ПРАВОСЛАВИЕ И ЛИТЕРАТУРА

УБИЙСТВО В УЕЗДНОМ ГОРОДЕ,
или О том, как в центре Европы прочитали Лескова

Русские в Хорватии

С профессором Видмарович мне довелось встретиться в Великом Новгороде на Никитских чтениях. Нас, участников научного православного форума, поселили в Юрьевом монастыре, и мы все быстро перезнакомились. Монастырь на отшибе от города, ворота его рано закрывают – и что делать городским интеллигентам в тихих гостиничных кельях долгими вечерами? Собирались в трапезной, чаевничали и, как водится, устраивали «коллоквиум» до полуночи. Среди нас были две русские «иностранки», гражданки Америки и Хорватии. К одной из них – скромной молчаливой женщине – я не знал, как обратиться. В официальном списке участников она была представлена так: «Видмарович Наталья, доктор филологических наук, профессор философского факультета Загребского университета, Хорватия». То есть без отчества.

– Да называйте меня просто Наташа, – наконец, избавила меня от неловкости профессор, – в Европе так принято.

Скоро, впрочем, в неловком положении оказалась она сама. Засыпал я ее вопросами на болезненные темы: о геноциде против сербов, как хорваты относятся к русским, могут ли славяне – православные и католики – ужиться вместе или распад Югославии, как и раскол на Украине, были неизбежны?

– В Хорватии я живу несколько лет, оказалась там, выйдя замуж за хорвата, – ответила Наталья, – и политикой все это время не интересовалась. Знаю, что наше правительство пытается вернуть беженцев-сербов, но дома их разрушены, и очень немногие возвращаются. Что касается славянства, то желания ощутить всех нас – русских, чехов, хорватов, сербов – единым этносом в Хорватии я не заметила. Но в Загребе есть две православные церкви, Преображенская и Параскевы Пятницы. По конституции страны представитель любой конфессии в свои религиозные праздники имеет право взять себе выходной. К русским отношение нормальное, хотя несколько однобокое. В прежние времена было несколько хорватских деятелей, которые активно работали на сближение наших культур. Например, Юрай Крижанич, католический епископ Иосип Штроссмайер, Иосип Бадалич. Они действительно знали русскую культуру. А сейчас интерес ограничивается лишь русским авангардом, периодом начала XX века. У нас в университете только одна девушка взялась изучать русский XIX век, в частности, Гоголя. Как у нее дальше дело пойдет, посмотрим.

– А у вас какое научное направление?

– Агиография, жития православных святых.

– И что же, в католической стране это имеет поддержку?

– Как вам сказать... Хорватия стремится быть настоящим Западом, а там принято поощрять разнообразие интересов, в том числе экзотических. Например, в Загребском университете открыта кафедра турецкого языка, так что я очень даже вписываюсь.

Наталья смеется. Оставив попытки обсудить «неудобные» вопросы, спрашиваю о ее докладе на Никитских чтениях. И тут выяснилось, что ее сугубо научное исследование со скучным названием «Житийная основа «Леди Макбет Мценского уезда» Н.Лескова», которая станет предметом доклада, возникла в результате... скандала. Точнее, скандальной постановки в Хорватии одноименной оперы Шостаковича.

– Премьера ее была в Загребе в прошлом году, – рассказывает Наталья. – Постановку я ожидала с нетерпением, ведь нечасто на чужбине доводится окунуться в мир русской культуры. Пришли со знакомым в театр. И в первой же сцене я была потрясена чудовищностью увиденного. Не поверила глазам своим... Вы, конечно, читали «Леди Макбет Мценского уезда»?

– В школе проходил. Правда, там же нам вдалбливали «Грозу» Островского вместе с критикой Добролюбова. Так что Катерина из «Грозы» как-то наложилась на Катерину из «Леди Макбет».

– Тогда поясню, чтобы вы поняли, что меня так поразило в хорватской постановке.

Лампады и демоны

– Формально сюжет «Леди Макбет», действительно, совпадает с драмой Островского. В обоих произведениях Катерина выходит замуж за нелюбимого человека, попадает в купеческую семью, томится там и кончает жизнь самоубийством, бросившись в одну и ту же реку – Волгу. Лесков как бы нарочито повторяет Островского, написав свой очерк спустя пять лет после появления «Грозы». Но акценты в очерке смещены совсем на другое, и его Катерину уже никоим образом нельзя представить «лучом света в темном царстве».

