001 главврач выделил для молитвенной комнаты, батюшка Трифон освятил его. Для нее написали огромную икону Божией Матери «Всецарица», другие иконы, установили лавочки, подсвечники – получилась настоящая часовня, такая уютная и намоленная, что побывавшие в ней признаются: там совсем по-другому себя чувствуешь, хочется молиться.
Вообще дети у нас – молитвенники. Вот и сегодня старшую Дарью я встретил в часовне, помазал ее елеем от иконы. Потом она подошла близко-близко к «Всецарице», и я понял, что мне надо уйти как можно тише.
Здесь, в онкоотделении, для меня открылось, что такое милосердие тяжелобольных детей. Кто-нибудь думал об этом? Они милосерднее, чем мы. Мне звонят дети, которые говорят, что молятся за меня. Даже представить трудно: это дети с болезнями малых сроков протекания, то есть в шаге от смерти. У меня подагра разыгралась, и один мальчик сочувствует: какая жалость, что у вас ноги болят! А сам ходит только на костылях: у него опухоль бедра и очень опасные метастазы, нога может отвалиться в любой момент – но он искренне меня жалеет!
Как-то прихожу в отделение – суета какая-то. Спрашиваю, что случилось. Оказывается, у одного мальчика, 17-летнего Костика, остановилось сердце. Ничего не поделаешь – это реакция на онкологическую болезнь, организм не выдерживает. А реанимации в отделении нет. Смотрю, мать, бледная, вышла из палаты. Умница, так спокойно себя ведет: не паникует, не кричит (а ведь некоторые кричат, и это очень сильно бьет по другим) – вышла и направилась в часовню. И я – следом, чтобы тоже помолиться. Меня даже до слез проняло. Приложился к иконе Божией Матери, чтоб помогла. Когда я вышел, понял, что, наверное, все-таки мальчик не умрет. Врачи, а они очень хорошие специалисты, провели какие-то мероприятия – и он вернулся, сердце у него заработало.
Тут я вспомнил, что как раз в это же время у одного взрослого человека драматически складываются обстоятельства: он заболел, бросил семью и решил покончить с собой. И я подумал, что мне надо попросить Костика, чтобы он помолился об этом человеке, чтоб Господь открыл ему глаза, чтоб Он дал ему самого главного. Не выздоровления, не счастья семейного, не благополучия, а терпения и смирения. Я Костика спросил: «Ты можешь помолиться о нем, ты все-таки к Богу ближе, ты – наш ходатай». Он спросил имя. «Алексей». – «Могу, буду о нем молиться».
Сам Костик через два дня умер, не выдержало сердце, остановилось. Но эти дни он молился о другом, взрослом. И сейчас он молится за него, этого Алексея, там, на Небе. Так у этого Алексея появился личный молитвенник, который хочет спасти его душу. Больные дети – наши ходатаи перед Богом.
«Лекарства – детям»
– В начале 90-х был очень сложный период: в больницах не было лекарств, не хватало продуктов для полноценного питания. И я не мог помочь – у меня просто не было денег. И тогда я с благословения о.Трифона образовал Фонд «Лекарства – детям». В число учредителей фонда готовы были войти мединститут, онкодиспансер, городской Совет депутатов.
Не было в фонде никаких зарплат, кабинетов – упаси Господь. Собирали пожертвованные продукты, на деньги закупали необходимые лекарства, а затем раздавали в отделении в присутствии родителей и врачей. Составляли акт раздачи, подписывали накладные, все ложилось в архив – проверяй, кто хочет. Помню первый привоз, это было в сентябре 1993 года: на каждого ребенка по две банки сока, по одной банке красной и по две – черной икры. Тогда это вообще считалось чем-то удивительным. И когда я все это разносил по палатам и ставил на столы, одна мать сказала: «Уберите, у меня нет денег это купить!» – она думала, что ей предлагают товар.
Дело в том, что наш закон не позволяет делать подарки частным лицам, потому что им тут же нужно платить налог с его стоимости. Абсурд: когда организация благотворительно платит за медицинское обследование человека, больному потом нужно заплатить государству налог на доход. Закон такой. С ног на голову все поставлено, потому что ну не касается у нас это депутатов. И фонд лично никому ничего не мог передавать, только организации, вот таким образом – по акту.
Но это совсем не то, что я задумывал. В чем заключается опека? Не просто в благотворительных акциях от случая к случаю. Нужно каждый день быть с детьми и родительницами, выполнять какие-то поручения, покупать лекарства, молиться за них, возить в монастырь...
