– Начать рассказ следует с русского церковного раскола, который произошел в середине XVII века. Церковь раскололась тогда на две части – правящую и старообрядческую. Это было пагубно для русского народа и русской государственности, поэтому многие представители староверов и господствующей Церкви искали возможности исцелить рану. В XVIII веке шли очень сложные переговоры об объединении. Были надежды при Екатерине Второй достичь цели, Стародубское согласие желало этого, существовал проект Потемкина об образовании старообрядческой епархии в Новороссии под началом епископа правящей Церкви. Таким образом, граф надеялся привлечь на пустые земли работящих людей, но ничего не вышло. И лишь в правление императора Павла Первого благодаря как инициативе части московских, нижегородских, петербургских староверов, так и благодаря владыке Платону (Левшину) родилось единоверие. Сохранив все свои обычаи, обряд, оно признало власть епископата Русской Православной Церкви. У нас, в Петербурге, единоверие приняла Ниловская община, центром которой с конца XVIII века стал дом купца Нилова.

– Когда был построен ваш Никольский храм?

– Он строился довольно долго, более десяти лет. Окончательно был сдан, кажется, в 1838 году, но первый придел освятили в 1827 году. Купец Нилов устроил церковь у себя, на Захарьевской, а сюда перебралась часть общины, последовавшая за купцом Чурсиным. Он расстался со всем своим имением, чтобы получить средства на строительство храма. Этого было недостаточно, многие жертвовали.

– Почему архитектура церкви не древнерусская?

– Проект был составлен в царствование императора Александра Первого, согласно представлению власти о градостроительстве, потом был очень жесткий контроль за архитектурой столицы государя Николая Первого, он лично проверял проекты, вносил изменения и подписывал. Построить храм в другом ключе было невозможно.

– Что представлял из себя его приход?

– Основу составляли крепкие купеческие семьи. Улица Марата – бывшая Николаевская – была заселена множеством купеческих родов, занимавшихся не только торговлей. Например, Михаил Михайлович Диков писал книги по истории старообрядчества. Золотые годы для прихода наступили накануне революции. Здесь очень мощно кипела жизнь, в которой принимали участие несколько тысяч человек. При церкви было мужское реальное училище во имя цесаревича Алексея, выпускавшее финансистов, купцов, а также биологов. Дело в том, что директор училища князь Алексей Ухтомский был крупным ученым-физиологом. Имелись гимназия, лазарет, хранилище древнерусских книг, с массой редчайших вещей, например личных книг царя Иоанна Грозного. Никольское братство регулярно проводило конференции, собрания. Каждый третий день после Пасхи хор реального училища пел во дворцовой церкви, на службах с его участием очень любил бывать св.Царь-исповедник Николай Второй. Настоятелем в те годы был Семион Шлеев, будущий епископ Уфимский Симон. Он стал первым епископом, вышедшим из единоверцев.

– Есть мнение, что единоверие стало результатом некоего, скажем так, конформизма.

– Царство, разделившееся в самом себе, не устоит. Тревога за свое Отечество, любовь к нему, тоска по единству, мечта воссоздать его, заштопать, склеить разорванное, опасения за судьбу Церкви – вот что двигало единоверцами.

Все, чего староверы изначально хотели, – это жить по древнерусским церковным обрядам. Это не было антимонархическое движение. У последнего нашего Государя охрана была из старообрядцев, он им очень доверял, и они были преданы ему вплоть до того момента, когда он после отречения сам с ними расстался. Прихожанином нашей церкви был костромской крестьянин Осип Комиссаров, который спас от пули государя Александра Освободителя.

Конформизм – это внутренняя ущербность, но возьмем князя Ухтомского. Как он жил в советские годы, когда храм был уже закрыт? Вставал, служил в тайной молельне за библиотекой, там вокруг него собирались остатки прихода, потом шел со своей 6-й линии в университет, читал лекции, обедал, спал, ехал в лабораторию, которую возглавлял, проводил опыты, вечером снова совершал службу в молельне. Приход в конце 20-х не признал митрополита Сергия, ушел за владыкой Иосифом Петроградским в катакомбы. Он был непримирим к советской власти, ее попыткам поставить Церковь на колени, не желал идти ни на какие компромиссы. Все наши храмы в Питере в результате были уничтожены, а их было около восьми, и все, кроме Никольской церкви, коммунисты сровняли с землей. Единоверие оказалось наиболее правым, консервативным крылом Русской Церкви не только в понимании предания, но и во всех отношениях.

Именно к нам, в Никольский храм, пришла после революции Анна Ахматова, став прихожанкой. Она не была старообрядкой, но писала, что увидела у нас такую мощь, крепость, что не представляет, как можно по-другому строить церковную жизнь.

