ПАСХАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

ЖИЗНЬ КАК ВЗДОХ

(Начало на предыдующей странице)

Как в сказке

Высадили меня в селе Кебанъель Усть-Куломского района. Там на базе лагеря сделали спецпоселок для бывших зеков, в бараках – сто одна национальность, китайцы, индусы... Было много хороших людей. Главный тренер СССР по теннису Вельс, тренировавший когда-то Любовь Орлову, учил меня танцевать вальс-бостон. От своей жены, которая работала в кремлевской больнице, и от дочери он отказался, чтобы спасти их. В итоге бывшая жена вышла замуж за особиста, который его же и посадил.

Трудилась я на лесоповале, а потом на нижнем складе десятником. Товарищи мои, прошедшие страшные лагеря, стихи мне посвящали: «Вам золотых восемнадцать, а нам за полсотни свинцовых...» Помогали чем могли «вольные» коми мужики из соседних деревень – приносили свежую рыбу, делились последним.

Спустя время в кебанъельский таежный тупик из Айкино привезли маму с братом. Стали мы жить в одном вагончике, вместе раз в неделю ходили отмечаться у коменданта. Жизнь вроде наладилась...

Однажды к нам в поселок из Томской области прибыл молодой специалист Василий Герасимов, комсомолец. Поставили его одним из начальников. Чернобровый, красивый, высокий. Девки со всей округи за ним табуном бегали, а он почему-то выбрал меня. Полюбили мы друг друга, но жениться на «пораженной в правах» было запрещено. Тут стали отправлять Василия в высшую партшколу, потребовалось анкету заполнить, указать семейное положение. Вася пишет: «женат». Что оставалось делать? Пришлось усть-куломскому райкому партии устроить так, чтобы мы расписались. Труднее оказалось договориться с Васиными родителями, очень им не хотелось брать «немку» в невестки. Дали нам комнату в новопостроенном доме, и с той поры прожили мы вместе 48 лет как один день. Трех дочерей я родила: Татьяну в 52-м году, Надежду в 53-м и Людмилу в 54-м.

Слева направо три сестры: Надя, Люся (самая маленькая и любимая) и Таня

В 53-м, когда Сталин умер и родилась средняя дочка Надежда, выдали мне паспорт. В графе «национальность» написали: «немка». Тогда я взяла у мамы адреса папиных друзей, засела за письма, и по почте вернулось 26 письменных подтверждений, что я на самом деле русская. Запись в паспорте исправили. И жизнь пошла своим чередом... Муж возглавлял профком, работал инженером, я на трех работах и дочери тоже, с пятого класса: Таня посудомойкой, Надя в ночную смену телефонисткой, а Люся в ЖКО кирпичи печникам подносила, на подсобных. Держали поросенка, кур, козу. Потом Таня поступила в сыктывкарский институт, и нужно было нам как-то выбираться из Кебанъеля. В 69-м году помог один работник обкома профсоюза, который у нас постоянно останавливался в командировках. Пообещал он устроить меня в свою организацию. Коми мужики советовали: «Леночка, ты там, в Сыктывкаре, никому не говори о своем прошлом, авось пройдет этот номер». Я так и сделала. Одна была проблема, у меня ведь ни одного класса образования, война, лагеря – вот и вся моя школа. Учил меня только папа перед войной, и от мамы кое-какие знания достались. Выручил директор Кебанъельской вечерней школы: несколько уроков я подремала на занятиях, и он выписал справку о 10-летнем образовании.

В Сыктывкаре на улице Ленина (недалеко от места, где позже Стефановский собор построили) купили мы полдома. Взяли меня в обком профсоюза заведовать библиотекой, а потом пригласили работать в отдел кадров Министерства пищевой промышленности Коми АССР. Однажды министр вызывает: «Герасимова, пиши заявку в КГБ на допуск к секретным документам». Я вся похолодела. Отнесла заявку в КГБ, через месяц дали допуск. «Значит, не заглянули в «дело», поверили министру», – подумала. Позже доросла я до замминистра по кадрам. Отдельный кабинет, вид из окна на центральную улицу республиканской столицы. «Господи, – думаю, – как я здесь очутилась?» Как в сказке.