Я хотел опекать не вообще больницу, а каждого малыша, для этого нужны были другие возможности. И со временем они стали возникать: человек дает мне тысячу рублей и говорит: «Самому мне некогда» или: «Сам я не могу это видеть». Просит: «Купи от меня что-то больному ребенку, что именно – решай сам, я тебе доверяю». Образовался узкий круг людей, жертвующих регулярно. Я уже представляю размер бюджета на предстоящий месяц: один может дать пятнадцать тысяч, другой – тысячу, кто-то поможет продуктами. Кто сколько дает, знаю только я. Мое дело – организовать все так, чтобы помощь эта дошла до детей. Прихожу в больницу и вижу: этого надо в Москву отправить, этому анализы оплатить... Появляется в нашем Детском онкологическом центре новый ребенок – тут же мы знакомимся и обязательно дарим большую куклу или красивую книгу сказок. Так у нас принято, это лучше всяких лекарств. В общем, забот хватает.
Но от бумажной работы мы избавились. Если в начале 90-х детям помогали больше организации и предприятия, то в последние годы стала преобладать личная помощь, люди дают собственные деньги, и это уже не требует оформления отчетов для налоговых органов (хотя я продолжаю вести детальный учет для архива). Вскоре я ликвидировал расчетный счет фонда. Наконец понял, что держать фонд бессмысленно в современных условиях, и решил закрыть его. Но оказалось это совсем не просто.
Мытарства ликвидатора
– Открыть фонд было легко, а закрыть законным образом фактически невозможно. Ликвидируется фонд по закону только через суд. Терпеливо с декабря 2002 года по сентябрь 2003 года я собирал все необходимые бумаги, проходил все мытарства и закрыл-таки его. Как потом узнал, это был первый случай законной ликвидации фонда – проще ведь бросить все и забыть о его существовании.
В последнее время существования фонда налоговики меня постоянно теребили, хотя знали, что нет у него расчетного счета, нет денег, – я регулярно сдавал пустые отчеты. Когда с детьми занимаешься, нужно быть готовым к таким искушениям, которые в обычной жизни не случаются.
Прихожу в Налоговую, смотрит на меня инспектор и вдруг говорит: «Вы – акционерное общество и сдавать отчеты должны как акционерное общество». Я отвечаю: «Да нет же, вот написано: фонд». – «Ну и что, – отвечает женщина, – пусть написано, но вы все равно акционерное общество». Говорит, а у самой слезы на глазах. «Вы, – говорит, – не бросайте то, что вы делаете, продолжайте помогать детям, но мы вас на 10 тысяч оштрафуем». Я отвечаю: «За что, да ведь у меня даже счета нет!» – «Все равно». – «Ну что ж, штрафуйте...»
Помню, отец Елеазар, настоятель Соловецкого подворья, еще в 93-м году говорил мне: «Ты это начинаешь, но ох и разгуляется сатана, выдержишь ли? У тебя есть еще время помолиться и подумать, и никто тебя не обвинит, если ты откажешься от своего намерения...»
Было тяжело, были очевидные нападки лукавого. Но стоило принять всю эту бесовщину со смирением, и тут же все прекратилось. Арбитражный суд вынес решение не в пользу налоговиков, еще и снял с них деньги за судебные издержки.
Лешка и Сашка
– В августе 1995 года я повез детей в Антониево-Сийский монастырь. Это была одна из многих поездок. Были больные дети с родителями, и два пацана, лет 8-10, с опухолями мозга – Лешка и Сашка. И поехал с нами лечащий их нейрохирург. Эти пацаны уже ходили, качаясь, потому что при таком заболевании координация нарушается. Мне врач говорит: «Все, что могу, это я их в последний раз по возвращении из монастыря прооперирую, а потом хорошо, если полгода проживут».
Приехали на Сию. Мамы исповедались, причастились, как и раньше до того не раз было. По дороге обратно эти двое – Лешка и Сашка – вели себя как-то необычно: спокойно расхаживали по едущему автобусу, съели все пирожки, хотя обычно они ничего не хотят, и вид у них был, можно сказать, здоровый. Мамы смотрели на них удивленными глазами. А в понедельник прихожу, мне врач говорит: «Компьютерный томограф показывает, что опухоли мозга у пацанов нет, и анализы хорошие. Не понимаю, что происходит». Я говорю: «Тебе тут не надо ничего понимать, ты делай свое дело, что видишь, то и анализируй».
