ПОДВИЖНИКИ

«МЫ ИЩЕМ, МЫ ИЩЕМ ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ»

Путь вятского молитвенника – архимандрита Макария (Коробейникова)

Начало

С чего начать рассказ о нем?

Начну с того, как однажды вечером в Яранске тамошняя блаженная девица Зоя взяла меня за руку и повела куда-то за Успенскую церковь, тихо, но энергично уговаривая: «Благословение, нужно взять благословение». Там, позади храма, стоял крест над могилой батюшки, от которого будто исходила какая-то теплая, утешительная сила. «Благословение» потом и правда помогло.

Мне удалось записать воспоминания людей, близко знавших покойного пастыря, – его ученицы Зинаиды Черновой, ее подруги Татьяны Шамшуровой, сестры старца Валентины Ефимовны Хлопиной. Происходило это в течение полутора лет. Некоторые печальные стороны жития батюшки придется опустить. Еще живы люди, которые доставляли ему неприятности, – Бог им судья. Остальное же передам, как услышал.

* * *

В миру отца Макария звали Иваном Ефимовичем Коробейниковым. Родился он 9 февраля 1927 года в деревне Шудино Пижанского района. Когда не стало отца, Ване было три или четыре года, а младшая из сестер еще не родилась – мать была на сносях. Лет с шести он стал выходить на полевые работы, как и другие ребятишки. Любил мастерить, сам коньки делал, салазки, лыжи, распаривая доски в большом чугуне. Зимой вместе с другом Колей вязали саки – рыбу ловить. Летом пропадали на речке.

Сестра батюшки Валентина Ефимовна (на фото) вспоминает: «Налимов принесет, мама сварит, пожарит на молоке». После того, как маму выбрали председателем колхоза, к ним домой частенько стали заглядывать учительницы. Придут, попросят: «Серафима Платоновна, накорми нас рыбкой». Ваня сбегает, вскоре две-три рыбины принесет, все наедятся, довольны. Голодно было, да еще и обидно, оттого что в деревне подозревали, мол, председатель себя не обидит. Говорили Ивану с сестрами: «Мать-то дома чистый хлеб печет, а вам лепешки с травой дает». В таких случаях он решительно запрещал сестрам рассказывать маме, что про нее люди говорят.

В сороковом году маму было сняли с председателей, мол, везде мужики председатели. Но после того, как их – мужчин – четверо за год во главе колхоза сменилось, а по вине последнего погорели снопы, Серафиму Платоновну вновь облекли доверием.

* * *

Но это была видимая сторона жизни семьи Коробейниковых. Была и другая, связанная с несколькими инокинями, которых привела с собой на родину из порушенной обители родная тетя Серафимы Платоновны, матушка Устинья. Иван с сестрами звали ее Лёлькой, всем она была Лёлькой – так именовали у нас на Вятке крестных матерей. Монахини построили домик возле Покровского храма в Советске, жили тем, что собирали грибы, ягоды, рукодельничали. Нередко навещали Коробейниковых. Валентина Ефимовна вспоминает:

«Собирались у нас служить. Поздно вечером, когда темно уже, зажгут, бывало, лампадочку, сделанную из пузыречка, и становились мы все на молитву. Иной раз стоишь на коленках, устанешь, пожалуешься, что спина болит. А мне отвечают: «Какая спина, у тебя еще и спины-то нету. Давай молись».

О том, что происходило в доме председателя, что она является тайной христианкой, в селе, конечно, догадывались, но помалкивали. Правда, к Серафиме Платоновне часто наезжало всякое начальство – из райкома, райисполкома. Приедут, увидят образа в красном углу, спросят: «А это еще что?» – «Да это дедушкины, пускай стоят», – отвечала председатель. Начальство пожимало плечами, но терпело.

