ЧТЕНИЕ
 Сегодня мы предлагаем вашему вниманию |
Взявший нож от ножа и погибнет
Нет слов, чтобы передать, как он убивался о ноже, который у него украли из машины отверточники.
Они как делают? Вставляют в дверной замок отвертку с плоским шлицем или половинку ножниц и проворачивают – готово дело, машина открыта.
Ему было жалко и других украденных ценных вещей, сломанного дверного замка – машину открытой же не оставишь? – но жальчее всего было ножа.
Да и то сказать, шоферу дальнего боя без ножа на трассе не можно. Огурчики там порезать, хлебушек с колбаской или лучок покрошить. И вообще, спокойнее себя чувствуешь, когда двое или трое к тебе в тихом месте подходят, – с ножом всегда отобьешься, лишь бы у них пистолета не оказалось.
Тот нож ему подарил друг – в память об их мужской дружбе, которая родилась и намертво спаяла их на Крайнем Севере. Нож был с наборной костяной рукояткой, полированным лезвием и нежно-розовым чехлом из свиной кожи, который был окован по краям медью.
Эх, до чего же был хорош нож! Сросся он с ним, как с верным другом, который не раз выручал в беде. А тут эти отверточники! Им-то такой нож без надобности, душонки больно мелкие – лишь бы шибануть себе на дозу.
Примерно через неделю после кражи случилась у него знаменательная встреча, которая круто изменила всю его жизнь.
Встретилась ему благочестивая Божия старушка, которая объяснила значение Иисусовой молитвы и научила его молиться: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя», или можно кратко: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Бабушка расположилась к нему как к родному и на примерах своей собственной судьбы смогла крепко убедить его в том, что если творить эту молитву постоянно, то никакая беда в пути (особенно ночью), да и вообще в жизни, с тобой приключиться не может.
Бабушка была – по всему видно – святой жизни. Он простодушно поверил ей и стал молиться оной молитвой несколько тысяч раз в день.
Сначала он молился по четочкам и вел молитвам счет, а затем, когда молитва вошла ему в мозг и сердце, растворясь в крови, как акварель в воде, он стал молиться мысленно, не вынимая четок из кармана.
Дошло до того, что вроде бы он говорит с кем-то или делает что-нибудь, а молитва сама в нем проговаривается, без шевеления языка, как бы без его волевого усилия. Можно сказать, молитва самостоятельно начала жить в нем. Любую работу он стал выполнять механически – лишь бы не упустить, не утратить плавное течение молитвы…
Ребята на него стали обижаться – рассеян стал, мол, отвечаешь иногда невпопад, не интересуешься работой. Но он не обращал на них внимания, так как все мирские интересы отошли далеко назад, а все душевные силы его были направлены на молитву, и единственный смысл своего бытия он видел только в ежеминутном единении с Господом Богом.
Непрестанные усилия по призыванию Божьего имени в Иисусовой молитве не сразу, но шаг за шагом стали менять его внутреннюю жизнь.
Он стал менее грубым и свирепым, полюбил чтение святоотеческих книг и Библии, а через посещение церкви и частое причастие потихоньку начал превращаться в доброго христианина.
Но диавола – врага спасения – такие перемены в человеке, которого он уже считал полностью своим рабом, не устраивают. Враг ополчился на него и начал смертельно вредить. Много было таких случаев, когда лишь Господь берег его от смерти; но об этом потом, прежде надо дорассказать случай с ножом.
Итак, взамен украденного нужен был другой нож.
Долго, придирчиво он искал себе нового друга и все никак не мог найти. То сталь была слабовата, то ручка слишком корявая – в ладонь не ложится, то размер не подходил, то цена за путевый нож была непомерной и т.д.
Наконец его крестный отец, который к тому времени тяжко болел и был почти при смерти, подарил ему нож, хотя он его не просил и ничего не рассказывал ему о своих поисках ножа.
Это был желанный нож – нож, о котором он лишь мечтал. Всем ножам нож!