* * *

– У вас в роду были единоверцы, староверы?

– Да, были и старообрядцы, и новообрядцы. По материнской линии – купцы, по отцу – военные.

– Почему вы выбрали единоверие?

– У меня с детства было выражено тяготение к Древней Руси. Древняя церковная культура, устав, благочестие были ближе, чем то, что начало складываться после раскола под влиянием западноевропейской традиции.

– Ваши родители были верующими?

– Мой отец, капитан первого ранга, герой войны, из хорошего древнего рода. Он знал пять языков, закончил горный институт и, помимо этого, получил еще три высших военных образования: училище, академия, командные курсы. Для того чтобы «улучшить» происхождение, поработал какое-то время на заводе, но это не совсем помогло, его направили во флот, пообещав в случае отказа припомнить дворянское происхождение. Его главным увлечением за пределами службы была русская история, любовь к ней он привил и мне. Отец был человеком крайне правых взглядов. Исповедовал идею сильного государства, служения империи до последней капли крови. Слово «СССР» у нас в доме не звучало – только «Россия».

Ну а мама, как я сказал, была из купеческого рода, очень оборотистого. Они первыми в Петербурге организовали антикварную торговлю, поставляли антиквариат императорскому двору, и это отношение к эстетике сохранилось после революции. Мамин брат был деканом одного из факультетов театрального института, и вся семья у них была несколько либерального склада, но с упором на любовь к русской культуре.

События русской истории вплетались в историю нашего рода. Один из моих предков участвовал в знаменитом Стрелецком восстании, которое во многом вдохновлялось желанием постоять за старую Русь, за старую веру. Во время гражданской войны один из моих родственников воевал с красными у Колчака.

– Когда вы пришли к вере?

– В первой половине 70-х. Тогда вокруг кафе «Сайгон» сформировалась своеобразная молодежная община, где люди увлекались многими запретными в СССР идеями, но довольно сильна была прослойка православных. Из этого круга вышло немало священников, я был знаком с православной мыслительницей Татьяной Горичевой, православным был и ныне покойный поэт Виктор Кривулин.

– Кто вы по образованию?

– Психолог. После института проработал три года в закрытом детском учреждении. Там были дети с проблемами развития, потом в других местах, но в какой-то момент оказался на распутьи. Подумывал даже окончить курсы экскурсоводов. В то время в Князь-Владимирском соборе служил прозорливый старец отец Александр Козлов. Я к нему: «Батюшка, куда мне идти работать?» Он говорит: «Будешь заниматься наукой». «Мне никто ничего не предлагает, – отвечаю. – Может, экскурсоводом все-таки?» Он: «Нет, наукой нужно будет временно позаниматься». Я был в растерянности, но тут жена сообщает, что меня ищет моя бывшая заведующая кафедрой. Мы четыре года не виделись, но тут она меня разыскала и предложила закончить аспирантуру. Немыслимое дело.

Подобное потом повторялось неоднократно. Я знал удивительных старцев, например Петра Белявского, служившего в Мариенбурге. Он был духовником Царя-мученика Николая Второго, сидел в лагере, до Великой Отечественной войны не принимал советской власти, а во время войны заявил, что поздно разбирать, кто прав, кто виноват, нужно служить Отечеству. Был духовником Патриарха. Однажды я приехал к нему поделиться затруднением. Жена моя из атеистической семьи, не хотела венчаться, даже сына первого мне удалось крестить не без труда. Говорю батюшке: «Жена венчаться не хочет, что делать?» А он: «Ничего, повенчаю вас и умру». Через четыре дня жена говорит: «Давай-ка повенчаемся». Венчались тайно, из гостей только мои знакомые священники. Зима была лютая, в снегах все. Батюшка нас обвенчал, и через три недели, действительно, отошел ко Господу.

Третьей важной встречей было знакомство со старцем Николаем Гурьяновым. Я приехал в гости к другу, отцу Владимиру Цветкову, тоже психологу, у которого был приход в Кобыло-Городище, это рядом с островом Залит. Отец Николай зашел в гости по пути к себе, у нас состоялся большой разговор. Отец Николай учил любить природу, мир, не слишком уклоняясь в мир головных идей, сделал много замечаний относительно моей духовной жизни, а потом, когда я отправился его проводить на пристань, батюшка сказал: «У тебя есть два пути в жизни. Один – в священство, другой – в сумасшедший дом». Я был ревностен тогда не по разуму, не буду уточнять подробности. Это было очень неожиданно и определило дальнейший путь.

* * *

– Вы совмещаете священническое служение и работу психологом?

– Да, совмещаю, преподаю в пединституте, доцент, кандидат наук и прочее.