На Ваню общение с крестной производило большое впечатление, он часто гостил у монахинь. Вспоминая о его характере, формировавшемся в то время, сестра рассказывает:

«Помню, я на него рассердилась, но не помню, за что. Подошла и разорвала напополам его учебник. А Иван не рассердился, только-то и сказал: «Ведь тебе на будущий год эта книга нужна будет». И, верно, я по ней потом училась».

Читать их мать рано учила, в школу шли, читая уже как взрослые. Время от времени крестная приносила свои книги – православные. Иван с другом Колей читали их запоем, прячась от людей в лесу или на речке.

* * *

– Что дальше с Колей стало? – спросил я Валентину Ефимовну.

– Им по 17 лет исполнилось, они ушли в армию, и Коля не вернулся. Убили его.

Николай попал на фронт с немцами, а Иван – во Владивосток. Служил на Сахалине, в морской авиации. Стал участником войны с Японией. Дал обет, что если останется жив, то всю жизнь посвятит Господу. Сохранились фотографии, где он снят во флотской форме – красивый, мужественный, но друзья вспоминали, что он и тогда от них отличался. Они шли в увольнение в Дом культуры, в кино, а он – на речку. Постирает белье и, пока оно сохнет, читает Евангелие. Евангелие это принадлежало его дяде, который тоже на флоте служил, но только в Первую мировую войну.

Когда вернулся, то родные хотели его женить. Только как? Он сызмалу чужд был развлечениям, ни на какие гулянья не ходил. А подруги все теребили сестру: «Приведи его на вечерку, Валя, приведи». Уж больно парень видный собой, работящий, серьезный. Один раз Валентина уговорила-таки брата. Пошли. Потанцевали. Кончилась вечерка, а девчонок-то много, и все к Ивану поближе, в ожидании, кого выберет, чтобы домой проводить. Он поглядел на них, спросил: «Кто где живет? Говорите». И пока всех по домам не развел, домой не вернулся. А как пришел, сказал Валентине:

– Все, не пойду я больше ни на какие вечерки.

Он от юности был монахом и постепенно это в себе распознавал.

Священство

«Каждое воскресенье Иван ходил в церковь, – говорит Валентина Ефимовна о молодых годах брата, – она была ему дороже всего». Вскоре после армии его послали в Советск учиться на механизатора, а там, в училище, поглядели на него, да и назначили преподавателем. Это дало ему возможность ходить в храм по выходным, где он стал вычитывать часы. Но этого вскоре ему показалось мало, ведь иные праздники приходятся на будни, а из училища лишний раз не отлучишься.

Тогда уговорил знакомого штукатура взять его в бригаду. Тот было ни в какую, говорил: «Ты учитель, а в известке собираешься возиться?!» Но Коробейников настоял на своем. Строители при случае его подменяли, и Иван Ефимович стал исполнять при церкви более широкий круг послушаний. И чтецом был, и казначеем, и секретарем.

На рубеже 70-х принял диаконский сан. Вот какую рекомендацию дал ему перед рукоположением священник Покровского храма Советска отец Анатолий Малиновский:

«Ни нравственных, ни канонических препятствий для церковного служения не обнаружено. Характера спокойного, глубоко верующий. Совершенно трезвый, не зазорный, исполнительный. Образования среднего, часто посещает богослужения, принимает в них живое участие, как, например, в чтении паремий, шестопсалмия, часов и т.п. Ударения и остановки произносит правильно, без ошибок. В сектантских расколах и церковных раздорах не участвовал. Со своей стороны я даю о нем самую одобряющую характеристику и считаю, что он обладает всеми теми качествами, которые требуются для вышеуказанного сана, т.е. диакона».