Видно было, что делал клинок с великой любовью настоящий мастер и знаток своего дела. Такие ножи и ножны к ним делаются не спеша, основательно, наверное, так же в Японии создают самурайские остроотточенные шашки. Хочешь – в бой с ними иди, а хочешь – на стенку вешай для красоты.
Угрел, угрел крестный ему сердце своим подарком.
Он тут же продел петлю ножен в брючный ремень и уж с того дня не расставался с подаренным ножом.
Саня, когда увидел подарок во всей его красе, недовольно буркнул: «Что? Хочешь, чтобы менты нож отняли и под статью подвели?» Не разделил Сашка с ним радость подарка. Ну, да ладно. Саня в ножах, а главное – в жизни, не разбирается…
И вот душной летней ночью он поставил машину на стоянку и отправился домой. На обочине трассы он увидел человека. Это был глубокий старик, по виду старше 70 лет, с черным, как у шахтера из забоя, лицом, на котором резко выделялись белки глаз и розовые ободки век.
Внешность старика (как и само его присутствие в столь поздний час на улице) была необычной. Руки, шея, все видимые участки тела были тоже черны, за исключением розовых ладоней, которые непрерывно двигались у него по телу, будто он что-то ощупывал или искал на своем теле.
Странно. В городе уже лет тридцать не топят углем. Все котельные работают на газе или на мазуте. Да и какой может быть уголь летом? И по силам ли такому деду разгрузка угля?
Он обратился к старику с расспросами: кто ты, откуда, зачем здесь стоишь и т.д., – думая ему помочь. Дед, странно улыбаясь, скорее даже гримасничая, отвечал вразнобой, с каким-то иным, жутким значением слов. Особенно зловещим смысл его слов стал после вопроса о вере в Бога – дед вдруг ощерился, обнажив редкие клыки, и, зыркнув стеклянным взглядом мертвых глаз, протяжно просипел: «Знаем мы вашего Бога…»
Чувствуя, что тихий ужас охватывает его с головы до ног, лезет ему за воротник холодом, вызывая мурашки и нервную дрожь, он малодушно произнес: «Дедушка, так я пойду?» Старик скособочился и прорек: «Иди, иди. От меня далеко не уйдешь».
Отойдя на ватных ногах метров тридцать от деда, он остановился, встав в густую тень, производимую деревьями от ярких фонарей на обочине трассы. Обернулся.
Дед стоял на том же месте и, оскалившись, манил его к себе рукой, словно забыл ему что-то сказать.
Тут раздались возбужденные голоса и из-за угла показалась группа молодых людей, которые, размахивая руками, о чем-то оживленно спорили между собой, называя своего, как он понял, предводителя именем Антон.
Все еще не до конца осознавая, кто был тот, отвратительного вида пожилой человек, осязая рукой рукоять ножа, он самонадеянно подумал заступиться за старика, если эти парни вздумают обидеть деда.
Однако те быстро проследовали вдоль больничного забора, не обратив никакого внимания на деда, будто его там и не было.
Стараясь больше не думать о мерзком старикашке, чувствуя спиной его недобрый взгляд на себе, он пошел обычным путем к себе домой.
Не пройдя и ста шагов, он услышал гулкий топот нескольких ног, быстро догонявших его. Объяснять бывалому человеку, что этот топот значит ночью на пустынной улице, не надо.
Вот кабы левая нога не дешевила, он бы оторвался от преследователей! Ведь бегал он в молодые годы прекрасно, даже призы какие-то получал на соревнованиях…
Он юркнул во двор и, прижавшись спиной (чтобы не обошли с тыла) к кирпичной стене, приготовился принять бой.
Их было пятеро. Как показывают в фальшивых фильмах про бандитов, они подходили к нему полукругом, тяжело дыша после стремительного бега, и вдруг остановились, мучительно соображая, что же делать дальше, ибо жертва, за которой они только что гнались, не молит их о пощаде, да и вообще ведет себя как-то необычно – не дергается.
Он испытывал страшное напряжение. Сердце готово было выпрыгнуть из груди от волнения. Левый локоть с силой прижимал к бедру рукоять ножа, а правая рука зудела от желания немедленно выхватить нож и действовать…
В то же время Иисусова молитва жила и работала в нем. Он почувствовал сласть молитвы – как терпкое красное вино – на своих губах, на языке, во всей своей внутренности.