Доктор решил повторно отправить детей на томограф. А транспорта нет. Мамы воодушевились, готовы были даже на троллейбусе ехать. Но там их завернули: ошибки быть не может. В результате врач выписал Лешку и Сашку домой. Но поскольку диагноз-то у них написан, они постоянно посещали врача, он осматривал их и... отправлял обратно, анализы оставались хорошими.
После этого сам доктор сильно изменился. Он воцерковился, а воцерковление привело к тому, что из средненьких таких врачей он стал одним из лучших нейрохирургов области, с ним советуются другие врачи. А как он теперь беседует с больными! Уже после этих бесед больным становится лучше. Я как-то при встрече так ему и сказал: «Это было знамение для тебя. Ты вспомни, как до этого случая ты говорил о больных, как формально к ним относился. То и дело повторял: «Я бессилен, можете теперь идти к целителям...»
...Лешка все-таки умер. Однажды прихожу в отделение, врач меня встречает, говорит: «Леша поступил снова. Пойди поговори с мамой, я не могу с ней разговаривать. Что она учудила – к колдунам повела сына. И Леше стало гораздо хуже, чем раньше. Надо его оперировать, но я даже не знаю, как: полголовы, что ли, ему вырезать?»
Захожу в палату – мать Леши как-то странно на меня смотрит. Я говорю: «Тебе что надо было? Вот мать Саши молится Богу, благодарит Его, даже свою жизнь как-то пересмотрела, а ты зачем это сделала!?» – «А я, – говорит, – хотела, чтобы еще лучше было».
Вот такой мешочный подход к духовной жизни. То есть два мешка лучше, чем один. Дескать, молитва православная или целитель – равно что-то такое чудотворное, так я и второй мешок прихвачу. И оказалось, что вместо золота набрала черепков и поднять не смогла. И Лешка сидит рядом с ней, жалуется: «Зачем она меня туда повела, ничего не понимает!» Я ему: «Ты против мамы не выступай». Поругал за это. А с ней продолжаю разговор, но безрезультатно: у нее глаза неестественно блестят, видимо, от влияния колдуньи еще не отошла. Это называется – не хватает веры. И сразу начинается увод человека с пути.
Колдуны-пауки
– Вообще у нас в Архангельске этих колдунов полно, как и везде. Ловят людей на ерунде: вот прыщик же исчез после заговора – значит, сила! А за счет чего исчез, и вообще, что такое болезнь, за что она дается – об этом ведь люди редко задумываются.
Было время, когда и меня пытались втянуть в колдовские сферы. В начале 90-х я был знаком с нынешним депутатом Госдумы Черепковым, который несколько лет назад во Владивостоке народ будоражил. Он же колдун, экстрасенс, и особо этого не скрывает. Мне он показывал свои дипломы по этой колдовской деятельности, будто он какой-то лорд, но я отодвинул их: «Спасибо, не надо». Во мне он узрел какие-то великие способности, говорил, что их надо развивать.
В Архангельске я тоже встречался с колдунами, один даже мне пытался большую зарплату назначить: «Приходи, ты нам нужен». Я по наивности полагал, что смогу переубедить их, одному прямо сказал: «Ты же сатане служишь!» Думал, оскорбится, а он так спокойно согласился: «Да, служу». – «А зачем людей обманываешь, что твои способности – от Бога?» – «Они же ко мне сами идут».
Думаю, что не надо этим колдунам противостоять. Это же люди. Надо противостоять тому, что стоит за ними.
Одна мать больного ребенка решила идти к целителю. Я говорю: «Без разрешения лечащего врача ничего делать нельзя». Но она, тем не менее, пошла. Вернулась злая. «Ерунда все», – говорит. Я решил как-нибудь попытаться объяснить мамам, кто такие экстрасенсы. Нарисовал такую картину: ты пришла в гости, стол красиво накрыт, хозяин рад, называет тебя лучшим другом. Вы сели за стол, и вдруг вместо красивой пищи – мерзость, в бокалах – смердящая жидкость, ты поворачиваешься в сторону хозяина, а там – паук с присосками.
Они мне отвечают: «Но колдуны ведь иногда исцеляют!» Верно. Но этот человек – целитель – работает наемником у паука, в его клещах он сидит и его волей и силой действует. Люди думают, что это у человека способности, а это способности паука, который так заманивает людей. Провел такую беседу с матерями, смотрю – вроде задумываться стали.