В те же годы Иван закончил семинарию в Троице-Сергиевой лавре и стал иереем. В его архиве мелькают одно за другим распоряжения о наградах. Первые из них подписаны «управляющий епархией архиепископ Мстислав», затем просто: «смиренный Мстислав», наконец, «архиепископ Хрисанф». Служить батюшке определено было в селе Корляки Санчурского района. Там же проводила все отпуска и сестра Валентина Ефимовна. Вспоминает, как отец Иван уходил из дома в храм в 7 утра, а возвращался уже под вечер. Никаких выходных не было, так же, как не было и мужчин в приходе. Иной раз думается, что едва ли не все верующие мужики у нас полегли на войне. Они в тылу не прятались и на фронте первыми смерть принимали. Поэтому батюшке и чинить все самому приходилось, и строить. Сестра рассказывает о содержимом его портфеля: книги, молоток, плоскогубцы. Иные даже смеялись, полагая, что священнику не вполне подобает плотничать или траву косить. Но помогать не спешили.

Все свободное время о.Иван занимался тем, что перепечатывал книги. Сначала на старенькой машинке, потом купили «Москву». Когда книги появились в свободной продаже, так обрадовался, что покупал их целыми стопками и раздавал.

Жил он в Корляках вместе с мамой Серафимой Платоновной, которая переехала к сыну, как стало здоровье сдавать. Там ее и похоронили. Спустя какое-то время Валентина Ефимовна отправилась в Киров – поставить свечи, подать записки в храме. Пришла, как оказалось, на час раньше. Потопталась, решила не дожидаться, как вдруг услышала голос матери: «Валя, не торопись, постой». С тех пор из храма до отпуста никогда не уходила.

А Господь будто ждал того времени, когда отец Иоанн исполнит сыновний долг, чтобы дать новое послушание. Сначала батюшку, ставшего в постриге Макарием, перевели в село Макарье на окраине Кирова, где вокруг него сплотилось немало духовных детей. Об этом периоде его жизни говорят, что он был тихим, себя не показывал. Это уже потом к Валентине Ефимовне подходили люди, рассказывали о нем то, что даже для нее оставалось тайной. Например, как помог он однажды одной бедной матери собрать в школу четверых детей и всю зарплату раздавал нуждающимся.

А в 93-м году отца Макария отправили в Яранск на месяц-другой...

«Свой он был – русский»

Бывший яранский диссидент, а ныне электрик Павел Богдан, когда речь зашла об отце Макарии, задумался, подбирая слова, чтобы сказать весомо, наконец произнес: «Свой он был – русский».

Спустя время возник у меня разговор с одним ученым, который много времени проводит в Соединенных Штатах и усвоил некоторые тамошние взгляды. Он начал жаловаться, отчего у нас в России такое высокое мнение о себе. Как услышишь «русская женщина», так понимай, что нет ей равных, а сколько смысла вкладывается в такое понятие, как «русский характер». Потом «любить по-русски» – это ого-го, а попробуй произнеси «любить по-французски» – за пошляка сочтут. Когда слышишь «русский человек», так хоть ниц падай, в то время как словосочетание «польский человек» не способно произвести ни малейшего впечатления. Нет нам в мире равных в смысле самолюбования.

Я посмеялся, признавая правоту знакомого, в том смысле, что да, слово «русский», действительно, много значит. Потом ответил, что никакого самолюбования в этом не нахожу. Когда у нас человек произносит, например, «русский характер», он ведь не себя имеет в виду. Никто не скажет о себе: у меня «русский характер». Что же имеется в виду? Идеал, как и во всех упомянутых моим собеседником случаях. Француз – он уже француз, а чтобы о тебе сказали: «это русский человек», нужно ох как потрудиться. Именно эта замечательная особенность родила у нас особое отношение к святости, не дает нам покоя и всегда помогала и будет помогать выпутываться из всяческих передряг.

Год за годом с младых ногтей вырабатывался отец Макарий в своего – русского, осветив жизнь не одного только электрика Павла Богдана, а многих и многих. Служение в Яранске стало подведением итогов, когда духовный дар его вступил в пору плодоношения.

Зинаида Чернова

Служить пришлось в Успенском соборе, одновременно добиваясь передачи Троицкого храма – третьего в его жизни. И в Корляках, и в Макарье, то есть всю свою священническую жизнь, он служил в храмах, посвященных Пресвятой Троице. Предполагалось, что отец Макарий пробудет в Яранске совсем немного, но замены ему не нашлось, да и новые духовные чада уж больно за него молились все три года, что он прослужил у них, боялись, что его переведут.