Страх отступил.
Делая свое обычное молитвенное дело, ему стало понятно, что он сейчас молится Божьему Сыну не о своем спасении от бандитов, а просто молится чистым умом, бесстрастно – вообще – о своем глобальном спасении. Дескать, пусть на все будет Святая воля Твоя.
Струна, которая была перетянута и вот-вот должна была со звоном лопнуть, ослабла, почти перестала вибрировать. В нем зазвучала тишина. Тишина вечности…
Сколько же так продолжалось? Может быть, пять секунд, а может быть, и минуту. Наконец вожак стаи, которого бандиты звали Антоном, решился напасть и с криком, выхватив что-то: кастет или нож, он не разглядел, бросился с расстояния пяти-семи метров на него.
Делатель Иисусовой молитвы перекрестился и отчетливо произнес: «Что, Антоний? Бога не боишься?» Антон, будто с разбега натолкнулся на стену, резко опустил руки, отступил на пару шагов назад и в изумлении прокричал: «Ты поп!» – имея в виду его бороду и длинные волосы, стянутые на затылке резинкой.
«Я не поп, я мирянин», – как можно спокойнее произнес он.
«А это еще что? Кто ты?!» – остолбенел Антоний, пораженный неподдельным ужасом оттого, что его имя было сказано незнакомым, не испугавшегося его бандитского наскока, церковного вида человеком.
Пошел обмен репликами. Завязался разговор. Оказывается, им нужны деньги, чтобы купить еду. Но еду непростую: им нужен коньяк, ветчина, дорогая колбаса.
Он добровольно предложил купить им, если они голодны, хлеба, тушенки, консервов в ночном магазине.
Шайка разбойников, видя, что атаки не вышло, глухо ворча, расселась на оградке палисадника.
Для них – стаи волков – в тот поздний час он благовествовал об Иисусе Христе. О Его целях и задачах на земле. О Его жизни, крестных мучениях и смерти. И о Воскресении…
Все бандиты с неподдельным интересом слушали святую библейскую историю. Антон задавал много вопросов о вере, ругал алчность попов, из-за которой он не хочет ходить в церковь, хотя в Бога верит, очень удивлялся случаю о благоразумном разбойнике.
Пришло время расставаться.
Они стали почти друзьями. Тогда он достал из ножен свой нож и показал его Антону, сопроводив словами: «Смотри! Больше так не делай! Люберцы – своеобразный город. Не знаешь, на кого ночью нарвешься».
Антон, в удивлении глядя на блестящий холодом клинок, воскликнул: «Почему же ты меня им не ударил? Ведь ты был бы прав!»
Он неожиданно для самого себя ответил ему словами пушкинского юродивого Никитки: «Богородица не велит». – «А что Она велит?» – «Велит молиться Сыну Своему: Господи Иисусе Христе, помилуй нас. Сам же Христос заповедал Своим ученикам о ноже так: взявший нож от ножа и погибнет».
Он пришел домой под утро. Снял с себя ножны с ножом, обернул их чистой тряпочкой и засунул сверток в дальний угол на верхней полке шкафа.
Более уже никогда он не брал этот нож в руки. Аминь.
Человек жить без веры не может
Без Веры жить нельзя. Но не можем мы, русские люди, или не хотим жить своим умом. Обленились мозгами своими, отупели, что ли. Не видим и не хотим понимать значения очевидных вещей.
Еще несколько лет назад мы верили в демократию, в какие-то особенные, не виданные ранее общечеловеческие ценности. Говорили с сугубой верой: Запад нам поможет! Но прошли, промчались лихие 15 лет, как страна наша развалилась, а Запад нам так и не помог, и ценности его нам тоже не помогли. Тогда взгляды наших доверчивых людей обратились на Восток. На Китай и все такое прочее. Давай, дескать, всеобщий фень-шуй.