Во-первых, о «темном царстве». Добролюбов и другие демократические критики в «Грозе» увидели застойность купеческого быта, косность нравов, жестокость обращения с окружающими, беспредельную «домостроевщину». Теперь посмотрим, как описывает купечество Лесков, каким он его знал. Имея большую мельницу, доходный сад и торговлю, купцы Измайловы постоянно пребывают в труде. Отец и сын встают «ранехонько, напьются в шесть часов утра чаю, да и по своим делам». Обстановка в доме подчеркнуто чистая и набожная: «Везде чисто, везде тихо и пусто, лампады сияют перед образами». Причем благочестие Измайловых отнюдь не показное. Зиновий Борисович, узнав об измене жены, украдкой приходит на рассвете домой, но не кидается с упреками на Катерину, а, войдя в комнату, прежде всего молится. Этого «неласкового» мужа никак не обвинишь в жестокости, он ни разу не поднимал на жену руку, пока та не опозорила его изменой. Умирая, он в предсмертном стоне молит позвать священника, чтобы исповедаться. «Наш народ набожный, к церкви Божией рачительный», – пишет Лесков.

Могла ли Катерина быть «лучом света» в этом купеческом доме? Пришла она в него по своему расчету, поскольку «была девушка бедная, и перебирать женихами ей не приходилось». Став купчихой, работать не захотела, хотя молодой хозяйке было чем заняться в обширном хозяйстве. Пока муж и свекор справляют дела – она «слоняет слоны»; походив по пустым и тихим комнатам, «начнет зевать со скуки и полезет по лесенке в свою супружескую опочивальню»; на дворе кипит работа – она сидит и глазеет, потом опять начинает зевать, а поспав, снова испытывает непомерную скуку. Эта постоянная праздность и подтолкнула ее ко греху. Ибо, согласно Исааку Сирину, «за отдохновением членов следует исступление и смущение помыслов», что Катерина очень скоро испытала при встрече с работником Сергеем, а за «исступлением по отдохновении следует блудная брань». Молодая купчиха оказывается втянутой в порочный круг, из которого ее может спасти только искренняя молитва Богу, однако о набожности Катерины в очерке нет ни слова. Она не охотница и до духовного чтения. Увидев мальчика Федю, читавшего «Житие Феодора Стратилата», она задает вопрос: «Занятно?» Будто книга непременно должна развлекать. Ни разу она не была и в церкви, что вызывает недоумение граждан Мценска.

Чистота, тишина дома и сияние лампад соседствуют с пустотой вокруг нее: она гуляет по дому и единственное, чему искренне радуется, – это возможности «прикорнуть часок-другой». Когда ж в ней разожглась блудная страсть, которая буквально стала душить ее, ничто не могло остановить. Святые отцы советуют: «Страсти отвращать лучше памятованием добродетелей, нежели сопротивлением». Но понятия о добродетелях, как видим, у нее были смутные.

Согрешив с работником Сергеем, Катерина переступает невидимую грань. Вскоре обстоятельства толкают ее убить свекра, для чего она использует крысиный яд. Затем наступает очередь мужа. Жестокосердие – оборотная сторона блудной страсти, и поразительно, сколь Катерина хладнокровна. Холодность ее подчеркивается описанием бледного лица в копне иссиня-черных волос. Схватив мужа «своими тонкими пальцами за горло», она равнодушно, шепотом просит работника Сергея подержать Зиновия Борисыча, чтоб он не бился. Сергей во время всей сцены не произносит ни звука, ее же замечания циничны и жутки: «Ну, полно с ним копаться... перехвати ему хорошенько горло». Когда умирающий молит позвать священника для исповеди, она отвечает: «Хорош и так будешь». Затем следует убийство наследника купеческого капитала – набожного мальчика Феди. Лесков прямо говорит о состоянии Катерины: «словно демоны с цепи сорвались».

Таким образом, Катерина лишает жизни трех невинных человек и оставляет после себя исковерканные судьбы Сергея, своего ребенка и тетки Феди Лямина. Когда преступления раскрыты, ее, осужденную на каторгу, перевозят на пароме через реку. Она несколько раз, вглядываясь в холодные волны, тянет руки «неведомо куда», словно откликаясь на зов всемирного Зла. Затем бросается в темные воды, увлекая за собой и стоявшую рядом Сонетку, свою соперницу.

Итак, можно ли назвать ее «лучом света в темном царстве»?

Шостакович в концлагере

– Давайте, вернемся в Загреб, – напоминаю Наталье Видмарович, – вы пришли в театр на оперу «Леди Макбет Мценского уезда»...

