ПРАВОСЛАВИЕ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
«НАШ ПУТЬ – В ТОСКЕ БЕЗБРЕЖНОЙ...»
125-летний юбилей поэта Александра Блока у нас отметили по-разному
Нечаянная Радость22 декабря – день образа Божией Матери «Нечаянная Радость». Именно эта икона висела в квартире у Блока. Одному из своих поэтических сборников поэт дал название в честь этой иконы. Судьба кающегося грешника, изображенного на иконе, для Александра Александровича была прототипом его собственной судьбы. Он также немало грешил в своей жизни (но называл грех грехом, в отличие от большинства людей его круга) и постоянно каялся, просил заступничества именно у Матери Божией, от юности ощущая Ее особое покровительство. Как проникновенно потом скажет Анна Андреевна Ахматова,
Как странно то, что знали мы его,
Не принимал молвы,
Был чужд хулы и гнева
И Пресвятая охраняла Дева
Прекрасного поэта Своего.
Александр Блок был и остается одним из самых загадочных русских поэтов не только XX столетия, но и всей русской словесности. Загадочность его состоит в том, что при далекой от праведности жизни он был явно наделен пророческим даром. Эта особенность проявилась у поэта уже в юношеских стихах. Приведем только один пример из первого поэтического сборника:
Все ли спокойно в народе?
Нет, Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
Все ли готовы собраться?
Нет, каменеют и ждут.
Кто-то велел дожидаться,
Бродят и песни поют.
…Кто же поставлен у власти?
Власти не хочет народ.
Дремлют житейские страсти,
Слышно, что кто-то идет.
Кто он – народный смиритель?
Страшен и дик и свиреп.
Инок у входа в обитель
Видел его и ослеп.
В этом стихотворении, вызванном напряженным предреволюционным временем, потрясает концовка. Блок одним из первых разглядел будущие гонения на Церковь, эпоху новомученичества, богоборческий характер будущих «народных смирителей».
Провидческий дар Блока был обращен не только в будущее, но и в прошлое, – вернее, поэт видел, как «в прошедшем грядущее зреет, в настоящем прошедшее млеет». Самый яркий пример такого прозрения – цикл стихотворений «На поле Куликовом». Эти стихи требуют медленного прочтения – тогда в них открывается духовидческий смысл.
«Долго будет Родина больна...»
В стихах о битве на Куликовом поле А.Блок, с одной стороны, строго следует за историческими источниками (недаром он закончил историко-филологический факультет и прошел спецкурс по древнерусской истории), но, с другой стороны, превращает свое описание в грандиозный символ. Символ духовной битвы, которую Россия ведет на протяжении всего своего существования. Об этом сказано в знаменитых строчках: «И вечный бой! Покой нам только снится».
Символ этот многомерен, он включает в себя настоящее (или вечнодлящееся), прошедшее и будущее. Блок писал в своих дневниках: «Куликовская битва впереди» – провидя будущее столкновение духовных сил России с «новым варварством», в который раз провидя эпоху новомучеников и последние испытания в конце времен.
Поэт обладал удивительной интуицией. В цикле «На поле Куликовом» он не просто описывает исторические события – силой воображения он воскрешает их в слове и раскрывает их духовный смысл, их судьбоносность для всей истории России. Путь, начатый на Куликовом поле, продолжается в дальнейших веках истории:
Наш путь стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Этот путь трагический, потому что «татарская стрела» уже пронзила сердце, и с ней приходится «нестись вскачь» (о том, что значит уязвленность «татарской древней волей», будет сказано в четвертом стихотворении цикла). Этот путь особый, одинокий (и потому назван тоскливым) – путь стояния за веру (за «святое знамя») и пред лицом Запада, и пред лицом Востока. «Святое знамя» Руси противостоит на этом пути и «мгле зарубежной», «мировой ночи», и «ханской сабле»:
Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся.
Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь…
И вечный бой! Покой нам только снится…
Выиграть духовную битву можно только с живым, горячим сердцем, готовым к «вечному бою», к «вечной скачке», потому в конце первого стихотворения сказано:
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь…
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
Во втором стихотворении цикла Блок использует детали, известные из исторических источников, описывающих ночь пред битвой, но превращает свое описание в предчувствие решающей будущей духовной битвы России:
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат…
Битва предстоит не на жизнь, а на смерть, потому что она – за святое дело:
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За свое дело мертвым лечь!»
В следующем четверостишии еще более подчеркивается духовный смысл предстоящей битвы – это битва не только за «тело Родины», за землю, а битва за душу, которая «пронзена стрелой татарской древней воли», как было сказано в первом стихотворении (то, что Блок и в других своих стихах, и в прозе определял как стихийное языческое начало, которое присуще русскому народу). В конце второго стихотворения цикла это состояние названо болезнью, с которой можно справиться только молитвой, причем молитвой «за обедней», то есть только евхаристической жертвой:
Я – не первый воин, не последний,
Долго будет Родина больна.
Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, Светлая Жена!
Далее раскрывается, Кто эта Светлая Жена. В третьем стихотворении цикла, где больше всего точных деталей из исторических описаний начала Куликовской битвы, Блок воспевает то, что мы назвали бы символом веры Руси: спасти, защитить Русь может только Светлая Жена – Пресвятая Владычица Богородица; Ее предстательство, Ее прямое участие в судьбах русского народа хранит его.
При этом сила оружия освящена Пречистой, броня, кольчуга, щит становятся неуязвимыми от Ее благословения:
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда наутро тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
Таким образом, Блок напоминает о том, что победа русскому воинству была дарована в день Рождества Божией Матери.
Четвертое стихотворение цикла мы назвали бы мистическим видением поэта. Здесь уже прямо говорится о том, что «события повторяются» (это была любимая историософская идея Блока), Куликовская битва повторится, ее предвестники уже видны:
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.
Но прежде нужно к ней подготовиться. Прежде чем настанет решающая сеча, битва должна произойти в душе каждого человека, каждого русского, – битва с тем состоянием души народа, которое гениально описано в этой части цикла:
Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вздымаются светлые мысли,
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем…
Своими, человеческими силами со страстями не справиться, «темный огонь» сам человек затушить не может. Помочь может только Та, Которая всегда спасала Русь. Тем, кому предстоит решающая битва за Ее святой удел, Ее надо просить сначала победить себя:
– Явись, мое дивное диво!
– Быть светлым меня научи!
Вздымается конская грива…
За ветром взывают мечи…
«Молись!»
В последнем, пятом, стихотворении цикла «На поле Куликовом» сведены воедино три измерения события – историческое, будущее, вечнодлящееся. Эта часть имеет явную апокалипсическую окраску, которую ей придает эпиграф из особо почитаемого Блоком Владимира Соловьева:
И мглою бед неотвратимых
Грядущий день заволокло.
Начинается последнее, итоговое, стихотворение со слова, которое является наиболее частотным во всем цикле, – «опять»:
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла...
Эта мгла закрывает тот вечный смысл события, который в первом стихотворении обозначен словосочетанием «вечный бой». Но, вероятно, чтобы увидеть, ощутить этот вечный бой, надо быть «светлым» (а герой только просит об этом: «Быть светлым меня научи»).
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной
Не видно молньи боевой.
Битва (важен эпитет, который употребляет Блок – «чудная», то есть чудесная, необычная, неземная), оказывается, продолжается всегда. Битва за Русь, битва за души людей. «Куликовская битва – событие символическое», – напишет в одном из писем Блок. А символ он понимал как реально существующее в духовном мире явление.
Куликовская битва продолжается на протяжении всей истории Руси, и наступает момент, когда в ряды бойцов должен будет встать каждый:
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. – Молись!
Концовка цикла «На поле Куликовом» превращает эти стихи в нечто большее, чем просто гениальное лирическое произведение. Она раскрывает весь цикл как развернутую метафору. Это программа русского возрождения, программа русской идентичности на все времена.