На восток глядим, глядим на запад. А на Небо взгляды не возводим. И под ноги глянуть не хотим – на свое, русское, корневое, православное. Жизнь Духа позабыли, вменили ни во что. Опыт благочестивых предков наших и вспоминать не хотим. В жизнь будущего века не верим, воскресения мертвых не ждем. А правильно ли, хорошо ли оно – чужебесие это, иностранное? Хочу сказать свое слово.
Лет семь назад, в командировке, когда я, согбенный, стирал свое бельишко над раковиной, мне вступило в спину. Да так вступило – ни согнуться, ни разогнуться. Острая боль пронзает поясницу, швыряет на пол, если вздумаешь ей сопротивляться. Знающий – да разумеет.
Как добрался до дому, лучше не вспоминать – и татарину злому не пожелаю такого. Прошла в мучениях неделя – боль в пояснице не утихает. На работу ходить не могу. Спать не могу. Жить не могу.
Тут Игорь мне говорит: я к костоправу сейчас хожу, лечу спину – айда со мной.
Костоправ пощупал мою спину и говорит: молодец, что пришел, еще немного затянул, и в ноги пошло бы.
Ну, думаю, везуха мне вышла. И меня в тот момент не насторожили его слова: «Сейчас пройдешь у меня курс лечения, а затем надо каждые полгода ходить на лечение-профилактику». Мне-то главное, чтобы в ноги не пошло. Ноги не только волков кормят.
Положил меня костоправушка на клеенчатую кушетку, покрытую несвежей, мятой простынкой. Помял он мне поясницу маленько, будто ущупать что-то хотел крепкими пальцами, понатыкал тонюсеньких иголок (не больно совсем, легче комариного укуса) и оставил одного.
Чую, зажег он ароматические палочки с приторным таким, вонючим душком. Музычку включил соответствующую: «Дзинь – динь-динь-динь-динь». Понимаю, что не наше все это, чужеземное, косоглазым китайцам свойственное. Да ладно, думаю. Лишь бы помогло – спину бы мне отпустило да в ноги не пошло.
Прошло минут тридцать. Костоправ иголки вынул, говорит: «Держись руками за изголовье». А сам стал тянуть меня за ступни, вроде как вытягивает меня в длину. Затем перевернул меня на спину и снова потянул за ноги. Заставил сесть на кушетке – стал давить на плечи, как бы скручивая их по отношению к поясу.
– Все. Одевайся, придешь завтра в это же время.
Когда я оделся, костоправ показал мне пластиковый макет человеческого хребта. Наукообразно и туманно объяснил он мне на этом хребте природу моей беды.
Давай, говорит, деньги – а деньги, между прочим, немалые, можно легковушке бак бензином заправить. Что тут поделаешь? Успокаиваю себя: ведь это же для здоровья – жить-то с такой скрюченной спиной не можно.
Так же прошла еще одна процедура. За ней еще одна, и еще.
Постепенно мне стало казаться, что костоправ мой жульничает. Неприятно поразил потогонный метод его работы. Как на конвейере. Кабинет был разделен плотной материей на четыре секции с кушетками, на которых он тискал и колол китайскими иголками посетителей обоего пола – одного за другим. А за дверями кабинета всегда сидела очередь таких же, как и я, бедолаг.
Примерно через 10 сеансов он спрашивает у меня: «Ну как? Помогает лечение?» А я и сам не пойму – помогает мне его лечение или нет. Только чувствую, закипаю я, терпение мое кончается: ездить к нему на другой конец города да оставлять у него по 40 литров бензина каждый раз – легко ли?
Масла в занимающийся в моей душе огонь подлила моя супруга, когда я рассказал ей и показал на ней смысл костоправских процедур. Она удивилась и расстроилась: «И ты за это платишь такие деньги?» Досада взяла меня: вот ведь бабий ум – цепучий какой!
Примерно на пятнадцатом посещении костоправа я спросил его, когда у нас будет последний сеанс. Не пора ли заканчивать?
– Приходи, – отвечает он мне, – в среду, тогда и посмотрим.
В среду ничего нового не произошло, равно и в четверг. Настала пятница.