Любимая дочка

Дочки подросли, закончили вузы, две старшие стали директорами в сельских школах, а младшая, Люся, историк, осталась в аспирантуре. Через три года она вышла замуж за художника, отец которого, Макаров, был председателем КГБ Коми АССР. Пришли они с сыном как бы свататься. Макаров спрашивает: «А сколько у вас в семье членов партии?» Назначили свадьбу в их доме. На второй день свадьбы Макаров выпил и сказал мне, что я «человек второго сорта». Спрашиваю: «А зачем же вы дали мне допуск?» – «А я вас пожалел. Не волнуйтесь, ваше дело я сжег». Человеком он оказался неплохим, бывший боевой летчик, воевал. Тогда я не знала, что есть еще одна папка на меня, на 46 листах под грифом «хранить вечно», – она осталась лежать в МВД.

Ну вот, родились у них девочка и мальчик. Георгий, Люсин муж, пять лет не пил, а потом сорвался, и дочка ушла ко мне с детьми. Мы с мужем были уже на пенсии, отдали ей дом и уехали жить в село Серёгово под Княжпогост. Завели корову, овец, кур, гусей. Тогда, в начале перестройки, все было по карточкам, и мы с мужем радовались, что можем детям и внукам помогать. Там, в Серёгово, я мужа похоронила в 99-м году. Живу теперь одна со своими гусями. Собираемся там, несколько женщин, в молитвенном доме, под свое крыло взял нас настоятель Усть-Вымского монастыря игумен Симеон (о молитвенном доме «Вера» рассказывала в очерке «Серёговская соль» в № 451 – М.С.). Там же, в Серёгово, живет и средняя дочь Надежда, муж ее врачом работает. Человек очень хороший, верующий.

А с Люсей вот что случилось. Все у нее было хорошо. Много друзей, сыктывкарская интеллигенция ее любила, и работа интересная – археология. В Тыдоре раскапывала древние могильники, нашла чаши с чудными ручками – их потом Пиотровский в Эрмитаж забрал. Кандидатскую села писать...

Как сейчас помню, 14 апреля 2000-го Люся пригласила меня в школу к внучке провести урок «Война глазами детей». Я приехала из Серёгово, рассказала детишкам о концлагере, о бомбежках. Спросила Люсю: «Доченька, когда увидимся?» Отвечает: «Мама, как Бог даст». Сейчас я храню ее православный календарик, последний раз она оторвала его на дате 30 апреля 2000 года. В тот день она поехала в паломничество на святое озеро, что в 60 километрах от Кирова. Там в древности было явление иконы Божией Матери в столпе света, и в память об этом прямо в озере на сваях поставили храм. Но не доехала... Ее машину протаранила «Нива», в которой сидели наркоманы одурманенные. Им ничего, а Люсина машина несколько раз перевернулась. Травма головы, умерла, не приходя в сознание.

Когда сообщили из Кирова, что Люся погибла, я сказала: «На все воля Божья». Старалась на людях держаться... Отпевали – и такая она красивая, молодая, словно живая. Казалось, сейчас встанет и скажет: «Мама, я просто притворяюсь». Сыктывкарская интеллигенция, археологи много цветов на похороны принесли. Внука Алешку, Люсиного сына, я забрала в Серёгово заканчивать там 11-й класс (сейчас он работает фельдшером). А внучку Лиду забрала к себе Таня, моя старшая дочь. И вот на девятый день... Знаете, если бы где прочитала, не поверила бы.

В тот вечер у меня в гостях сидели две женщины – соседка и учительница, а мальчик в другой комнате уроки учил. И вдруг мы слышим женский стон. Валентина Ивановна, учительница, спрашивает:

– Кто это у вас?

– У нас никого нет, – отвечаю. И тут входит внук Алешка, говорит:

– Бабушка! Мама приходила. Стонала и теплыми руками по лбу меня гладила.

Минут через пятнадцать звонит старшая дочь из Сыктывкара: «Мама, к Лиде приходила Люся и гладила по лбу теплыми руками...» Так простилась с нами моя младшенькая дочка.

Родное крылечко

...Листаю семейный альбом Герасимовых-Лопухиных. Среди фотографий вложены газетные вырезки, разные документы. Листок грубой бумаги: «Росписка (так в тексте – М.С.). Мне поселенцу Лопухиной Елене Александровне объявлен указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года о том, что я выселена на спецпоселение навечно без права возврата на прежнее место жительства. Самовольный выезд (побег) карается...» Сюда же рядом вложен лист вощеной бумаги: «Грамота дана Маше Юркиной за 2-е место в республиканском конкурсе литературных работ, посвященных 1000-летию Рождества Христова». Подпись: «Епископ Питирим».