Много лет назад, когда мы в школе учили наизусть эти строчки Блока и особенно когда произносили: «И вечный бой! Покой нам только снится!», душа отзывалась на них каким-то особым волнением. Не получалось тогда сформулировать (а учителя этому не учили), что поэт тут написал не только о событии 8 (21) сентября 1380 года, а о чем-то еще…
Великие произведения всегда больше их творцов, потому что в них человек выступает только как проводник. На особый, вдохновенный характер цикла «На поле Куликовом» указывает то, что четыре стихотворения из них были написаны почти одновременно, в июле 1908 года, а последнее – накануне Рождества.
Поэтому, как бы мы ни относились к поэзии Блока в целом (сам он говорил о том, что у него много «провалов», «много соблазнительного»), к тому, о чем сказано в провидческом цикле стихотворений «На поле Куликовом», мы должны отнестись с почтительным вниманием. Особенно к последнему воззванию (ведь Блок только записал обращенный к нему и ко всем нам голос):
Теперь твой час настал. – Молись!
Цикл «На поле Куликовом» Блок включил в сборник «Стихи о России», а потом в раздел третьего тома «Родина». Во всех стихах этого раздела поэт опять явил себя провидцем и кающимся грешником. Выделю тут только одну тему, имеющую отношение не только к революционным потрясениям, которые постоянно предсказывал поэт, но и к нашим дням. Это тема – духовной и физической угрозы, которую представляет для России Запад, и прежде всего Америка. «Подземный Мессия» – вот кого приведет в Россию Америка, пророчествует Блок. Картина будущего России, нарисованная поэтом в благословенном 1913 году, поистине апокалипсическая:
Уголь стонет, и соль забелелась,
И железная стонет руда…
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
В этом же ключе писал Блок и о человеческой гордыне, богоотступничестве, вызванном всевозможными техническими изобретениями, которые пришли в бытовую жизнь в начале XX столетия. Символ этого «нового сознания» технотронного человечества – «предвестник бури, крутящийся аэроплан»:
О, стальная, бездушная птица,
Чем ты можешь прославить Творца?
О бедном поэте замолвите слово
В последнем номере журнала «Русский дом» была опубликована статья писателя В.А.Кожевникова «Эх, эх, без креста…». Видимо, таким образом уважаемая редакция многотиражного журнала решила отметить 125-летие со дня рождения великого русского поэта. Статья писателя Кожевникова получилась вполне прокурорская, в духе разоблачения очередного врага православия.
На правах человека, который более двадцати лет изучал творчество Александра Александровича Блока, хочу ответить автору этой статьи. Впечатление, что он явно не читал изданные за последние годы без советских купюр дневники, письма и записные книжки поэта, запрещенные советской цензурой отрывки, свидетельствующие о том, что Блок прекрасно видел подоплеку революционных событий (одна из сквозных тем в подцензурном дневнике поэта – участие евреев в революции), не читал многочисленные воспоминания.
Автора статьи в «Русском доме» любой блоковед может обвинить в элементарном плагиате – ведь почти всю свою статью, кроме краткого предисловия и заключения, он переписал из ныне широко известных «Тезисов о Блоке», приписываемых отцу Павлу Флоренскому. Но при этом, толкуя поэму «Двенадцать», он еще и продемонстрировал то, что можно назвать «писательским (так как он писатель) нечувствием». Автор названных тезисов вписывает свой разбор «Двенадцати» в контекст общих рассуждений о культе и культуре – и тогда его пафос становится закономерным. Кожевников же просто вершит суд над поэтом, и больше ничего. Чего стоит, например, фраза: «Это неврастенический крик измученной души, возненавидевшей Бога, потерявшей Бога и не нашедшей пристанища».
Для автора «Русского дома» «Двенадцать» – это Евангелие наоборот. Значит, Блок – второй Толстой, а может быть, и хуже того.
