Но вот и погост. За каменными воротами дорожка упирается в небольшой свежеокрашенный храм. Он, как и ожидалось, действующий, правда, на амбарном замке. Крещусь на святой образ над входом и слева замечаю надгробную тумбу из черного гранита. Видно, непростой был человек, раз похоронили у самой паперти. Тумбу венчает каменная книга с вырезанными словами: «Рече Господь... вњруяй въ Мя, аще умретъ оживетъ». Ниже – имя усопшей: Варвара Александровна Дьяконова, почетная гражданка. Заинтригованный, ищу поблизости могилы с такой же фамилией: может, родственники подскажут, что это за знатная женщина? Дьяконовых здесь много, но эпитафии, вроде «под сим крестом лежит прах купчихи...», ничего не объясняют. И вдруг натыкаюсь на высокий четырехконечный крест – словно белый мраморный цветок, выросший в железной оградке. На мраморе и вправду вырезана лилия, а рядом надпись: «Елизавета Дьяконова. Нерехта 1874 – †1902 Тироль».

«Тироль... Это, кажется, в Австрии. Но при чем здесь Австрия?» – проносится в голове. И вдруг понимаю, что эти две могилы – Варварина и Елизаветина – близко связаны, словно два берега реки. На одном берегу лежит книга с глаголом Божьим, а на другом выросла красивая бледная лилия. Есть что-то героическое и одновременно болезненное в этом цветке. Как в той девичьей надписи на автобусной остановке: «Если не знаешь, за что умереть, то не стоит жить!!!» Вот ведь, героическая, правильная вроде бы фраза. Но если вдуматься... Разве человеку дано право судить: стоит или не стоит жить?

С этакими мыслями возвращаюсь в центр Нерехты. По «урюпинскому» плану после храма и погоста следует обязательно посетить музей. На «Выставку икон» (что за дикое словосочетание!) и в «Музей природы» идти не хотелось. Но вот напротив Варвариной церкви вижу вывеску на неприметном одноэтажном домике: «История Нерехты, отраженная в жизни простой нерехтчанки Е.А.Дьяконовой».

Музей состоит из трех залов, заставленных дореволюционной мебелью. В глаза бросаются примостившийся в углу граммофон с огромным раструбом-цветком и возвышающийся над всем этим предметным миром дорожный тарантас с черным чемоданищем на закорках.

– У вас на кладбище я видел две могилы – Варвары и Елизаветы Дьяконовых, – обращаюсь к музейщице. – Они имеют отношение к этой выставке?

– Да, конечно. А за белым крестом видели куст смородины? Там еще одна могила – отца Елизаветы. Мать же похоронена в другом месте, она не захотела лечь рядом с Лизой. Потому что ее прокляла...

И Нина Гавриловна Никишина, замдиректора музея, рассказала такую историю.

Задолго до революции уездный город Нерехта стоял на двух китах – Дьяконовых и Сыромятниковых. Это были богатые и весьма набожные потомственные купеческие семьи. В нерехтской летописи местным краеведом-священником Диевым отмечено: «Всегда Дьяконовы на спасение города бросали свой капитал, отстраивали храмы после пожаров, украшали их». На протяжении 50 лет Борис Иванович Дьяконов был бессменным городским головой, а жена его, Варвара Александровна, председательствовала в Нерехтском благотворительном обществе. Брат городского головы Александр Иванович, владелец текстильной фабрики, единственный из всех купцов Костромской губернии окончил Московскую коммерческую академию, учился даже во Франции, в Сорбонне. Образованность не помешала ему сохранить верность русской старине и обычаям. У него с супругой, которая происходила из знаменитого рода Оловянишниковых, родилось пятеро детей: Саша, Володя, Лиза, Валя и Надя.