Татьяна Шамшурова вспоминает: «Стали поговаривать, что батюшка собирается обратно в Киров. И начали мы заказывать акафисты, молебны за него. Он спросил: «Это ведь обо мне?» А мы: «Батюшка, так вы ведь хотите уехать?» Тогда отец Макарий вздохнул и сказал тихо: «Не переживайте. Никуда я от вас не уеду».

* * *

Ближе всего к нему оказалась в Яранске Зинаида Николаевна Чернова – директор местной швейной фабрики, то есть женщина с положением, быть может, первейшим в городе. Фабрике она отдала 15 лет, а в ту пору, когда Господь свел ее с отцом Макарием, решалась ее судьба. Дело было в разгар экономических реформ, когда Зинаида, как и многие, оказалась перед выбором – быть ей с Богом или душой и телом отдаться миру. Перед ней открывались самые заманчивые перспективы в Москве, когда батюшка очень осторожно начал Зинаиду наставлять и – тайно – ввязался в настоящее сражение за душу этой женщины.

* * *

Начиналось с малого. Однажды деликатно заметил: «В храм-то можно косметику и не применять». Зинаида тогда любила прихорашиваться. Учил, как относиться к людям: «Если кто творит тебе зло, пожалей этого человека и обратись к его ангелу-хранителю и небесному покровителю, попроси их о том, чтобы они помогли обижающему тебя». И, верно, помогало. С удивлением Зинаида отмечала, как после такой молитвы человек вдруг успокаивался, начинал улыбаться, хотя только что весь кипел от злости.

Потом произошел случай, который немало поспособствовал укреплению их духовной связи с архимандритом Макарием. Дочь Зинаиды Ксения повредила на физкультуре связки, произошло кровоизлияние в брюшную полость, поднялась температура, и медики начали готовить девочку к операции. Чернова сама не своя от горя прибежала к духовнику, который дал наказ: «Дежурь у нее и читай акафист «Всемогущему в нашествии печали». Будь рядом и молись». Утром врачи, собравшись на консилиум, обнаружили, что Ксения совершенно здорова. Они не поверили своим глазам и рукам, мявшим вчера еще твердый, как доска, а теперь вернувшийся в нормальное состояние живот ребенка. Три дня ее продержали, наблюдая, потом отпустили домой. Когда Зинаида с Ксенией пришли к отцу Макарию, тот совершенно не удивился, ни о чем не спросил, а лишь улыбался, будто знал заранее, что все так произойдет.

* * *

Все это укрепляло, но нечистый не собирался отдать Зинаиду отцу Макарию так легко. Ей часто приходилось бывать в командировках. На иные духовник ее благословлял. Как-то раз велел по случаю поездки в Москву в Кремль сходить. А там в день ее паломничества оказались открыты все храмы, и она смогла все их обойти, поклониться святыням. Но иногда отец Макарий вместо благословения спокойно произносил: «А можно и не ехать». Особенно плохо относился к командировкам за границу. Как-то раз ее настойчиво стали посылать в Польшу, а батюшка пошутил на это: «Зачем нам к панам ездить, скоро к нам приедет свой Пан-кратий, вот и будете к нему обращаться за помощью».

«И, верно, – говорит Зинаида, – через несколько лет к нам перевели отца Александра, в монашестве Панкратия. Он сейчас мой духовник – прекрасный человек».

В другой раз она съездила во Францию, а по возвращении услышала от отца Макария горестно: «Ты понимаешь, где была? На краю гибели!»