В пятницу после известной и уже ставшей тяготить меня своим однообразием процедуры я решительно спросил: «Когда?»
– Приходи в понедельник в это же время.
Когда я подходил к станции метро, гнусно мне стало на душе от всего этого ритуала и созрело у меня в мозгу окончательное решение: к костоправу больше не ходить и дел с ним не иметь.
В понедельник, когда я не пришел к нему на сеанс, он сам мне начал названивать да так ласково стал меня уговаривать: дескать, в любое время приходи, только лишь приди, а не то хуже будет – в ноги пойдет.
А я постеснялся ему прямо сказать, мол, шарлатан ты, мил-человек. Спина-то как болела, так и болит, и толка от тебя никакого. Смалодушничал я, побоялся обидеть человека. Обиняками объяснился: денег нет, да и на работе завал – работы невпроворот, нет времени ездить, то да се.
После воскресной службы в нашем Преображенском храме, которую я с трудом отстоял, налегая всем телом на перильце лестницы, ведущей на звонницу, ко мне подошел наш местный дурачок Сережа – Божий человек, которому наши бабульки приписывают некоторую прозорливость, и, взяв меня за обе руки выше запястья, неожиданно для меня произнес: «А ведь ты к колдуну ходишь. Тебе в том каяться надо».
Я растерялся и заробел: «Сережа, спина болит».
Сережа завел глаза под лоб, будто высматривал самую верхнюю точку небесной сферы, задумался и сказал: «Спи на дровах. Клади ежедневно тридцать земных поклонов с Иисусовой молитвой. Затем еще три поклона – во имя Отца и Сына и Святаго Духа. И последний поклон – аминь. И оздоровишься, и жить будешь».
Я все сделал по Сережиному глаголу: исповедался, причастился, снял дверь с петель у шкафа и положил ее для сна на свой одр. Поначалу с великим трудом, превозмогая себя, затем все легче и легче я стал класть земные поклоны. И как-то незаметно, с течением времени, поясница моя прошла и уж до сегодняшнего дня не досаждает мне болью.
Случай на посту ГАИ
Это произошло в Прощеное воскресенье.
Отстояв обедню в Преображенском соборе Николо-Угрешского монастыря, я поехал возвращать дорогой, белого цвета автомобиль владельцу, у которого брал его на несколько дней для представительских целей.
Проехав мост через Москву-реку, я оглянулся на приветливые монастырские главки, которые видны с московской кольцевой дороги. Перекрестился, мысленно помолившись: «Преподобный отче Николае, моли Бога о нас».
Места эти – святые для каждого русского человека. Вдоль реки Москвы шел на битву с татарами князь Дмитрий Донской. В его воинстве были монахи-схимники Ослябя и Пересвет, которых благословил на смертный бой на Куликовом поле игумен земли Русской Сергий Радонежский. Здесь св. князю в столпе нетварного света явилась чудотворная икона Николая Угодника. Святой князь сказал тогда: «Сия (икона) угреша сердце мое». И после победы на Куликовом поле повелел на этом месте основать Николо-Угрешский монастырь. А город, который обустроился вокруг монастыря, до революции назывался ласковым теплым словом Угреша.
С тех пор эта земля находится под особым покровительством святителя Николая, а в монастыре, в драгоценном ковчежце, хранится кусочек его мощей.
* * *
После нескольких морозных, под двадцать градусов, дней наступила оттепель.
Минус два – в Москве это слякоть на дороге в палец толщиной: химический реагент и талый снег. А мне, водителю дорогого автомобиля, – что? Только успевай промывать лобовое стекло да дави ногой на педаль газа – машина сама летит.
Съехав с кольцевой автодороги по указателю «Братеево», «Марьино», я плавно, в полном соответствии с указателем скорости 40 км/ч подъезжаю к милицейскому посту ГАИ.
Взмах полосатой палки. Приказ остановиться и встать к обочине. Сержант спрашивает документы: водительские права, техпаспорт, доверенность на управление автомобилем, страховку. Все в порядке.
– А техосмотр у вас есть?
– Техосмотра нет.