Лиза Дьяконова с 11 лет начала вести дневник. В нем есть такие строки, записанные позже: «По происхождению я – чистая купчиха. Мы жили в маленьком уездном городке. Ах, как все жили! Большой старый дом был точно муравейник, сверху донизу полон народа. Все жили по-старинному, под одной крышей...» Духовником Лизаветы был старенький священник Варвариной церкви. Когда он умер, девушка очень переживала. Рано умер и отец. Примерно с той поры в дневнике проявляется недовольство «мещанским» бытом, начался разлад с матерью, женщиной весьма нравственной и строгой. Желание Лизы отправиться в Петербург на высшие женские (Бестужевские) курсы она пресекла на корню, пригрозив лишить наследства. Однажды репетитор ее брата, студент юридического лицея, принес запрещенную литературу, и девушка всем сердцем отдалась идее свободы и равноправия.

«Во имя чего лишали меня права учиться далее? – вопрошала в дневнике Лиза. – Мальчика отпустили бы с радостью и гордостью, девушку – не тут-то было! Ей – и учиться нельзя, и курсы – вроде публичного дома, словом, понятия о женщине самые рабские». Попав в больницу, она пишет о соседках по палате: «Несчастный женский ум! Абсолютная пустота, заполняемая областью половых отношений: муж, дети, и в привязанности этой – ни капли духовности». Позже она обрушивается на мужчин: «Они, мужчины, до брака удовлетворяют свою чувственность, а после эти самые подлецы требуют от нас безукоризненной чистоты и не соглашаются жениться на девушке, у которой было увлечение до брака».

В 1895 году, попросив денег у бабушки, без материнского благословения и поссорившись с братьями и сестрами, Лиза едет в Петербург на женские курсы. Там участвует в сходках, связанных с борьбой женщин за свои права, публикует статьи в газетах и журналах, подписываясь «Е.Нерехтская». Ее статьи одобрили писатели В.Г.Короленко и Л.Н.Толстой, с которыми она переписывалась. После курсов Елизавета решает стать первой в России женщиной-юристом и едет учиться в Сорбонский университет. Это был окончательный разрыв с семьей. В Париже голодает, ютится по разным углам. Когда умерла любимая бабушка, Лиза приезжает на похороны, просит денег у брата Саши на обратный путь за границу. Тот категорически отказывает. А сестра Надя не дала денег даже до Костромы. Получив часть наследства бабушки, будущая юристка все же возвращается в Париж.

Умерла Елизавета Дьяконова при странных обстоятельствах. В 1902 году она ехала в Россию и остановилась в городке Тироль, в Альпах. Рано утром ушла на прогулку и... пропала. Поиски девушки продолжались несколько дней. Тело было найдено пастухами у подножия водопада.

– Самоубийство? – спросил я работницу музея.

– Неизвестно. Следов внешнего насилия на теле не нашли. Незадолго до смерти Лизавета написала в дневнике: «Прощай, Родина, прощай ты, любовь моя». Запись нелогичная, если учесть, что она как раз возвращалась в Россию. Этот дневник, кстати, после ее смерти был опубликован братом Сашей – тем самым, что не давал денег на Париж. Трехтомные «Записки русской женщины» до революции переиздавались дважды, последний раз – в 1912 году. Они были переведены на иностранные языки и произвели сенсацию, философ Василий Розанов очень высоко их оценил.

– А как мать, простила дочь?

– Нет. Она даже не приехала из Ярославля на похороны.

– Вот посмотрите, это детская люлька из дома Дьяконовых, – повела меня замдиректора по музею, – это их настенные часы, фисгармонь. На этом тарантасе Лизавета приезжала из Петербурга, сзади – дорожный кофр, который был с ней в Альпах, в Тироле...

Слушая, с каким трепетом она рассказывает об этих ветхих предметах, я понял, почему местный краеведческий музей почти целиком посвящен Елизавете Дьяконовой. Нерехта, между прочим, знаменита и другими, более значимыми для истории людьми. Например, местный подьячий Крякутной в 1731 году построил первый воздушный шар и совершил полет на нем. А уроженец нерехтского уезда Дмитрий Иванович Тихомиров, сын сельского священника, был автором знаменитого «Букваря для народных школ», по которому училась вся Российская империя, даже сейчас в некоторых школах он используется. Но эти люди – просто выдающиеся исторические личности. А Елизавета Дьяконова – сама история России, ее живая рана. Через ее душу прошла та убийственная трещина, которая лучших людей страны оторвала от тысячелетнего материка русского бытия. И когда грянули величайшие потрясения, эти люди, сами того не желая, оказались в стане врагов Руси. Как и Льва Толстого, но в несколько приземленном, бытовом смысле, эту девушку можно назвать «зеркалом русской революции». Она и умерла, как Толстой – неприкаянно, в пути...