Мое «слово о бедном поэте» – это не блоковедческая штудия, а рассказ о толковании поэмы «Двенадцать», которое я услышала из уст уважаемого иерарха нашей Церкви, приснопоминаемого митрополита Питирима (Нечаева). Пятнадцать лет назад, когда я еще работала в музее Блока, владыка во время своего посещения Петербурга вне официальной программы решил посетить наш музей. Предполагалось, что экскурсию по музею буду проводить для него я, а оказалось, что экскурсоводом стал он. Владыка говорил о стихах Блока, особенно о цикле «Стихи о России» с большой любовью. Говорил о покаянном духе поэзии Блока. А когда я его спросила, что он думает о поэме «Двенадцать», он сказал гениальную фразу: «Это русский Апокалипсис». А потом объяснил, почему так можно сказать: Блоку одному из немногих удалось увидеть религиозный смысл происходящей в России революции, еще в самом ее начале. При этом он не сливается со своими героями, он не повторяет вслед за ними: «Эх, эх, без креста» (добавим, что примерно в то же время, когда Блок писал «Двенадцать», в его дневнике появилась встревоженная запись – он потерял нательный крест и не успокоился, пока не надел его опять. Не говорит ли этот факт о любви, о благоговении к кресту, которое было у Блока, в отличие от героев его некоторых произведений?). Не мог поэт вместе со своими героями произносить воззвания: «пальнем-ка пулей в Святую Русь». Он до конца дней страдал от того, что назвал «русским бредом» (то есть от кощунственной дикости). Не мог думать так, как его герои: «От чего тебя упас золотой иконостас?» (перед смертью он писал: «Церковь зовет меня», и последние его слова, которые он повторял даже в бреду, были: «Господи, прости меня, Господи, помилуй»).
Владыка Питирим не говорил много. Он благоговейно помолился в комнате, где совершилось таинство смерти, где душа поэта покинула этот мир, и его молитва соединилась с молитвами сотен тысяч людей, которые молились за Блока (а не кидали в него камни) и при жизни, и после смерти, которые молятся об упокоении его души и сейчас.
А вот то, как в своей статье В.Кожевников говорит о смерти Блока, и вовсе граничит с кощунством: «Блоковская трагедия отпадения от веры, завершившаяся психическим расстройством… озлобляла, порождала ненависть…» Как можно безапелляционно констатировать отпадение от веры?
Найдены свидетельства о предсмертной исповеди Блока, известно о его благородном жесте последних минут – примирить у своего смертного одра жену и мать («Подайте друг другу руки»). Наконец, в архиве Пушкинского Дома найдено письмо Н.А.Павлович к Александре Андреевне (матери), в котором она приводит слова старца Нектария: «Передайте его матери, пусть она будет благонадежна. Александр в раю».
У Блока, у его поэзии было особое служение в советское время – он напоминал людям о духовной глубине жизни. Напоминал о евангельском источнике творчества, каждого настоящего русского поэта. Его стихи, наполненные христианской символикой, цитатами из Священного Писания, были для многих «дорогой к храму». Его даже можно назвать «детоводителем ко Христу» (кстати, прозрел это служение Блока его ближайший друг, по-настоящему верующий, церковный человек – Е.П.Иванов).
Один из примеров такого служения поэта своим творчеством людям – музей его имени в Санкт-Петербурге.
Музей А.Блока: История и ностальгия
|
История музея А.Блока первых пятидесяти, а может быть, и пятнадцати лет его существования представляется одним из парадоксов времени или, если говорить на языке веры, одним из Божиих чудес. Судите сами: в то время, когда властвовала всесильная цензура и план экспозиции рассматривали, что называется, под лупой, удалось избежать того, чтобы превратить Блока в «певца революции». Потом уже различные партийные посетители недоумевали: «В экспозиции есть фотография Владимира Соловьева, но нет фотографии Горького, нет упоминаний о В.И.Ленине, революции уделено слишком мало места...»
Итак, первое чудо: лишенная идеологических штампов экспозиция.
Второе чудо: экскурсии. Несмотря на многочисленные проверки методических отделов, никто из сотрудников не был от экскурсий отстранен, хотя, не подделываясь под проверявших, все мы рассказывали о духовной трагедии Блока, не вспоминая о «мерзостях капитализма», как того требовала методичка.
|
Третье чудо: это те многочисленные вечера, семинары и конференции, которые стали проходить в музее в первые же годы. Чудо состояло в том, что посвящены они были тем персоналиям, о которых в то время запрещено было писать хвалебные статьи, вообще заниматься серьезным изучением наследия деятелей Серебряного века (для нас это были не только художники и поэты, но и святые).