Она все не могла взять в толк – почему бы и нет? Подумаешь, заграница, ведь и там православные люди как-то живут-спасаются. Но, видно, батюшка чувствовал, как увлекает ее увиденное там, ослабляет силы к сопротивлению в столь искусительное время. О том, что ей предлагали в Москве, она говорит неохотно, отмечая лишь, что люди ее курировали довольно страшные, та плеяда, что, победив чересчур обрусевший большевизм, взяла страну за горло и вербовала в свои ряды тех, в ком не было ни жалости, ни чести. В Зинаиде их привлекли деловые способности – вопрос был в том, сумеет ли переступить через себя, обрубив все связи и с землей своей, и с Небом. Там, за границей, она должна была убедиться, что это нормально, что так живут все, кто желает добиться успеха.

Особенно отец Макарий воспротивился поездке в Англию, прозревая, что на этот раз Зинаида может пропасть безвозвратно. Спрашивал: «Подумай, наш ли это путь, надо ли нам это?» А потом еще более твердо: «А мы больше не поедем в загранкомандировку». Она рассердилась, возроптала, думая про себя: «Почему нам? Он-то монах, и не поедет, а у меня уже все документы оформляются в Рослегпроме». Это был не единственный подобный эпизод. Как рассказывает Чернова, «ему не нравился мой успех в Москве, открывающиеся возможности. Он говорил: «Из Яранска не поедем, в Яранске будем». А я возмущалась, особенно когда он в больнице в Кирове оказался: «Сам-то уехал, и я уеду...» Но он вернулся. Здесь его у нас и похоронили... Сколько я ему переживаний доставила. Как стыдно, что внутренне ему противилась, сомневалась в его словах. Сейчас бы беспрекословно во всем подчинялась...»

* * *

В командировку в Англию она так и не уехала. Где-то на полпути в Киров произошла авария, да такая, что в Яранске все думали, что Зинаида погибла. А она выжила. Но ее бой за фабрику подходил к концу. Все жаловалась батюшке на трудности, он утешал: «У меня 20 человек, а как трудно! А у тебя – 200! Молись за них, поступай, как совесть подсказывает». И еще говорил: «Если вы с Господом будете, хотя бы десять человек на фабрике, то Господь даст и заказы, и поможет все решить. А если нет – не жаль уйти... Наверное, придется это сделать. Вряд ли тебе удастся остановить зло своей немощной рукой».

Тем не менее, освятил цеха. Зинаида надеялась, что после этого ее работники сделают выбор, но, наоборот, начались неприятности, и пришлось с фабрики уйти. В тот момент, когда я с ней разговаривал, она работала уже в другой организации, на гораздо менее престижной, но все-таки на неплохой, по нынешним понятиям, должности. А недавно узнал, что Зинаида перешла трудиться в храм. Такая вот карьера, узнай о которой ее прежние московские покровители, долго бы, наверное, смеялись.

А она сказала мне на прощание об отце Макарии:

«Во сне иногда вижу его. Вот недавно приснился очень яркий сон. Батюшка принес мне целую стопку платков. Верхний я надела на себя, а он говорит: «Остальные сестрам» – православным моим подругам. Я все смотрела, как он улыбается, и поняла – ему за меня не стыдно. Сейчас я и сама не хочу никуда уехать. Хочу жить в Яранске. Не нужны мне белый «Мерседес» и бриллианты в ушах. Да они у меня и не проколоты. Хочу быть рядом с батюшкой».

Азбука

Это лишь одна из историй, связанных с именем отца Макария, а сколько их всего было – Бог весть. Весной 1996 года наступило время его последней Пасхи. Зинаида Чернова передает:

«Пасху он служил сам, в золотой митре и златотканой ризе: красивый, молодой, сияющий. Он прямо порхал по храму, все делал с таким подъемом, будто знал, что больше ему Воскресения Христова в земной жизни праздновать уже не придется. Я его таким никогда ни прежде, ни после не видела. А потом его уговорили лечь в больницу, и он за несколько месяцев превратился в разбитого старика. Ни руки, ни ноги не двигались – какая-то редкая болезнь. Но в глазах не было скорби, глаза были радостные, сияющие до конца».