– Почему вы при любви к истории выбрали профессиональный путь психолога?

– Отчасти это было делом случая, отчасти из интереса к людям, желание их понять, помочь.

– Насколько совместима психология как наука с верой?

– Есть много школ, направлений. На улице Ломоносова у нас заседает общество православных психологов, школа психологов-идеалистов существовала в России и до революции. Если вы исповедуете трихотомическую концепцию личности апостола Павла о духе, душе и теле, это одна методология, а если марксистко-ленинскую, то другая. Я лично занимаюсь психодиагностикой. Это узкая, практически направленная дисциплина, но страшно интересная. Вообще мне кажется, что каждый священник должен иметь базовое психологическое образование, в том числе и в плане практической психологии, коррекции, диагностики.

Что лично мне дала психология? Умение понимать, что есть внешнее и что есть внутреннее в человеке, понимать, где заканчивается одно и начинается другое. Человек приходит ко мне на исповедь с какой-то тревогой, и я пытаюсь понять ее корни, откуда раздражительность, пытаюсь, переступив через внешнюю симптоматику, выйти на глубинные проблемы.

– Какие направления психологии наиболее противоречат православной традиции?

– Возьмем, к примеру, учение Юнга о тенях. Тени – это те проблемы, помыслы, которые вытесняются в область подсознания и бесконтрольно ведут там разрушительную работу. Последователи Юнга полагают, что требуется тени вытаскивать из подсознания, дать помыслам, образам подсознания как-то реализоваться, и тем ослабить их. То есть лучше согрешить, чем подавлять грех, отдаться греховному помыслу, а не бороться с ним – такая антихристианская позиция. А христианство юнгианцы обвиняют в том, что оно требует загонять проблемы внутрь, усиливая тени. Это неправда. Мы учим побеждать помыслы на дальних подходах, когда они еще совсем слабы, тени как таковой еще нет. Учим побеждать свои грехи, среди прочего, юмором, смехом над собой, попаляющим гордыню, то есть обезоруживать грех, не загоняя его, не травмируя. И, наконец, исповедь – это как раз выявление всего греховного в человеке, но с тем, чтобы победить его, а не сдаться, освободиться через любовь к Богу и самоуважение.

* * *

– Теперь мне хотелось бы задать несколько вопросов о нынешнем положении дел в петербургском единоверии, вашем храме и общине. Когда храм был закрыт?

– По одним бумагам в 21-м году, по другим – в 22-м, возможно, поэтапно закрывали. Сначала передали под театральный склад, потом НКВД, курировавшему исследования Арктики и Антарктики. Именно тогда там начали размещать музей. Самостоятельной структурой музей не был, являлся частью института с тем же названием, имеющего громадные помещения. Но, когда в 90-е годы встал вопрос о передаче храма нашей общине, музей быстро добился статуса самостоятельного объекта федерального значения. Более десяти лет бьемся. Было множество решений судов в нашу пользу, 5 мая вышло распоряжение правительства, но при условии, что город выделит музею другое помещение. А это, конечно, очень дорого. Можно было бы, наверное, найти какой-то компромисс, выделить нам один из приделов, хотя бы около ста квадратных метров.

Но директор музея мне сказал как-то: «Мы еще развернем «Аврору», а потом бабахнем». Сейчас вообще ничего не говорит, уверен в непотопляемости. Его поддерживают вице-спикер Госдумы Артур Чилингаров и другие полярники.

А в часовенке молиться затруднительно. Больше десяти человек не поместится, тем более что у нас, по древнему обряду, принято земные поклоны делать, требуется пространство вокруг каждого верующего. Мы сохраняем все традиции, всенощное бдение, например, пять – пять с половиной часов продолжается.

– То есть ситуация безнадежная?

– Все от Бога зависит. Господь сильнее любых сил.

– Ваша община единственная в городе, сколько в ней человек?

– Да, единственная, в общине около тридцати человек. Это и врачи, и рабочие, и преподаватели. Поначалу были старые прихожане храма, которые в детстве в него ходили. Сейчас они отошли ко Господу. Один из них принес нам замечательный древний образ Тихвинской Божией Матери – вынес его когда-то вместе с дядей из огня, когда наши образа здесь уничтожали. У меня хранятся мощи св.Анны Кашинской, наш приход в начале века много сделал до революции для ее вторичного прославления. Как вы помните, св.Анну деканонизировали после раскола за то, что пальцы ее мощей были сложены двуперстно. В память о заслугах нашего прихода в Кашине сделали спил с мощей и передали нам. Огромный крестный ход шел по Петербургу, шли и старообрядцы, и новообрядцы.

– Есть надежды на возрождение у единоверия в Петербурге?