Пора бежать на автобус. На прощание Нина Гавриловна покрутила ручку «граммофона Дьяконовых», из раструба с треском, шипением и какой-то чревовещательной утробностью зазвучал романс «Одно только слово». Пластинка была советская, дореволюционных не нашли.

По дороге к знакомой уже мне остановке я завернул поглядеть на дом, где жили Дьяконовы. Сейчас в нем размещается Школа детского творчества. А по соседству стоит деревянный особняк бабушки, которая души не чаяла в своей внучке Лизе. Этот дом бабушка перевезла в Нерехту из своей деревни и сделала в нем приют – кормила нищих, давала им пристанище. В нынешнее время здесь обитают нерехтские бомжи.

* * *

Этот рассказ будет неполон, если не упомянуть еще об одном эпизоде. В музее мне сообщили, что та высоченная колокольня, которую я видел на Базарной площади, недавно передана под подворье Свято-Троицкому Сыпанову монастырю. «Позвольте, так его ж упразднили в XVIII веке!» Оказывается, год назад монастырь возродился.

Вскоре, возвращаясь из детдома через Нерехту, я заглянул на городскую окраину. И не поверил глазам. На изумрудно-зеленом холме высилась белоснежная крепость с многоглавыми храмами. А по соседству, на взгорке поднялась еще одна крепость – из красного кирпича, с новопостроенными келейными корпусами. Эти два холма соединялись живой цепочкой из чинно идущих мантийных монахинь, инокинь, девушек в каких-то необычных апостольниках и совсем маленьких девочек в аккуратных платьицах. Откуда столько народу-то?! Из белой крепости раскатисто вдарил колокольный благовест, аж холмы задрожали, и монахини прибавили шагу. У самого Троицкого храма меня обогнал старичок на велосипеде, с белой пушистой бородой. Оказалось, священник. Беру благословение, лезу с вопросами – тот весело и как-то в рифму отмахивается ладошкой: «Не ко мне, не ко мне, к матушке игуменье-е...»

Прикладываюсь к чудотворным мощам преподобного Пахомия Нерехтского. Полусумрак. Древние иконы. У игуменьи Алексии (Ремизовой), бывшей насельницы Костромской Богоявленско-Анастасииной обители, тихий проникновенный голос. Интервью давать не стала («не монашеское это дело»), а просто поговорить согласилась. Монастырь, действительно, действует всего лишь год. Его развалины передали Церкви 13 лет назад, но только в 2005 году был освящен восстановленный Троицкий собор. Между тем паломничество сюда никогда не прекращалось. По преданию, преподобный Пахомий своими руками насыпал здешний холм, называемый теперь Пахомиевской горкой. Свой труд он завершил много веков назад 28 мая. Вот эта дата, наряду с 15 мая – днем памяти преподобного, собирала верующих у подножия бывшего монастыря. В народе полагают, что каждый, кто с верой и молитвой трижды от святого источника поднимется босиком на рукотворный холм и трижды спустится с него, получит молитвенное заступничество преподобного. До сих пор люди излечиваются таким образом, чему есть множество свидетельств. Сестры, которых в монастыре уже около 70 человек, путь по Пахомиевской горке проделывают по многу раз на дню – и также говорят о благодатности этого намоленного места.

– Матушка, а вы случаем не читали «Записки русской женщины» Елизаветы Дьяконовой? – не удержался я от вопроса. – Интересно знать ваше мнение...

– Дьяконова? Что-то не слышала про эту православную писательницу, – простодушно ответила монахиня.