Спустя какое-то время читаю книгу о мытарствах святой Феодоры. И дохожу до места, когда ее спрашивают, пользовалась ли она услугами колдунов, чтоб облегчить себе жизнь. И тот, кто испытует ее на это, имеет как раз вид страшного паука. Таким образом, нашел я в этой книге подтверждение своему образу, значит, он был точным. Оттого и подействовал на людей.
Взрослее взрослых
– Психология онкобольного – это особый мир. Но мир больных раком детей очень сильно отличается от мира больных взрослых. У меня была возможность сравнить – меня официально приглашали работать некоторое время у взрослых в диспансере.
Основное различие восприятия болезни детьми и взрослыми – в терпении. Взрослые стенают: у меня все болит, я скоро умру, муж меня больше не любит, он пошел к другой – словом, бесконечное роптание. Дети более милосердны, потому что терпеливее. Они не кричат и не ропщут, что умирают, не жалуются на жизнь. Был период, когда в больнице вообще не было обезболивающих средств, кололи им только анальгин – но плача не было. Да и сегодня я пришел: Миша лежит, рак желудка, лицо перекошено, видно, что ему очень больно. Я положил землицы с Канавки Божией Матери прямо под его животик, помазал его елеем. Нет ни слез, ни отчаяния. Чуть боль проходит – улыбается.
Но это совсем не легковесное детское непонимание своего положения. Я с детьми серьезные разговоры веду. Вот девочку Катерину отправляют домой, выписывают умирать. Она прекрасно понимает, что раз уж ее выписывают, значит, все. Взрослый бы на ее месте психовал, шумел, некоторые такие истерики закатывают! А она – ни одного слова. Я ее не утешаю тем, что вот сейчас лекарство найдем и ее вылечим, а говорю: «Ты ТАМ не забывай нас». Сидит тихонечко. «Давай, – говорю, – помолимся». Катя кивает. Стали читать акафист – осеняет себя крестом. Рядом мама сидит. Так мы расстаемся: без отчаяния.
Я мам больных детей приучаю к одному, чтобы они не в панику впадали, а шли молиться за то чадо, которое рядом лежит. Молитва за своего ребенка – это понятно, Господь слышит безмолвные мольбы твоего сердца. Но ты за другого помолись, и тогда твой ребенок будет себя лучше чувствовать.
Онкологические дети, как правило, все лежат с родителями, потому что у них непрерывно что-то случается. Но был такой у нас Кирилл, мальчик лет восьми, с опухолью мозга, одна рука не двигалась. Он – из деревни, ухаживать за ним некому, только медсестры. Я подошел к нему и говорю: «Ты видишь, как рядом Коля мучается, у него дикие боли в желудке, ты помолись за него». Он спрашивает: «А как?» – «Своими словами проси у Матери Божией, чтобы Коле стало легче, чтобы его мама потерпела». – «Хорошо».
На следующий день родительница рассказывает: как вы ушли, у моего сына прошли боли. Про мой разговор с Кириллом она не знала. Я подошел к нему, спрашиваю: «Ты молился?» – «Да».
А дальше вот что произошло: эта родительница тяжелобольного Коли, которая ни о чем не могла знать, вдруг пошла ко врачу и спросила: «Можно я Кирилла помою и вообще поухаживаю за ним?» Врачу, видно, было недосуг, он ее отправил: занимайтесь своим ребенком. Так она пошла к заведующему отделением и снова стала просить, чтоб ей разрешили. И она за Кириллом ухаживала. А он молился за ее сына. Что это, совпадение или мать что-то сердцем почувствовала?
Матери и отцы
– Вывод, который я сделал за эти годы: ближе, чем мать, для ребенка никого нет. Отец – это сила, устойчивость: «не унывай, батя рядом». А мать все умягчит и пожалеет, успокоит, когда уже невмоготу.
Люди любят порассуждать: этот ребенок заболел оттого-то, тот – от другого. Как правило, все эти домыслы – ерунда. Здесь – таинство. Один священник очень правильно сказал: вопрос о причине болезни детей разрешается в вечности. И нечего совать свой нос в эту сферу. Что я усвоил за эти 11 лет, если мать захочет, сможет понять, – не умом, а сердцем, – почему ее ребенок заболел. Почему у других в футбол играет, и у нее вместе со всеми играл, а вдруг – заболел. И когда мать это поймет, то не сможет никому сказать, потому что Господь так объяснит ей. Но поступки ее после этого будут милосердны, и в этих поступках – начало покаяния.