Он никогда не жаловался. На вопросы о здоровье отвечал: «Все хорошо». Даже тогда, когда хуже, страшнее не бывает. Прежде отнялись руки и ноги, потом язык. Сначала звал сестру: «Валя», потом: «Аля», потом: «А-а-а». И, наконец, замолчал, только стонал иногда. Чтобы общаться с ним, была изготовлена азбука, по которой он, пока рука чуть двигалась, водил карандашом, указывая нужные буквы тех слов, что хотел донести до сестры и духовных чад. Затем сестра тыкала карандашом в буквы, а он в случае согласия моргал, а если не угадывала, просто смотрел на нее. Они и в детстве были близки, но в те последние месяцы жизни архимандрита Макария сблизились до того, что со стороны казалось, что она читает мысли брата.

– И что «говорил»? – спросил я ее.

– То одно, то другое. Письма вот, например, диктовал духовным чадам, наставлял, чтобы в церковь ходили причащались, исповедовались.

Люди приходили помочь, в баню носили, стул сделали с колесиками. Иные деньги предлагали. В этом отношении отец Макарий дал сестре четкую инструкцию: если просто предлагают – отказывайся, а если в руки дают, не обижай – бери. Приходили с вопросами. Иногда с помощью азбуки указывал на то место в Библии, которое должно было стать ответом. А бывало, Валентина Ефимовна, вспоминая прежние его наставления, говорила вместо брата. Он улыбкой давал понять, что она верно все делает. Мало кто сознавал, насколько он немощен. Просили благословить, а батюшка руками даже шевельнуть не мог. Как сестра положит их, так и лежат, недвижимы. Когда захочет переложить – моргнет глазами или даст знать стоном. Но лишний раз старался не беспокоить и молча страдал. Беспомощность была полная, даже головы не мог поднять. Придет кто, а он не видит его, пока сестра не поднимет голову да не перевяжет широким полотенцем. И только видели люди его глаза – живые, добрые. Он сострадал им, болезнь была бессильна перед духом этого человека.

Смерть

8 февраля 1996 года, в четверг, в гости к архимандриту Макарию пришли ученики: игумен Тихон (Меркушев), который ныне устраивает монастырь в селе Великорецком, и отец Владимир из Слободского. У них с собой оказались Святые Дары, и отцы захотели причастить старца. Сестра было возразила, мол, ждем протоиерея Серафима из Серафимовской церкви, но гости ее успокоили, сказав, что причащаться можно каждый день. Когда они уходили, отец Макарий поклонился вслед глазами, я не могу себе представить, как это, передаю со слов Валентины Ефимовны.

В субботу пришли три работницы из епархиального управления. Валентина Ефимовна была не в духе, измучилась. Женщины посидели, все никак поверить не могли, что батюшка совершенно недвижим и почти никакое общение с ним невозможно, потом ушли. Валентина Ефимовна расстроилась, что неласково встретила гостей, и когда наутро брат показал ей глазами на телефон, сразу его поняла. Стала названивать в епархию. Когда показалось, что там подняли трубку, начала извиняться, сказала, что батюшка поклон передает, в этот момент какой-то отстраненный голос произнес: «С вами говорит автоответчик». Валентина Ефимовна заплакала.

Пришли две знакомые к батюшке. Валентина Ефимовна сказала, что положила его поспать, они ответили: «Да мы хоть подержимся за него». Коснулись с благоговением и любовью, не зная еще, что прощаются навсегда. Отец Серафим должен был прийти, причастить болящего собрата, да все что-то не шел. Когда сестра позвонила в храм, оказалось, что о.Серафиму не здоровится, но пообещали все-таки привести. Потом попыталась покормить батюшку, но не смогла. Отнесла его обратно на кровать, запомнив, что он чуть уперся ногами, когда она его поднимала, какая-то искорка жизни в глазах пробудилась. Положила, посмотрела в его глаза, перед тем как прибраться в квартире к приходу отца Серафима. Спросила: «У тебя болит что-нибудь?» Батюшка дал понять, что нет, не болит. Уточнила: «Тебе, может, нужно что? Может, руки переложить?» Брат улыбнулся, как всегда, мол, не беспокойся, делай свои дела, и прикрыл глаза. Он продолжал улыбаться даже после того, как перестал дышать.

