Вместо древнего особенного старца, каким представлялся мне устьцилемский старовер, на пороге встретил бодрый мужичок - в косоворотке, туго подпоясанный ушаком, заросший седой бородой. Единственным своим глазом (другой утерян) он смотрел приветливо и по-простому. Будто не чужак я, приехавший невесть откуда, а свой, домашний. На кухне позвякивала посудой хозяйка Варвара Васильевна - готовила угощение. В глубине избы пробили чистым, музыкальным боем настенные часы. “Германские, старой работы, - пояснил Осип Иванович. - Сто лет им, а без шипов-хрипов ходят”.

По деревенскому обычаю хозяин повел осматривать дом. Показал сарай с верстаком, чулан, комнаты. Везде свежая покраска, всюду аккурат, на окнах занавесочки. Из любопытства заглянул в уборную: цветастые обои на бревенчатых стенах, овальное зеркало с белоснежным полотенцем. Удивляюсь: обычно старики живут в запустении, а тут такое... “Хозяйка моя. Варвара, не дает скучать, - ворчит Осип Иванович. - Недавно всю проводку в доме поменял. Наощупь ведь делаю - глаз едва видит. А раньше, бывало, на другом берегу Печоры, за три километра различал, какого цвета лошадь пасется - белая или каурая. Да что вспоминать...”

Пошли смотреть портрет отца - Ивана Потаповича. Точная копия сына, только борода длиннее, по самый пояс. Рядом висят те самые часы, с боем. Германский механизм поизносился за сто лет, стал врать, и придумал Осип Иванович вот что. Высчитал время, когда ходики начинают отставать, и рядом на стенку повесил таблицу: в 12 ч. 00 мин. гирю подтянуть на такую-то отметку; в 16 ч. 35 мин. - гирю подтянуть на другую отметку, и т. д. Смотрю я на эту таблицу, начертанную аккуратным почерком, и диву даюсь. Да какой же он “коренной русак этот Осип Иванович? Немец! Сущий немец! А потом пристыдил себя: да разве разгильдяйство и неряшливость, которые всюду можно встретить, наша национальная черта? Наоборот, русский да коми северный крестьянин всегда отличался трезвым умом, достоинством и чистоплотностью.

Сели за стол. Хозяин настрогал семги - прозрачно-желтых, слезящихся ломтиков. Пошли воспоминания... Родом хозяева из таежной деревушки Левкинская, что на реке Пижме, притоке Печоры. Как водится, семья была большая. Держались старого благочестия, жили крепко. В 8 лет Осип уже рыбачил наравне со взрослыми, в 12 лет стал молотобойцем. В 30-м семью раскулачили. После войны (прошел ее от Москвы до Берлина) приехал в райцентр, работал на Замшевом заводе, там и потерял глаз - с наждака песком запорошило. В Усть-Цильме живут и два его сына, оба работящие. Недавно старший сын построил шестикомнатный дом - для внуков своих.

На всю жизнь Осипу Ивановичу запомнилось, как раскулачивали. Прямо “с живого расписные чулки стащили - реквизировали. Такие чулки - шерстяные, толстые, до колен, с затейливым узором на паголенке - поверх штанов носили все северяне. Заправляли их в коты или в чуни. Вместе с этими чулками вспоминается сытая, достойная жизнь.

Из детских воспоминаний самое яркое - как из Левкинской ездили в Скитскую на Рождество. Перед революцией это было - а до сих пор перед глазами. Клубы пара из лошадиных ноздрей, сани несутся по замерзшей реке Пижме, которая узкой дорожкой виляет средь высоких берегов, каменных отвесных стен. Голову задерешь на гребешке горы еловые лапы качаются. Таежная тишь, глушь... Вот кто-то выпал из розвальней, бежит следом в заснеженном тулупе, размахивает руками... Скитская вся завалена снегом. В молитвенном доме чужие дяди в черном... Стелется дым от древесных углей с ладаном. Текут слезы - то ли от едкого дыма, то ли от жалости к младенцу, новорожденному Христу.

