ЭКСПЕДИЦИЯ

МЕЗЕНСКИЕ ОБЕТЫ

Из дневника Игоря Иванова:

Взгляд из мешка

Я лежал на берегу реки, глубоко закутавшись в спальный мешок, и слушал, как снаружи нудно гундосят комары и семечками стучат о ткань. Звуки эти не давали вздремнуть после бессонной ночи: сквозь какой-то морок меня все еще качало, словно продолжал ехать на «уазике» по болгарской дороге – наследию долгих лет «сотрудничества» в вырубке местных лесов, оборвавшегося, слава Богу, вместе с распадом СССР. Сначала едешь по бетонке, автомобиль на стыках вздрагивает и стучит жестко, словно вагон на рельсах; потом сворачиваешь с большой бетонки на ответвление и вздрагиваешь от вида колеи из набросанных в одном направлении плит, торчащих где боком, где вовсе рассыпавшихся, оставивших после себя лишь скелет арматуры, где металлические прутья, точно руки из могилы, норовят ухватить всякую проезжающую машину за колеса, ну если не ухватить, так хотя бы пропороть шины; нас мотало так, как не мотает в утлом челне в шторм – вверх, вниз, вбок, – это понятно, но еще время от времени дергало назад и било в спину. В животе ныло и посасывало, голова, точно у тряпичной куклы, повторяла рельеф дороги. Шутка, которой я первоначально хотел поделиться с моим спутником Михаилом, но потом передумал, продолжала надоедливо крутиться в голове: надпись «перед употреблением взболтать» с коробок томатного сока переклеить на наш «уазик». Я старался ни о чем не думать, просто стиснув зубы с ужасом смотрел, как водитель бесстрашно проваливается в очередную бетонную выбоину. Вдруг он тормознул на развилии возле сорванного указателя на Пыссу и сказал: «Все, тут советская власть кончается». Я поднял голову: почему «советская»? И разве может быть что-то еще страшнее этой дороги? Впереди уже не было никакого бетона, но только убегающий в лес проселок – лужи с осклизлыми краями, канавы, шальная топкая колея…

И вот после всего этого я лежал на берегу Мезени в ожидании парома и безуспешно пытался уснуть. Утро было свежим, где-то у горизонта бродили, наливаясь, тучи, а с реки тянуло сырым запахом рыбы.

Так – в не слишком благоприятных условиях – начиналась наша очередная редакционная экспедиция по среднему течению Мезени. Первый пункт экспедиции – село Большая Пысса. Вот оно, за рекой: беспорядочно по угору рассыпались избы, по-мужицки нахлобучив крыши и глядя в разные стороны, а на самой вершине холма, точно на трибуне, важно возвышаются несколько административных и общественных зданий. Понемногу село просыпалось: замычала корова, глухо щелкнул бич, забрехали собаки, послышались приглушенные голоса… Спустя час возле парома на той стороне возникло какое-то движение, но тут же сникло. Еще через час в рубку катера-буксира забрался матрос и, наверное, лег досыпать. Наконец еще через час на плашкоут въехали машины-бензовозы, и он отплыл к нашему берегу.

Берег левый – берег правый…

На нашем берегу в ожидании парома тоже стояли три оранжевых, по пробку залитых бензовоза. Бензовозы тут снуют беспрерывно весь год. Дорога здесь – единственная, связывающая этот медвежий угол с внешним миром.

На пароме вместе с нами переправляются три «буханки»; одна – необычно это видеть в такой глуши – с шашечками такси. Все полны пассажиров. Едут люди, оказывается, из Архангельска да из Северодвинска. От ж/д станции Карпогоры вдоль Пинеги, заезжая в Республику Коми, за 12 часов дают кругаля почти в тысячу км по той самой дороге, которую я описал, – спаси их, Господи. Так здесь ездят все, кому надо в областной центр, потому что самолетом – больше трех тысяч рубликов в одну сторону, такое мало кому по карману.

В Пыссе нас встречает Альберт Логинов, давний знакомец нашей редакции. Где дом его, мы не знаем, но встреча происходит естественным образом, по-деревенски: он возникает навстречу на улице, направляясь по каким-то своим делам. «Подождите, я сейчас вернусь», – говорит.