В машине под лобовым стеклом вместо картонки с техосмотром стоят на иконе, освящая мне путь, святые Царственные мученики: Царь Николай II с семейством.
На эту икону с сомнением поглядел сержант. Мои слова о том, что машина не моя и я управляю ей по доверенности всего лишь два дня, не нашли понимания у инспектора.
– Пройдемте на пост.
У двери служебного помещения сержант обернулся ко мне и сказал с раздражением:
– Стойте здесь.
Он, видимо, принял меня за богатого человека – раз я ехал на такой машине – и был раздосадован тем, что я сразу не предложил ему отступного. Теперь ему придется заниматься бумажной тягомотиной, вместо того чтобы сшибать легкие деньги с более расторопных и догадливых водителей.
Прошло десять минут. Никто меня не замечает, никому я не нужен. Я забрал из машины шерстяную шапку и Библию и приготовился к длительному ожиданию…
Я читал в Евангелии, как Иисус с учениками восходил во Иерусалим; как Сын Человеческий был предан первосвященникам и осужден на смерть; был предан язычникам, и те поругались над Ним – били Его, оплевали Его и убили Его; и как в третий день Он воскрес.
Несколько раз, когда терпение мое почти лопалось, я хотел зайти в милицейскую будку и решить свой «вопрос» за деньги, но что-то останавливало меня, как бы преграждая путь. Я медлил, но потом злился на свою нерешительность.
Слова Христа «по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь; претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24, 12-13) открылись мне в виде обратной пропорции: чтобы уменьшить творящееся вокруг нас беззаконие, надо увеличить в наших сердцах любовь, что без терпения невозможно. То есть обязательное условие – любовь – родит терпение, а терпение до конца есть спасение.
Терпение – спасение. Спасение – терпение.
Из этого я сделал вывод, что мне нужно найти место в своем сердце для любви к ментам-гаишникам и потерпеть. Просто постоять и потерпеть.
Я, оправдывая их, принялся думать, что они не такие уж злые и пропащие люди, как о них принято говорить среди шоферской братии, – у них просто такая работа. Да и мы, водители, сами великие грешники, развращаем их своими подачками, приучаем их брать мзду.
Пребывая в таком настроении некоторое время, я познал, что главный мой недостаток – это отсутствие любви к людям и отсутствие подлинного терпения и смирения. После этого внутреннего открытия и последовавшего за ним желания стать лучше мое ожидание стало более легким и даже, странно сказать, каким-то радостным.
* * *
Наконец, когда уже прошло более часа моего стояния на открытом воздухе и я совершенно заледенел, из милицейской жарко натопленной будки вышел молоденький, с девичьим румянцем на щеках, лейтенант и спросил, указывая на авто: «Ваша?» «Моя», – я обреченно кивнул головой. «Почему не заходите?» – «Сержант сказал, чтобы я ждал здесь, у двери. Вот я и вырабатываю терпение, стою, где мне указано, смиряюсь».
Тень догадки и удивления мелькнула на лице лейтенанта: «Вы верующий?» «Да, я верующий», – просто ответил я. «Точно верующий?» – впился в меня глазами строгий судья, по летам годный мне в сыновья.
Его слова особенно легли мне на сердце: я ощутил себя словно стоящим на исповеди перед невидимым Христом – нельзя солгать…
А точно ли я верующий? Есть ли во мне вера? Хотя бы малейшая часть того горчичного зерна, которое двигает горы? Или то, что я полагаю верой, есть просто дань церковному благочестию и традициям?
Не лгу ли я? Не лукавлю ли я сам себе, именуя соблюдение ритуалов верой в Бога?
На беду вспомнилось, как в позапрошлое воскресенье, перед началом литургии, когда я шагнул за церковную ограду и стал креститься на золотые купола с крестами, вдруг за моей спиной, указывая на меня перстом, дико, по-сатанински захохотала дебильная девочка-подросток, собиравшая милостыню у ворот.
Меня прошиб озноб – мне ясно представилось, что бесы, которые ее мучают, теперь смеются и потешаются над моей «верой». Ведь сами-то «бесы веруют и трепещут», им ли не знать меру веры?