На Пасху в Скитскую не ездили из-за распутицы, дедушка Потап служил дома. В 1916 году за воспитание Оськи взялся муж дедовой сестры I Нил. Полтора года учил его Закону I Божьему, азбуке и счету. Потап и Нил - из той старой породы мужиков, у которых в чести были ум, набожность, трудолюбие. Водкой баловались только по воскресным дням, пили шкаликами с хорошей закуской. Из своей таежной глубинки они следили за всем, что творится в стране, знали о московской закулисной жизни. Нил дружился с купцами Рябушинскими, имел с ними какое-то дело. Рассказывают, что накануне революции предусмотрительные Рябушинские передали Нилу свой золотой запас, и тот спрятал его на реке Умбе. Секрет клада оставил сыну. В 50-х годах будто бы приезжали некие “посланцы из-за кордона справиться о кладе, но хранитель не признал их, мол, батя о других сказывал... И унес секрет в могилу. Серьезный мужик.

Вот из этого-то корня произошел хозяин и хлебосол Осип Иванович.

После угощения Осип Иванович показал свою молельню. Небольшая комнатушка, заставленная образами. На аналое - стопка картонок (вырезаны из магазинных продуктовых коробок) с наклеенными листами бумаги, на которых крупными буквами написаны от руки молитвы на каждый день, канон за умерших, исповеданье, тропари... Показал и свою драгоценность - “архиепископа кесария каппадокийския сказание на откровение иоанна богослова. Этот старопечатный толковник Апокалипсиса - довольно редкая книга, и многие приходят, чтобы почитать. Несколько лет назад посылал ее хозяин в Нарьян-Мар к двоюродным сестрам. Кроме этой книги. Осип Иванович читал много другой церковной литературы, кроме ...Библии. “Конечно, хотел бы главную книгу прочитать, - говорит старик, - да нету. А если у кого попросить, так не дадут. Может показаться странным, но к книгам Св. Писания здесь относятся, как к домашней утвари. Вера православная - стержень, к которой крепится все, вся жизнь. И так получилось, что сама вера стала образом жизни, превратилась в быт. Когда семью Дуркиных раскулачивали, много книг утерялось вместе с прочим крестьянским добром. Так что не зря говорит Осип Иванович: “Нас почему власти гнали? Хрестьяне мы”.

Предлагаю хозяину:

- Давайте я вам пришлю Библию, только не на церковнославянском, а на русском языке.

- Да уж мелка ваша печать, - добродушно отвечает дед. - Я газеты с лупой читаю, глаз слезится. А вот старинные буквицы хорошо разбираю. Даст Бог, достану старопечатную Библию и прочитаю, если не умру.

Стал исподволь расспрашивать старика, и оказалось, что заповеди назубок он знает, и многое рассказать может, что говорится в Библии. Откуда? Ведь не читал.

Живут Священное Писание и Предание в народе, в душу и в кровь вошло. От самых первых апостолов хранится память Церкви. Вот почему высокая книжность староверов (иной начетчик заткнет за пояс баптиста буквоеда, шпарящего цитатами из Евангелия) странно сочетается с терпимостью к тем, кто большой начитанностью не обременен: “Может быть и не надо все читать, особенно , Ветхий Завет. Каждый в силе вместить столько, сколько Бог дает вместить. Иначе помрачение ума будет. Что вошло истинного в душу - в том и стой крепко. Ведь сказал Аввакум: “Добро, братие, разсуждение во всем: не наскочи, ни отскочи: так и благодать бывает тут. А аще, раздувшеся, кинешся, опосле же изнемогши отвержешися“. Так и бывает: кинется человек Библию изучать, а толку никакого. Читает - и не видит.

“Не наскочи, ни отскочи...”Стоит Осип Иванович в истинной вере, что дана ему по силам его. И хоть страшит Суд Господень, хоть и молится в своем закутке о прощении грехов - спокойна душа, ощутима надежда на милость Божию. И не страшно смерти. Готовится к ней с достоинством, даже как-то обыденно. Рассказал мне хозяин, что загодя сделал себе могильный столбик, в сарае стоит. А на прощанье поделился простыми секретами ремесла.