* * *

– Это было воскресенье. День его ангела, – сказала мне Зинаида Чернова.

Дату своей смерти он предсказал заранее, вот при каких обстоятельствах. Зинаида крестилась 11 октября, но в ее свидетельство о рождении оказалась вписана другая дата: 11 февраля. Духовная дочь спросила: «Отчего так?» и услышала в ответ: «Запомни эту дату». Впоследствии отец Макарий не раз об этом напоминал. Когда умер, выяснилось зачем. «Когда ко мне пришли и сказали, что батюшки больше нет, – вспоминает Зинаида, – это меня потрясло, но я была как бы готова».

Старец заранее об этом побеспокоился. Деликатность русского крестьянина может быть поразительной – это отмечалось тысячекратно, но каждый новый пример не оставляет равнодушным.

Вопрос, где хоронить отца Макария, не стоял. С помощью своей азбуки он составил обращение к владыке: «Я болею, может, умру скоро, а за телом приедут из Яранска...»

Валентина Ефимовна тогда возразила: «Почему в Яранске? В Макарье возле храма места много. Или, может, с мужем моим тебя положить?» Но батюшка снова продиктовал: «Яранск». Завязался спор. Сестра: «Здесь можно». Батюшка: «Яранск». Наконец она сдалась. Сказала: «Вообще-то, оттуда уже приезжали, говорили, что в церковной ограде тебя хотят хоронить». Отец Макарий улыбнулся и продиктовал: «В овраге». Это была его последняя шутка.

Когда послание передали архиепископу Хрисанфу, тот произнес: «Хорошо. Вот и завещание батюшки Макария». Люди шли ко гробу непрерывно. Шли и шли попрощаться, а яранские торопили. Наконец перевезли туда. О том, что было дальше, вспоминает яранская христианка Татьяна Шамшурова:

– Гроб с телом стоял в церкви, а мы по очереди приходили читать Евангелие. И вот в шесть часов утра я решила поставить большие белые свечи. Стала ставить – и вдруг слышу пение откуда-то сверху, из-под купола. Я свечи поставила и поклонилась, будто меня кто убедил это сделать. В этот момент Зинаида, как она потом рассказала, увидела, что открылись царские врата и отец Макарий вышел из них в полном облачении – золотой митре, ризах, – и началась литургия. Мы, остальные, этого не видели, только слышали: «Иже херувимы».

– На улице была вьюга, – продолжает рассказ Зинаида, – а в храме в ту минуту стало светло, как днем. Я продолжала читать Евангелие. А потом пение стихло. И стало темно. Только несколько свечей продолжали гореть.

Когда батюшку похоронили и сели за стол, она вспомнила, что трое суток ничего не пила и не ела. Забыла обо всем.

Валентина Ефимовна произнесла, показав на нее: «Это у него самая миленькая дочь была, последняя». В этот момент Зинаиде показалось, что она осталась одна на всем белом свете и опустилась на мир чернота, как там, в храме, но, как и там, несколько свечей продолжали гореть ее в душе.

Она вновь и вновь ходит на могилу духовного отца, каждый раз получая ответы на все вопросы. Словно наступает озарение.

В.ГРИГОРЯН
Фото из архива В.Хлопиной и И.Иванова.

ИЗ ПОУЧЕНИЙ АРХИМАНДРИТА МАКАРИЯ (КООБЕЙНИКОВА)

Посмотрите, как велик Господь, что из земли, черной земли, выходят всякие краски, ароматы, вкусы. А этому мы не восторгаемся: цветам, ягодам, деревьям. А когда видим творенье рук человеческих – восторгаемся. Господь нас очень любит – дает хлеб, овощи, фрукты, а человек все воспринимает как должное и забывает поблагодарить.