В основном с детьми сидят матери. Но как-то приехал отец, тоже врач, со своей дочкой из Татарии. Эльмирой ее звали. Очень интересная девочка, играла на гитаре, пела, стихи писала. Из мусульманской семьи, мать ни разу не приезжала, может, у них такие правила. Помню, мы поехали в монастырь. Там Эльмире так понравилось, что она подошла ко мне, попросила: «Дядя Дима, покрестите меня». Ей шел 16-й год. Я говорю: «Не могу перепрыгнуть через волю твоего отца». Хотя, может быть, надо было. Но когда отцу сказали, он буквально ногами стал топать: нет, не допущу! И я не стал в это вмешиваться.
Всю литургию отец отстоял, не шелохнувшись, по стойке смирно. Было это очень удивительно. Потом вернулись в больницу, врачи сказали, что Эльмире надо делать операцию, возможно, по бедру придется ногу отсекать. Отец отказался, они уехали, а месяца через три она умерла там, некрещеная, жаль. Уезжая, отец сказал мне, что хотел бы заниматься тем же, чем я. Я говорю: в чем же проблема, в Казани есть где приложить силы. Но он только покачал головой. Все-таки правила их жизни я не понимаю.
Благословение
– Многие на моем месте, выйдя на воинскую пенсию, стараются получше устроиться, несут деньги в семью. У меня получилось по-другому. Жена – учитель, тоже дело имеет с детьми, поэтому с самого начала не наседала на меня. Хотя, возможно, и было какое-то непонимание: чем это муж занимается? Но она у меня очень терпеливая, жена военного все-таки. Другая, может быть, закатывала бы истерики, а моя терпела. Потом уразумела, что я занимаюсь какой-то общественной работой. А последние года 3-4, кажется, возникло понимание, что это не просто общественная работа, а служба такая, служение. Она поговорила с батюшкой, и он сказал: «Ты только ему не мешай, и увидишь – Господь вашей семьи не оставит». Так и получается. Господь не оставляет – и в одной трудной ситуации, и в другой, и третьей... Не трудами – что там мои труды, – а молитвами моих детишек, молитвами моей бабушки Ксении, Царство ей Небесное.
Недавно в Северодвинске состоялась уже вторая встреча с теми, чьи дети умерли еще в 93-95 годах. Собрались на квартире, чаевничали за столом, вспоминали. Причем когда кто-то говорил – остальные молчали. Мне задавали вопросы: а вы помните, было то, было это? Я говорю: этого не помню, а это помню, а вы – нет. И родители наказали мне: что вы делаете – делайте. Пожелали мне сил... Это было для меня как благословение.
Я знаю, что должен за это благословение пахать. Вот выходной или праздник, а мне – бац! – на пейджер сообщение: срочно нужно лекарство в такую-то деревню. Быстро ищу деньги, фармацевты мне отпускают подешевле, бегом на почтамт – и лекарство ушло. Это как в армии по тревоге. А если думать, что сегодня суббота, да лучше я в понедельник пойду в город (Дмитрий Владимирович живет в пригороде – ред.) – так по благословению не работают. Потому что, если это, например, лейкоз, умрет человек, и все.
У меня были в разное время помощники – и мамы помогали, правда, редко, потому что каждая занята своим ребенком. Было 12 студентов медуниверситета, но разбежались в первую неделю. Осталась только одна, стала социальным работником детской областной больницы, занялась брошенными младенцами, это очень серьезный участок работы. Были еще люди, пытавшиеся работать вместе со мной. Но сейчас помощников нет.
Главная ошибка – это когда говорят, что хотят мне помогать. Мне помогать не надо. У меня свое дело, я его знаю, я могу обучить кого-то. Служить ради Христа можешь? – вот в чем вопрос. А человек не воцерковлен. И он пытается ходить к больным на общественных началах, а у него все это валится, ему надоедает, он устает тут же, потому что в сердце этого нет. Без благословения этим заниматься серьезно нельзя. Так просто войти в жизнь ракового корпуса – пустой номер. Врывается человек в это дело с намерением решить все проблемы, и вылетает. Потому что нужно иметь совсем другое духовное состояние...
* * *
Дмитрий Владимирович так и не сказал, что это за духовное состояние. Через несколько дней мы встретились еще раз – на пасхальной заутрене в монастыре. Монастырская служба на Пасху ночная, уставная, долгая, а в конце – причастие... Там, на службе, я, кажется, понял, что он имел в виду.
Записал Игорь ИВАНОВ
 | назад |
| вперед |  |