Альберт Васильевич – в здешних местах личность заметная. Он как бы общественный предстоятель этих мест – это не должность, не выборность, не самовыдвиженчество – это молчаливое признание народом за ним права представлять их интерес. Обретался, правда, он одно время и начальником – три года был председателем сельсовета. Но вошел в конфликт с руководством района и бросил: такие люди во всяком месте во всякое время не ко двору. Но радетелем за свою землю быть не перестал, потому что никто – ни мир, ни пращуры, ни природа – с него этого креста не снимал.

В ожидании Логинова заходим в частный магазин в Пыссе. Бросается в глаза плакат над прилавком: «Уважение – всем, в долг – никому». Торговля идет не торопясь, с обменом приветствиями, вопросами о здоровье и обсуждением последних событий в селе: кто заболел, кто в гости приехал. Поглядывают на наши рюкзаки, ясно, что, едва за нами закроется дверь, будут гадать, к кому мы пожаловали. Хотя чего тут гадать, односельчане привыкли уже, что если какая экспедиция, если с кинокамерами да фотоаппаратами – значит, к Альберту, или, как его зовут тут, Алику. Местные только оценивающе провожают взорами очередную разношерстную толпу: если в брезентухе – наши, поярче да поухоженней – иностранцы.

Вскоре Альберт Васильевич вернулся, и мы направляемся к нему домой. По пути он рассказывает: «Направо – детсад на сто человек. Еще десять лет назад мест не хватало, а сегодня осталось 10 детей, поэтому половину здания отдали под медпункт… А вон то здание, с которого шифер сыпется и окна забиты, – Дом культуры, бывшая церковь Рождества Христова, построенная сто лет назад. Вообще-то у нас два было праздника в селе, летом еще особо отмечали Иванов день…»

В доме у Логинова бросаются в глаза книги «Мифология народа коми» и «Типы ракет». Если с мифологией понятно, то относительно ракет надо пояснить: вот уже несколько десятилетий на головы удорчан валится космический мусор – отработанные ступени взлетающих с Плесецкого космодрома ракет. Буквально на днях от такого падения сгорела уйма леса в Междуреченском лесхозе. Местные жители уверены, что многие их хвори – от этого. Во дворе Альберта Васильевича я заметил целую кучу космического лома: титановый наконечник ракеты, листы алюминиевой обшивки – если сдать на цветмет, приличная сумма получится. Что местные мужики и делают. Вот только беда – иной раз на обломках этих остается невыгоревшим смертельно ядовитое топливо…

За чашкой домашнего молока Альберт Васильевич рассказывает о новых перипетиях в борьбе за права сельчан самим распоряжаться лесами вокруг. Эту изнуряющую борьбу с властями разного уровня сам он ведет уже 13 лет. Нынешний год для многих сел и поселков России судьбоносный, хотя народ это как-то мало сознает. Новый закон о местном самоуправлении заново определяет границы сельских территорий: не постоит за себя село, обделят лесами да угодьями – вот и путь к окончательному его вымиранию. Потому и ведет переписку с прокуратурой да с законодателями Логинов – больше десятка уже написал требовательных писем. 26 июня очередное отправил в Генпрокуратуру – ждет ответа. Раскладывает перед нами фотокарточки окрестных лесов да охотничьих избушек, говорит с нажимом, только успевает молоко прихлебывать: «В законе сказано: селениям должны отойти их исторически сложившиеся территории. Территория нашего сельсовета в свое время из Архангельской области перешла в состав Коми со своими землями – их и нужно теперь закрепить за Пыссой. А районная власть сначала вообще собиралась отдать нам только клочок вокруг села. Доказали, что это неправильно, но дальние леса нам все равно не возвращают. Говорю им: леса надо передавать более мелким населенным пунктам, где нет предприятий, – чтоб они могли выжить. Отвечают: а район тогда зачем?»

Пора нам отправляться в путь. Идем смотреть лодку. Ее хозяин – дед, тоже Логинов (полсела с этой фамилией), – к нашему походу днище хорошенько просмолил, так что впоследствии вычерпывали из нее мы только то, что дождем налило да что сами набрызгали веслами. Так и прилепилось к нашему челноку имя: «Товарищ Сухов». Может, еще оттого, что оказалась лодка спокойной, не верткой, не капризной и, можно сказать, даже рассудительной, – не знаю, как уже это объяснить. Однако ж факт. Ну, о «товарище Сухове» еще рассказ впереди. Пока же Михаил берется опробовать лодку, грузим рюкзаки и условливаемся встретиться на другом конце села. Мы с Альбертом Васильевичем идем берегом, через село. Он поглядывает на собирающуюся тучу и вдруг нагибается: «Вот эту траву надо заваривать от простуды…» – «Что, нездоровится?» – спрашиваю я и только через несколько шагов понимаю, что ведь это он о нас подумал вперед: скоро дождь хлынет, ребята городские, непривычные, промокнут, простынут, чем им лечиться?