Но во время литургии, когда освящаются воздух, вода и люди освящаются, получая благословение на труд, мы должны сделать выбор – с кем мы? Если с Господом, должны углубляться в заповедях, ходить в храм, читать духовные книги. А если отказываемся это делать, то не надо удивляться печалям, бедствиям, беспомощности. Верующему даются силы, ему ангелы помогают, а у неверующего все преходяще.

* * *

Все зависит от того, какого духа человек, какие ценности он исповедует, какую выбирает сторону. Возьмем компьютер или что другое. Все это вещи средние: не плохие и не хорошие. Все можно как во зло употребить, так и в добро. Единственное, что делает и добро, и зло, – это язык человеческий.

* * *

Как понять, богоугодно дело или богопротивно? А вы делайте любое дело честно, и все будет хорошо.

* * *

Верую и исповедую, что основным содержанием нашей жизни должно быть приготовление к жизни в лучшем, будущем мире. Очень благодарен моей маме за христианское воспитание от юности моей. Благодарю Господа Моего за то, что Он Своим примером и дивным промыслом призвал меня на служение Святой Церкви, т.е. народу.

В этом несовершенном мире, во зле лежащем, никто и никогда не может быть довольным и счастливым, т.к. мы все на пути к земле обетованной. Мы ищем, мы ищем потерянный рай. Хорошо, если бы искали. Не все ищем. Из неполных наших понятий нам не следовало бы слишком многого ждать или требовать благ и наслаждений для грешного нашего тела, тем более отказывать потребностям своей души – вещи бессмертной. Все, впрочем, должно быть в меру разумно, в интересах земного и небесного нашего бытия.

Но какова же конечная цель человеческой жизни? Этот вопрос должен быть в памяти постоянно у каждого человека, тем более верующего, крещеного христианина. Кратко определить цель жизни можно так: вечное общение с вечным Богом, Богом истины и любви. Это общение с Богом-Небожителем начинается здесь, на земле. Это общение еще – начальная стадия, основанная на вере, которая постепенно может переходить на более высокие ступени уверенности, верности, теснейшего единения со Христом, любви между нами и Богом, всеми небожителями и ближними. Без веры невозможно угодить Богу, без веры нет единения с Богом. И в этой, и в будущей жизни все начинается здесь. Что посеет человек, то и пожнет в будущей жизни.

* * *

Хорошенько, повнимательнее углубитесь внутрь себя, нет ли там какого помысла, что вы живете богоугодно. Такой помысел то же, что смертоносный яд. Бойтесь и страшитесь, и трепещите о себе. Хорошо подумать, памятуя о фарисее: он имел и добродетели, но по самохвалению все погубил. Не старайтесь от прочих отличаться святостью жизни. Это очень опасно, а если что и делаете доброе, то оное тщательно скрывайте, а то потеряете все. Не бойтесь лишний раз покушать или, когда поленитесь, поспите поболее, или рассеетесь, или дурные помыслы придут – это не вредит вам. А вот чего бойтесь – внутренней бесовской похвалы. Она так бывает искусна, что как бы под видом благодатного утешения. Почему и сказано святым апостолом, что и сатана преобразуется в ангела света. Не желайте никаких видений, ни откровений – это очень опасно. Желайте лишь одного откровения – Господи, дай мне узрети мои согрешения. Мы говорим о себе: «Мы скверные, окаянные, исполненные грехов», но все это одни только слова. Надо просить Господа усердно, взывая: «Дай ми зрети прегрешения мои».

* * *

Еще повторяю вам – жизнь эта скорбная. Ибо и Господь сказал Своим ученикам: «И в мире скорбеть будете и скорбные будете». Это ко всем относится, но эти скорби служат залогом будущего вечного блаженства, и чем более вы потерпите в этой жизни скорбей, тем более сподобитесь от Господа нетленных благ. Надо об этом чаще думать – что скорби необходимы для вечного спасения.

назад

вперед