Гробовому делу Осип Иванович обучился давно, у знатного мастера Гаврилы Васильевича Вокуева. Когда тот умер, столбик вытесал ему сам Осип Иванович - как наследник ремесла. В последние два года, когда еще в силах был (в 1990-1991 гг.), он сделал 170 столбиков. Делал и гробы.

- Я всегда в аккурат в ширину делаю, меряю по сложенным рукам покойника. У нас взяли моду: плечи у колоды широкие составят, будто покойник какой-то великан, а ноги - узкие, клином. Такой гроб ни в чьи двери не войдет. А надо в аккурат. В длину я припускаю запас в 4-5 сантиметров. Если человек был больным, то припуск убольшаю до 10-12 сантиметров. Распухнет покойник, колени поднимутся - и крышкой не закроешь. На крышку набиваю конек, как исстари заведено. Раньше железные гвозди нельзя было вбивать в гроб, в ход шли сверла и деревянные пробки. Да я уж перестал этого придерживаться... На гробе ничего не пишут, материей его не обивают, краской не красят, ножки не приделывают. Зачем гробу ножки? Незачем. Можно лишь снизу две балочки - брусочки набить.

Теперь как закапывать. Глубокую могилу, так что из нее не вылезти, копать не следует. Зарывать лучше на 1,5 метра, так, чтобы человек в могиле мог сесть, а голова его над кромкой бы виднелась. Столбик надо ставить не на гроб, а рядом. Не то ноги покойнику отдавит.

- Почему столбик, а не крест?

- Кресты у нас ставят только наставникам веры да особо благочестивым людям. Крест должен быть правильный, необрезанный. Для всех остальных - столбики с медными иконками, чтобы было на что перекреститься и перед чем панафиды служить. На столбик идет целое бревно. Важно уметь стесать его так, чтобы стройность получилась. Сверху он покрывается крышкой из двух крыльев - на каждом по пять пальцев, как у человека. Теперь, правда, делают и по четыре, и по шесть пальцев. Стыд и срам...

В голове столбика долбится квадратный паз и туда иконку вставляют. Пошли такие любители, которые по кладбищам ходят и старинные иконки выковыривают. Люди поглубже пазы долбят, чтобы иконку упрятать, так эти нехристи топором стесывают. Один наш умелец пробил дыру до самой сердцевины столба, а в стенки паза умудрился гвозди набить, острием наружу. Такой столбик и топором не возьмешь. Но что толку, иконки-то совсем не видно.

Я себе иконку врезать не буду, да и нет ее у меня - старинной, медной. А прибью простой алюминиевый крестик. Столб себе я сделал повыше - в 2,6 метра. Когда сгниет, то можно еще вниз осадить, чтобы новый не делать. Да и пакостить меньше будут.

Пошли смотреть столбик в сарай. Действительно, высокий. Пока сила в руках есть, сделает он столб и для супруги своей. А весной, когда снег сойдет, для отца и матушки потрудится. Федосеевское кладбище, где они лежат, нынче сносят, так что надо перенести их на другое место - к нынешнему молитвенному дому. Придется и новые надгробия вытесывать.

Осип Иванович достает с полки, где лежат клещи и молоток, две алюминиевые пластины. Из кастрюли вырезаны. Православные восьмиконечные кресты с предельно лаконичными надписями: “Иосиф Иванович Дуркин. 17 апреля. 1909 г. - ... и Варвара Васильевна Антонова. 1913 г. 17 декабря. - ...”.

Прошу разрешения сфотографировать столбик. Выношу его из сарая, на свет. Когда тащил обратно - ноги подкашивались. Тяжел-таки. Из лиственницы.

- Ну... Не забывай нас, Михаил, - жмет руку старик.

Не забуду, дедушка.