Говорим о родовых корнях Логиновых, которые, как выясняется, связаны с историей самого села: четыре века назад сюда с запада, с реки Вашки, пришли Логинко и Андрейко – от них и берут начало два местных рода, Логиновы да Павловы. В 1608 году насчитывалось в Пыссе 18 душ (стало быть, с полсотни человек), перед перестройкой было 800 жителей, а теперь маятник качнулся в обратную сторону и понемногу тает село. Осталось человек шестьсот.

Выходим к самому возвышенному месту села, на берегу реки. Мой спутник показывает: «Вот окопы. Со времен гражданской войны остались». Гляжу, и в самом деле: у самого обрыва неплохо сохранившаяся сапа в виде знака – кажется, будто еще в перестройку тут воевали, а не сто лет назад, – лесная дорога и та в пять лет сильнее зарастает.

– Чьи это окопы? – спрашиваю.

– Здесь, в Большой Пыссе, стояли белые, а в Малой Пыссе, на той стороне реки, – красные.

– А народ за кого был?

– Ни за кого. Перестреливались из трехлинеек лениво, без куража, так – номер отбывали. Старуха одна вспоминала: как шваркнут из ружья – пуля в доме стену пробьет да в другую влетит – только успеваешь голову в плечи вжать. На прямые столкновения не шли: у тех больше народа – эти отступят, к этим подкрепление подойдет – те отступят. «Пальцы режут, ноздри рвут, но на службу не идут» – это о местном люде еще в старину такая сложилась присказка.

– Наверное, у каждой деревни свое присловье?

– А как же. Вот село Буткан, о них говорят, что это люди из-за сосны выглядывают, – Альберт чешет затылок: как бы это получше перевести с коми. – В том смысле, что они народ любопытный. О них такая байка: проглядели прохожего мужика и 7 км бежали вслед за ним, узнать, кто такой и куда путь держит. Разгорт – там прижимистый люд, о них говорят – готовы сварить у бороны зуб. Тут такая история: раньше в том месте был волок, около 5 км. Народу много ходило, и по традиции нужно было всякого приветить да накормить. В конце концов людям надоело это. Про Политово говорят, что там в коробе снег ставят, чтоб светлей было. Ну, это легко объясняется: село стоит на южной стороне холма, зимой солнца нет…

Тем временем под берегом показался Михаил, лихо управляясь с веслом, он объехал мелководье и ткнул наш ушкуй носом в берег. Пора в путь. Спускаясь по крутому берегу, минуем родник. «Есть еще источник на другом конце села – вода жесткая, но помогает от глазных болезней; там стоит крест», – рассказывает Альберт Васильевич, словно напоследок вспомнив свою роль сельского гида. Прощаемся.

Еду, еду – ни пути, ни следу

Продолжение этой загадки таково: «…Смерть подо мою, Бог надо мною». А отгадка: плыть на лодке. Вот мы уже час и плывем: за поворотом скрылась Пысса, едва виден табун деревенских лошадей, идущих с водопоя на окрестные луга... По недогадливости взяли мы только одно весло, так что теперь один гребет, другой – пассажир. Тому, кто гребет, – жарко, сидящий же без дела – а в данный момент это я – мерзнет на пронизывающем северном встречном ветру. Из-за высокой волны идем вдоль берега, где потише. Повернувшись спиной к ветру, уже собираюсь впасть в спячку, как внимание мое привлекает моторная лодка, явно направляющаяся в нашу сторону. Впереди, если пользоваться морской терминологией, на баке сидит какой-то мужик и машет нам рукой, мотором управляет женщина в спецовке. Хотел помахать в ответ (может быть, тут, на Мезени, такая форма приветствия), но увидел выражение лица машущего мне и передумал. Непохоже на приветствие.