– Маша – это внучка от старшей дочери, – поясняет Елена Александровна. – Очень верующая девочка. Она занимается в художке, нарисовала картины «Рождество Христово» и «Под Покровом Богородицы души усопших» – изобразила, какая душа спит, какая радуется... Может ведь такое в голову ребенка прийти?

Всех внучат я покрестила. Зять у меня старший, замминистра мелиорации, был неверующим, так я подогнала такси, схватила внучат Машу, Диму – и в кочпонский храм. Другой зять был депутатом Верховного Совета СССР, крестила и его детей в 40-градусный мороз...

С детьми мне всегда нравилось возиться. Еще когда работала, собирала детишек по предприятиям и вместе с внуками увозила в детский лагерь, была там за их начальницу. Муж ругал: ты чего свой отпуск тратишь на чужих детей? Почему ж чужие, все мои! Ездили по партизанским местам, отдыхали в Горьковской области. Однажды в лагере потерялся у нас Данилка, малыш еще, я так испугалась. Пошли в лес, кричим-кричим, никто не откликается. Нашли его около самого лагеря перед муравейником – он стоял и муравьев считал. «Данил, ты чего не отзывался?!» – «Боялся со счета сбиться».

Елена Александровна молодо и заразительно смеется, и не верится, что она без пяти минут прабабушка. О своих многочисленных внуках она может рассказывать часами – знает их заботы, радости и огорчения. Приглашают ее и в школы выступать перед детьми. «В школах я востребована», – заключает она.

– С родственниками своими больше не связывались? – спрашиваю.

– Они сами на меня вышли. Однажды иду по нашей центральной сыктывкарской улице, навстречу мужчина – и так похож на мою дочь. Спрашиваю: «Ваша фамилия не Шаталович?» Он: «Да». – «А можно ваш паспорт посмотреть?» Оказалось, его дед Иван Шаталович и моя кровная мать Анастасия Шаталович – родные брат и сестра. В Коми он попал по распределению, работал замуправляющего Усинскстроя. С моими московскими родственникам он контачил, и я попросила: «Передай Капитолине поклон. Скажи, что я не пропала, и детей вынянчила, и внуков на ноги поставила, и... Бог ей судья». Позже Капитолина прислала письмо, объяснила: в ту пору, когда мы погибали с братом в детдоме, она работала в Англии в торгпредстве, новый муж был журналистом, и она боялась нас забрать, мол, их тоже репрессируют. Жизнь ее в целом удалась, только с единственной дочкой не повезло – не подарила внуков, и фамильная линия их прервалась.

А однажды по телевизору увидела я Линц. Шел «Клуб кинопутешественников», Юрий Сенкевич говорит: «Вот я сижу на этом красивом холме, передо мной Дунай...» На самом деле это был не холм, а тот самый бункер Гитлера! Послала я Сенкевичу письмо с вопросом, восстановлен ли католический собор, куда нас с братом не пустили и который рассыпался от бомбы. Заодно подробно рассказала, как сидела в лагере. Потом переживала, что забыла упомянуть про бумажные крафт-мешки. В них каждый день пепел из крематория засыпали и продавали бауэрам, хозяевам. Послала письмо с уведомлением. Знаю, что Сенкевич его получил, но ответить не успел – дней через десять ушел из этой жизни.

– А вы сами хотели бы съездить в Линц, посмотреть, как там сейчас?

– Не знаю... Больше всего мне хочется вернуться на нашу станцию Павловичи Черниговской железной дороги. Вот есть у меня фотография нашего дома... Здесь, на этом крыльце, осталось мое детство. Вторая слева – я, с куклой. Рядом слева – мама, вот братик. Напротив крыльца стояли сосны, под ними закопаны 10-литровая бутыль с медом и 10-литровая бутыль с маслом. Мы знали, что ожидается война, и закопали. До сих пор там лежат, я уверена.

Словно вчера было – это солнечное летнее утро. Земная жизнь как один вздох... Знаю, Господи, что Ты был рядом. Слава Тебе за все!

Записал М.СИЗОВ

назад

вперед