Тогда я, желая немедленно оправдаться перед лейтенантом, стал вспоминать свои добрые дела, которых, как я полагал, было достаточно, но тотчас, из-за яда своего тщеславия и гордости, понял легковесность и неосновательность всех этих дел.
Получалось вот как: нет у меня ни собственно веры, ни дел, без которых, как тело без духа, вера мертва есть.
И совсем уж к несчастью, мне пришло на ум, что и судьбинушка-то моя не совсем заладилась, и, скорбя, не зная, что ответить, я надолго замолчал, пытаясь творить в уме Иисусову молитву, справедливо полагая, что Господь, если Ему будет угодно, Сам вразумит меня, что сказать…
* * *
«Так, вы верующий?» – вопросил третий раз, не выдержав затянувшейся паузы, лейтенант.
В Евангелии Иисус три раза, чтобы простить предательство, обращается по имени-отчеству к апостолу Петру (действительно, какой же он Петр Камень после такого?): «Симон Ионин! Любишь ли ты меня? Петр говорит ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя» (Ин. 21, 16).
Воспоминание о Петре, которого Иисус любит и хочет вновь приблизить к Себе, невзирая на его предательское отступничество, укрепило меня – ведь и я люблю Бога, и Бог любит всех нас. А ведь любовь, по апостольскому слову, больше веры; и вера без любви – медь звенящая.
Эта мысль оживила меня…
Итак, я люблю Бога, верю в Его милость ко мне, верю в воскресение мертвых и жизнь будущего века. Разве это не вера? Конечно, вера!
«Да, я верующий. Верую в Отца и Сына и Святаго Духа», – сказал я и, сняв с головы шапку, перекрестился.
Напряженное лицо лейтенанта просветлело. «Ну, тогда забирайте ваши документы и езжайте с Богом, а я желаю вам счастливого пути», – неожиданно дружелюбно закончил лейтенант и, улыбаясь, протянул мне водительское удостоверение и техпаспорт от машины. «Скажите, как вас зовут? И… вы верующий?» – спросил я. «Зовут меня Николай. Я верующий. Особенно мама с бабушкой у меня верующие, они-то и назвали меня в честь нашего Николая Угодника».
После этих слов я почувствовал волну особенной теплоты, словно Христос дунул на нас Своим дыханием, давая нам, как и Своим ученикам, Духа Святого.
А как же? Ведь сказано: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Я глубоко, во внутренний карман куртки, запрятал шоферские документы, сел в автомобиль, бесшумно завел мощный мотор и медленно покатил, не разбирая, в совершенно ненужную мне сторону. Куда глаза глядят… Спешить теперь было некуда.
Незаметно, благодаря краткой близости Неба, что-то изменилось во мне, какая-то неисправность в душе исчезла. Стало легче дышать.
Мне хотелось, как можно дольше удержать в себе, как в термосе, теплоту сошедшей на меня и растворившейся в крови благодати, глаза туманились тихими слезами, которые я не торопился утирать, воспринимая их как Божий дар Утешителя.
И когда примерно через километр я подозрительно медленно проехал мимо сидевших в засаде гаишников, те, не двигаясь с места, проводили меня долгими бессильными взглядами.
Видимо, как охотничьи псы чуют, что зверь им не по зубам, так и они почувствовали, что сейчас, в данный момент, я нахожусь вне их ментовской власти. Аминь.
Слезы (рассказ священника)
Очень тяжело у нас двигалось строительство каменного храма. Сколько было искушений, скорбей и нестроений! Причин, по которым стройка не двигалась, было много, но основная – это конечно же нехватка денег.
Однажды Николай – мой первый помощник по строительству и алтарник, молодой мужик, молчаливый и богобоязненный – сказал, что его родной брат Анатолий, градоначальник нашего города, хочет встретиться со мной и поговорить.
Я, зная его благочестивую матушку, а также труды и усердие самого Николая, наивно подумал, что его родной брат сможет помочь нам в строительном деле и хочет, видимо, дать нам для этого денег.