Наконец приблизились, но, не рассчитав, описывают дугу и пролетают мимо – теперь от нас требуют, чтоб мы подплыли. Дело ясное – рыбнадзор, власть на реке. Впрочем, нам-то чего опасаться? Некто в куртке с надписью «МЧС России» предъявляет удостоверение инспектора Попова и напускает строгость: кто такие, зачем, кто разрешил?! Мы, отвечаю, не по вашей части – мы туристы, а не рыбаки, у нас даже удочек нет. Начавший было требовать с нас документы на рыбалку, инспектор немедленно переключается на другое наше «беззаконие»: где регистрация плавсредства, какое право имеете управлять лодкой?! Грозит составить какую-то бумагу, но так и быть: «Полторы тысячи с вас хватит». Меня смех берет: страж закона едва стоит на ногах, но не от качки на волнах, а от изрядной толики, принятой сегодня на грудь. Говорю: мы же без мотора, регистрация не требуется. «Так! Всё! – ярится инспектор и поворачивается к молча сидящей на корме женщине: – Пиши протокол!» Я пожал плечами: «Пожалуйста, составляйте». После этих слов инспектор как-то сникает и резко снижает ставки: «Ну ладно, триста». – «Пишите», – говорю. Вся эта канитель заканчивается фразой рыбинспектора: «Ну ладно, живите», которая как-то особенно запоминается мне: слава Богу, жить разрешил. Даже милостиво позволил ловить рыбу. И еще на всякий случай предупредил, что на следующей неделе «проверка из города», – мы так поняли, что надо эту весть донести до всех, кого встретим. Ну, мы честно исполнили долг, нескольким рыбакам на реке сообщили.

Эх, родимая сторонушка! От этого происшествия дохнуло чем-то затхлым, кисло-знакомым – вот так же лет двести назад какой-нибудь хмельной урядник тыкал в грудь крестьянину и ревел для острастки: «Ужо я тебе!» Говорят, русский народ не законопослушный. Но какое может быть отношение к закону, если рыбачить на Мезени «запрещено на всем протяжении, за исключением рыбалки удочкой в специально отведенных местах». Уже не говорю, что само по себе это установление имеет мало отношения к жизни, так ведь никому и мысль-то не приходила о необходимости обозначить как-то эти «специально отведенные места». Всем ясно, что и принималось это постановление не для того, чтоб его выполняли, но «для пущего страха», от которого всякого рода инспекторам и столоначальникам кормиться – наипервейшая фортуна.

На пожарище

Тучи, грозившие дождем с самого утра, наконец вознамерились разродиться. Стало накропать, еще четверть часа – и хлынет ливень. По счастью, на правом берегу мы заприметили рыбацкую избушку и усиленно начали грести к берегу. Едва успели подняться на берег, как полило.

В натопленной избушке нас радушно приветили два рыбака из Малой Пыссы. Рыбачили они, живя в этой избушке, уже неделю. Мы застали их в тот момент, когда один, тот, что старше, вознамерился уезжать, а другой уговаривал остаться еще на 2-3 дня. Как выяснилось, первому исполнилось уже 75 лет. «Стареть я начинаю, – объяснил он. – Вот поясница что-то заболела».

Попили чаю из железных эмалированных кружек, поговорили о видах на клев. Дождь стих. Толкнув обитую изнутри ватином засаленную дверь, я вышел к дымящемуся кострищу. С тесовой крыши еще капало. Лес вокруг показался мне прозрачным. И точно: совершенно лишенный подлеска, он обнажал словно бы подкопченные снизу стволы сосен. Кряхтя, вышел хозяин избы:

– Да, страшный тут пожар прошлый год был, в августе. Может, слышали: до самой Пыссы огонь дошел, едва село не сгорело, с иконами ходили. Об этом и в газетах писали. Так вот – пожар-то здесь начался, с этого пенька.

– Как же избушка уцелела в самом пекле?

– Да, удивительное дело.

Снова пошел дождь. Я зашел обратно в избу, достал подаренную Логиновым книгу «Лес: кому решать его судьбу?», и первое, на что наткнулся в его статье, это на выписку из указа Ярослава Мудрого: «Аще кто сжег или посек зазря деревья, сугубо за оскудение земель да осужден буде». Удорская земля несчастная в этом отношении: зазря – не зазря, а ради «братской дружбы» с Болгарией еще 15 лет назад здесь велись такие сплошные рубки, что страшно было. Особенно, когда на самолете летишь, эти начисто «выбритые» куски тайги были хорошо заметны. По 50 тысяч гектаров в год болгары зачищали 25 лет подряд, и если б коммунисты у власти оставались, нынче леса бы на Удоре не осталось. Теперь в здешних местах об этом сотрудничестве напоминают лишь разбитые бетонки, ведущие в лес, да город-призрак Верхнемезенск, разрушенный отъезжавшими на родину болгарами и нашими оглоедами-мародерами, – там впору снимать сериал про войну в Грозном.