– То, что увидела, описать невозможно. Эту оперу не слушали, а именно смотрели, забыв о музыке Шостаковича. Доминировали постельные сцены в самом разнузданном стиле, словно сожительство Катерины и работника Сергея – главное в очерке Лескова. Временами постановка этого европейского «демократического» режиссера напоминала антирелигиозную агитку первых десятилетий советской власти: на сцене появлялись звероподобные русские жандармы почему-то с еврейскими пейсами, крупным планом выделялась фигура православного священника – объедалы и опивалы. Каторжники показаны этакой массой в полосатых арестантских костюмах периода второй мировой войны, вокруг колючая проволока, как в ГУЛАГе. А Катерина в красных чулочках, она – яркая на фоне черно-серого «застойного русского мира». И последняя сцена: Катерина с Сонеткой, взявшись за руки, бросаются на колючую проволоку, по которой пропущен электроток. «Уж, лучше смерть, чем рабство», – таков смысл финала.

– Позвольте, так она ж утопилась, и вообще убийца...

– Это режиссера не слишком заботило. В опере Катерина оправдана абсолютно. Хотя бы своим желанием вырваться из того «ада», в котором была. То есть из традиционного православного русского быта.

– Опера – все-таки перепев очерка Лескова. Может быть, у Шостаковича все это было заложено, а режиссер просто воспроизвел?

– Шостакович закончил оперу в конце 1932 года, в годы сталинских репрессий и богоборчества. Официально он так объяснил свой выбор: «Почему я взял именно этот сюжет для написания оперы? Пожалуй, в русской литературе нет по своей выразительности более яркого произведения, характеризующего положение женщины в старое... время в России». Но как еще он мог объяснить цензуре?

– Мне кажется, ту же «Грозу» Островского или, например, некрасовские сюжеты куда сподручнее было взять, чтобы обрисовать «положение женщины». Но, может быть, Шостакович как тонкий художник почувствовал в демонической Катерине персонифицированный образ того, что происходило в Советской России? Отвержение Бога, неприятие патриархального церковного быта, исступленное уничтожение купечества, хладнокровное убийство светлого набожного дитя, души народа, – все ведь совпадает!

– Сейчас трудно об этом судить. Но в либретто к опере, которое Шостакович написал сам с помощью молодого литератора А.Прейса, основа произведения Лескова оставлена в целости. И в той, хорватской, постановке получился абсурд. Со сцены звучат слова либретто, Катерина произносит: «Черные волны, черные, такие же, как моя совесть», – сознавая, что умирает в грехе и что ей прощения нет. И в тот же момент сценическая Катерина бросается на колючую ограду, чтобы покинуть «русский гулаг». Режиссер, видимо, понадеялся, что на либретто зрители не обратят внимания.

– Как-то странно получается. С одной стороны, на Западе вовсю клянут Россию, тыкая в ее коммунистическое прошлое. А с другой – вовсю пользуются коммунистическим истолкованием русского наследия. Однажды мне попала в руки написанная в Америке и ярко иллюстрированная книга «Всемирная история для детей». В ней три страницы уделены России, две из которых повествуют о революции, в которой «угнетенный народ восстал против самодержавия». Причем «Николай кровавый» и «церковник» Григорий Распутин на картинках нарисованы карикатурно. Точь-в-точь как в сталинских учебных пособиях! А недавно листал уже советский учебник – «Историю средневековой литературы» – и вдруг понял, что объединяет западных демократов и коммунистов. Боккаччо с его «Декамероном» и эротическими фривольными рассказами там представлен как некий предтеча соцреализма, мол, своим проявлением свободолюбия он боролся с клерикализмом и Церковью. И там, и там – неприятие церковности.

– Христианскую русскую традицию на Западе не знают и, похоже, знать не хотят. Всю историю России они трактуют, исходя из 70-летия большевизма, просто зациклились на этом, мол, русская ментальность заключается исключительно в этом. И для режиссера Россия – безусловно, это концентрационный лагерь, она была им прежде, остается такой сейчас и, возможно, останется такой навсегда. Освобождение же из «лагеря» возможно только одно – прорывом на Запад, принятием их ментальности и традиций.

– Это и побудило вас заняться темой житийности в «Леди Макбет Мценского уезда»?

– Да, поскольку это глубокое христианское произведение, о чем должны знать и на Западе, и в России.

Феодор и Мария

– Жития каких святых использовал Лесков в своем очерке?