В то время, когда царил жесткий идеологический контроль, нам удалось организовать и открыть в музее три чисто православных выставки, посвященных отцу Павлу Флоренскому, Оптиной пустыни и Валааму. Сотрудниками были написаны научные статьи о св. пр.Иоанне Кронштадтском, русских старцах, русских духовных писателях, о Царственных мучениках. Только теперь, оглядываясь назад, понимаешь, что все это было на уровне чуда – как нам разрешили, как могли выделить финансирование, по сути дела, на «религиозную пропаганду»? Ведь все наши статьи, научные справки, лекции на религиозную тематику (а читали мы их очень много, начиная от школ и кончая центральным лекторием) входили в утвержденные дирекцией планы работы. Среди нашего начальства, от которого зависело утверждение рабочих планов, не было верующих людей, на нас смотрели искоса, как потом выяснилось, знали, что мы ходим в храм, но …пропускали все наши начинания. Мы работали и жили для души – и за это нам еще и зарплату платили. Сейчас спрашиваю себя: как, почему это оказалось возможным? Ведь всего год-два назад, когда в университете в дипломном сочинении на тему «А.Блок и В.Соловьев» я позволила себе необходимые ссылки на библейские тексты, моя научная руководительница мягко сказала мне: «А это придется убрать, не стоит дразнить гусей».
Позволю себе дерзновенное предположение: все эти чудеса произошли от того, что мы с самого начала правильно духовно определились. Мы не только изучали творчество Блока и его время, но и молились за него и его семью, постоянно подавали записки, служили панихиды, один питерский священник освятил (естественно, тайно, без ведома начальства) мемориальную квартиру. Надо сказать, что до этого освящения в квартире поэта творились неприятные мистические вещи, а потом все прекратилось. А другой батюшка, однажды побывав на наших экскурсиях, сказал: «Удивительно, что можно миссионерствовать, ни слова не сказав о Боге».
Те сотрудники музея, которые не были крещены до поступления на работу – «на службу поэту», приняли крещение; те, кто не ходил в церковь, стали постоянными прихожанами. Две из наших сотрудниц стали монахинями.
До сих пор приходится встречать людей, которые бывали на экскурсиях, лекциях, вечерах, проходили студенческую практику в музее, которые свидетельствуют: «Здесь мы впервые задумались о Боге, о вере, о духовном смысле жизни». В чем была суть миссионерствования в те годы? Дело в том, что в музее совсем не по-музейному относились к своей работе. Рассказ о предметах, о вещах (как часто бывает в других музеях) был сведен до минимума, а о прошедшем (не только о жизни Блока, но и обо всех деятелях культуры прошлого) рассказывали не как о «делах давно минувших дней», а как о духовных реальностях, которые вечны.
* * *
Иногда мы скучаем об этом времени – тогда вера не выпячивалась, была сокровенной, а между тем все в нашей жизни – и рабочие будни, и поступки, и слова – было освещено верой. Внешнее и внутреннее состояли в правильном соотношении, теперь часто бывает наоборот. И надо сказать, что этому нас научил в том числе и Александр Александрович Блок – его благородство, его покаянный дух, его внимание к глубинам жизни, стремление отказаться от всякого схематичного толкования событий и людей. Это и до сих пор нам светит, и объединяет уже разбросанных по разным служениям бывших сотрудников музея А.Блока.
О Блоке можно сказать словами И.Ильина: у него было «ясновидение инстинкта», он постигал мир, судьбы России «актом цельного инстинкта, с силой таинственной подлинности и объективного присутствия».
Потому внимательно вчитываться в его строчки – не зазорно для всякого православного русского человека. А поминать его в своей молитве – наш долг памяти о предках и учителях.
Людмила ИЛЬЮНИНА
 | назад |
| вперед |  |