Начал читать книгу, понемногу погружаясь в дремоту. Статья Логинова в защиту лесов и прав на общинное лесопользование начиналась с эпиграфа из Рабиндраната Тагора: «Деревья – это бесконечное стремление земли говорить с внимающими Небесами». Подумалось: как красиво. У русских проще: «Лес – в небо дыра». А суть одна… Сгорел – ожил, снова вырос… Мы пришли, ушли, а он стоит… В голове родилась какая-то важная мысль о связи человека, общины и Бога, но сил ухватить ее уже не было, я окончательно задремал.

Очнулся, кажется, через минуту, но в подслеповатое окошко уже заглядывало вечернее солнце – пора было плыть дальше.

Мы еще часа три махали по очереди веслом, пока из-за поворота реки не показалась деревня Латьюга, в виду которой мы и решили поставить палатку на ночь. Так завершился этот первый, показавшийся мне невероятно долгим день 1 июля, – к слову сказать, день моего рождения. Лишь засыпая, я вспомнил об этом.

Латьюга

Под утро сильнейший ветер с реки повалил стойку палатки. Похолодало. Натянув на себя всю одежду, что у нас была, поскорее отплыли.

Деревня, красиво спускающаяся к реке, встретила нас глухой тишиной, заколоченными окнами и полным безлюдьем: ни собака не взбрехнет, ничего не стукнет. Показалось, совсем запустела деревня. С трудом верилось, что еще совсем недавно здесь были школа, два детских садика, ясли, свой колхоз «Луч», храм стоял над рекой, и вообще когда-то деревня была населенней Пыссы. Теперь дома высятся огромные, черные, в два этажа, с двором под одной крышей, но приглядишься: у одного хребет переломился и двор стал заваливаться, другой треснул аккурат посредине и окна гримасой перекосило, у третьего нижние венцы истлели. Без хозяев дома умирают быстро.

Повстречав местного старика, с облегчением узнали, что просто мы пристали напротив старинной полузаброшенной половины деревни. Она разделена надвое оврагом, а деревянный мост, с виду мощный, для грузовиков уже непроезжий, зимой в старой части даже снег не чистят.

В другой половине Латьюги уже таких хором в 12 окон нет, избы все больше мелкотравчатые, кой-где по городской моде вагонкой были обшиты и выкрашены голубеньким – по нынешним временам эта косметика не поновляется, облазит, и оттого эти дома выглядят еще более печально и дряхло, чем старинные бревенчатые богатыри.

В этой, жилой, части деревни есть где-то молельный дом в честь преподобного Иоанникия. Я отправляюсь на его поиски, а Михаил берется разыскивать Виталия Михайловича Букина, председателя православной общины.

Молельный дом оказалось найти несложно: домик с засаженным картошкой огородом – на самом высоком месте деревни. Отличается от других домов он лишь синим крестом на крыше да таким же, чуть меньше, на дверях. Рядом – огороженный от коров обелиск павшим на войне – длинный список фамилий под красной звездой.

Вспомнил Пыссу: там в бытность Альберта Логинова председателем сельсовета таблички с именами павших на войне были укреплены на специально по этому случаю установленном бетонном кресте возле бывшей церкви. Он рассудил, что это правильно, коль все погибшие воины были крещеными. Но пришел новый председатель, представитель все еще конкурирующей в деревне большевистской идеологии, и таблички с креста ободрали. Стоит теперь крест «голый», наверное, только потому не «ликвидировали», что тяжел неподъемно. А солдатские фамилии теперь вновь на «красной» доске рядом – под звездой.

Уже в гостях у Букиных спросил хозяйку: отчего у обелиска в Латьюге креста нет?

– Мы хотели поставить, – говорит Лидия Михайловна, – но был у нас тут председатель колхоза – Александр Никифорович – он ни в какую, даже сам памятник постарался убрать подальше от часовни. Коммунист был, против религии. А перед смертью вдруг позвонил, поздравил с церковным (не помню каким) праздником…

Латьюга, если касательно православия, – главное место окрест. В нескольких километрах от деревни, на той стороне реки в глубине леса, прячется «Оникеева келья» – место, где спасался, почил и был погребен легендарный инок Иоанникий, почитаемый здешними жителями как угодник и чудотворец. Дорогу туда найти приезжему не так-то просто. Чтоб расспросить об этой потаенной стежке, и зашли мы, главным делом, к Букиным.

(Продолжение следует)

назад

вперед