– Во-первых, житие мученика Феодора Стратилата, которое прямо упоминается в тексте. Вся история, описанная Лесковым, повествует о борьбе Катерины со змием искушения. Эта борьба по-настоящему разворачивается с появлением малолетнего племянника мужа Катерины – Феди Лямина. И то, что он читал перед смертью житие воина Феодора, глубоко символично. Казалось бы, что общего между слабым ребенком и бесстрашным богатырем? А то, что оба они стали мучениками, посрамившими жестокосердие своих палачей.

Как знаем из жития, Феодор Стратилат, живший в Гераклее, в одиночку отправился на борьбу со змеем, пожиравшим каждого, кто оказывался рядом. В ожесточенной схватке, орудуя мечом, он побеждает чудо-юдо. Любой мальчишка был бы захвачен именно этой батальной картиной, но Федя обращает внимание совсем на другое – на смелость воина, отказавшегося перед лицом императора Ликиния принести жертву идолам. Последовавшие за этим страшные мучения не только не испугали маленького мальчика, а искренне восхитили. «Вот угождал Богу-то», – восклицает Федя, обращаясь к Катерине Измайловой. Эти слова словно взбесили падшую женщину. До этого, когда Федя говорил о «благословленном хлебце от всенощной», Катерина была душевно потрясена. Но после слов о святом Феодоре... «Сорвавшиеся с цепи демоны», те самые золоченые языческие идолы, которых когда-то разбил Феодор Стратилат, мстят невинному ребенку, носящему имя прославленного мученика. Подобно св. Феодору Стратилату, распятому Ликинием, мальчика тоже почти распинают – во время удушения растягивают за руки и за ноги.

Теперь о другом житии. Вся история жизни Катерины – ее замужество, нарушение супружеского долга, цепь убийств, а затем самоосуждение и смерть в водной стихии – напоминает житийный рассказ «Потопление Марии грешницы» из «Луга Духовного» Иоанна Мосха. Некая женщина Мария из плотской страсти совершила тяжкое преступление – убила собственных детей, которые были препятствием к новому браку. Опасаясь наказания, она бежала и тайком села на корабль. В море корабль вдруг остановился и никак не двигался дальше. Хозяин корабля, обнаружив Марию на борту, сажает ее на лодку, испытывая, в самом ли деле она греховна: заберет ли океан ее вместе с лодкой? Мария могла бы спастись, если бы покаялась, ибо «нет греха непростительного – кроме греха нераскаянного». Но покаяния нет, и лодка идет ко дну. А корабль спасения, возможности плыть на котором Мария себя лишила, идет дальше.

В этом житии видно, что одно лишь признание греха бесполезно. Мария сразу призналась хозяину в том, что она великая грешница. И Катерина Измайлова также сознается в убийствах без особого принуждения, указав после очной ставки на Сергея, ради которого совершались убийства. Но в них обеих нет покаяния. И совершается самое страшное наказание – Бог от них отказывается. Это действительно страшно! Василий Великий описывает так: «Представь, что кто-то после крепкого сжатия рук, разогнув персты, которыми дотоле сжимал держимую вещь, лишает ее своей поддержки и дает ей упасть, – таким изображается народ, не поддерживаемый уже Богом».

В самом конце очерка Катерина глядит на свинцовую воду и пытается молиться, но ее губы шепчут совершенно иные слова: «Как мы с тобой погуливали, осенние долги ночи просиживали, лютой смертью с бела света людей спроваживали». Потому дорога перед ней одна – в страшное Никуда.

И не случайно у Лескова день совершения преступления в очерке совпадает с большим церковным праздником – Введения Богородицы во храм. В тот день, когда Богородица, поднимаясь вверх по ступеням храма, входит в его Святая Святых, Катерина сходит вниз по ступеням черного эшафота. Она входит в преддверие ада, холодного, грязного и мрачного. Мера преступления, переполнившая чашу, выливается в открытый Божий гнев: «стены тихого дома, сокрывшего столько преступлений, затряслись от оглушительных ударов: окна дребезжали, полы качались, цепочки висячих лампад вздрагивали и блуждали по стенам фантастическими тенями... Казалось, какие-то неземные силы колыхали грешный дом до основания».

Вот так в общих чертах звучат житийные мотивы у Лескова.

Иностранцы в своем Отечестве

– Оперный режиссер не мог не читать очерк Лескова. Почему же он не почувствовал христианского духа – всего того, о чем вы рассказали? Хорваты ведь тоже христиане, наверное, у них есть и свой Лесков, который писал под впечатлением житий хорватских святых?

– На этот ваш вопрос отвечу так. В Загребском университете в прошлом году я выступила с докладом «Агиографический идеал красоты». То есть собрала из православных житий все, что там говорится о красоте. Моим хорватским коллегам доклад очень понравился, и мне предложили написать нечто подобное, но применительно к Хорватской Церкви. На раздумья у меня ушел месяц, и я отказалась. С тем обоснованием, что в Хорватии нет своей агиографической литературы, как и нет почти своих святых.

– Но по соседству, в Сербии, святых столько...

– Хорваты – католики. И у них имеются, конечно, общекатолические канонизированные подвижники, особенно почитаются Франциск Ассизский и Антон Падуанский. Из своих можно назвать Леопольда Мандича (†1942), хотя он не столь популярен. Но дело даже не в этом. В Хорватии нет такой развитой агиографической традиции, как, например, в России или Сербии. Я имею в виду не только переписывание житий, но и повсеместное их чтение, так чтобы они вошли в плоть и кровь национальной культуры. Бессознательно образы наших святых всегда с нами.

Приведу пример с другим писателем. В романе «Искуситель» и повести «Нежданные гости» Михаила Николаевича Загоскина я обнаружила множество сюжетных совпадений и идентичных мировоззренческих установок, какие есть в творениях преп. Исаака Сирина. Однозначно – Загоскин преподобного читал. Так я думала, пока не узнала, что Исаака Сирина перевели на русский уже после написания «Искусителя» и «Нежданных гостей». Невероятно, чтобы Загоскин читал его на греческом, он и в русском-то делал ошибки, его постоянно укоряли в отсутствии образования. Но он был человеком набожным, хорошо знал святоотеческую литературу – и в едином православно-культурном пространстве как-то смог уловить идеи преподобного Исаака.

– Житийная литература как-то повлияла на наш национальный характер?

– Стопроцентно. Это и наша склонность копаться в себе, привычка излишне себя критиковать, что является оборотной стороной нашего умения каяться. В иных нациях это менее развито. Когда русский приезжает за границу, то становится особенно заметно, как он принижает свое и восхищается чужим, и совершенно не желает ни в чем выпячиваться. И не сознает, что никто на Западе этого не оценит и не поймет, просто сочтут за чудака.

– Могут ли жития святых повлиять на современную светскую культуру? Пока что их роль выполняют языческие мифы. Профессор этнографии Толкиен на основе кельтских сказаний в 40-х годах написал «Братство кольца», и вот более полувека молодежь им бредит, а недавно грандиозный фильм сняли...

– Не только могут, но и должны. Слов нет, мифологические сюжеты универсальны, поэтому их любят писатели и кинематографисты. Но житийная литература еще более всеохватна, она – о душе человека, о всех ее взлетах, падениях. И всегда современна. Существует большой набор агиографических сюжетов, которые так и просятся в современные произведения. И, поверьте, читатель очень хорошо их воспримет. Во что превратится «Леди Макбет Мценского уезда», если убрать житийность? В пустую мелодраму, какие сейчас много пишут и снимают. О ней сразу же забудут. Сами того не сознавая, многие поколения читателей тянутся к этому очерку Лескова именно из-за его религиозной глубины. Религиозное – всегда интересно человеку, будь он даже атеистом.

– Почему же наши литераторы не понимают этого?

– Разучились понимать. Как современный человек воспринимает жития святых? Как простой текст – с композицией, сюжетом, главными героями. Ему невдомек, что это не простой, а сакральный текст. Подходить к нему нужно с чистой душой, с благоговением перед святостью, чтобы он раскрылся. И нужно иметь хоть какие-то познания о православии. От многих я слышала, вот, мол, из жития в житие кочуют одни и те же шаблоны, фразы – читать скучно. И не понимают, что эти «кочующие» фразы – ключевые. В любой речи слова повторяются, и эти фразы – как бы слова особого языка, раскрывающего путь подвижника.

– Например...

– Например, фраза «радостнотворный плач». За ней такая глубина! Это одна из ступеней пути исихиста к восстановлению в себе подобия Божия, когда от раскаяния в грехе он переходит к покаянию. То есть от сожаления о своей греховности переходит к отвращению к греху и жгучему желанию никогда его не повторять. Этот грех он омывает слезами, при этом испытывает необыкновенную радость: он освободился от греха! Свобода! Вот что значит такой плач.

– Слушая вас, чувствую себя иностранцем в собственном Отечестве. Как-то не обращал внимания на эту фразу, просто пропускал ее.

– Читайте внимательно жития православных святых. Там, как вы верно сказали, – истинное наше Отечество.

Записал М.СИЗОВ

назад

вперед