И так благодушно настроенный, я прибыл в назначенное мне время в казенный дом, на фронтоне которого развевался государственный флаг. В приемной секретаря не оказалось, и через широко раскрытую дверь я вошел в огромный кабинет начальника. Пройдя кабинет, размером со школьный спортзал, я подошел к комнате отдыха. На столике у окна стояли несколько початых бутылок водки и пива, на тарелках лежали крупно накромсанные ломти сала, колбасы и хлеба.
Сам хозяин кабинета – Анатолий, мужчина средних лет, более чем крупной комплекции, с бритой налысо головой и свекольного цвета лицом – пил водку со своим помощником по финансовой части по фамилии Фуцман.
Я поздоровался, попросил разрешения войти и сел рядом с ними на предложенный мне стул.
Однако разговор пошел совсем не так, как мне представлялось.
«Вот ты, поп, пришел ко мне просить денег, – начал говорить Анатолий, – а я денег тебе не дам. Я считаю, что все вы, попы, жулики, мракобесы, толкаете людей в средневековье, голову дурите, мешаете людям жить и жизни радоваться. Ну, ладно, мать моя – старая дура – молится с утра до вечера, ладаном всю квартиру свою провоняла, не продохнуть. Но так и Колька, брательник мой, по ее стопам пошел, кроме Бога, ни о чем говорить не хочет. Ему надо, пока молодой, с бабами гулять, водку пить, пока здоровье позволяет. А он что?.. Я тут ему место подыскал хлебное, ничего делать не надо – коммерсантов контролировать и гонять, чтобы те не наглели и деньги мне вовремя платили. Так Колька отказался: не хочу, говорит, людей мучить, грязные деньги в руки брать.
О, как! Работать подо мной не хочет, а на стройку церкви, значит, денег дай.
Слушай внимательно, попик, что я тебе скажу: перестань ты людям морочить голову со своим Богом. А не то, – он сжал свою ладонь в кулак, размером с небольшой арбуз, – я тебя так жиману, плевка мокрого не останется. Понял? Ведь ты и сам-то, небось, в Бога не веришь. Делаешь вид только. Рясу носишь – ишь, Иисус Христос выискался. А на самом деле, ты актер-неудачник из погорелого театра. Тебе все это нужно, чтобы людей обирать, наживаться, вымогать последние копейки у старух. Я вас, мошенников, не знаю, что ли? Все вы пьяницы и бездельники, работать не хотите, дурью маетесь. Вы, попы, – нарост на теле трудового народа. Вас надо срывать лопатой, а на этом месте создавать что-нибудь полезное для людей: дискотеку, ресторан или чего другое. А если ничего не подвернется, то пусть уж лучше пустырь будет растоптанный, лишь бы вас не видеть и не слышать вашу брехню. Короче. Если я узнаю, что Колька у тебя там опять крутится, пришлю к тебе своих пацанов – они тебе руки-ноги арматурой переломают, инвалидом сделают, если не поймешь по-хорошему. А теперь, поп, давай садись ближе к столу, выпьем с тобой по стакану, да и закончим наш разговор».
Анатолий схватил бутылку водки и опрокинул ее в стакан так, что горлышко звякнуло об донце стакана, ловко налил до краев.
– Бери, пей…
– Благодарствую за угощение, но я не потребляю.
* * *
Как я вышел из кабинета и добрался домой, не помню.
Казалось, что еще немного, и я сойду с ума или умру. Предметы расплывались перед глазами, и я не понимал, что со мной происходит. Мне было невыносимо обидно и горько, что меня, Божьего иерея, так обесчестили, унизили, оплевали, надругались над моей верой. Я упал перед иконой Спасителя на колени и стал молиться.
– Меня гнали и вас будут гнать, – вспомнил я слова Христа и, кажется, понял их смысл.
Я стал молиться словами Иисуса: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят», пытаясь преодолеть возникшее к Анатолию чувство отвращения и жгучей ненависти. Умом я понимал, что нужно поступить по-христиански – простить Анатолия, пожалеть его, в духовной темноте сущего. Но жажда мести, как лесной пожар, охватила меня, и я ничего не мог с собой поделать. Уста мои шептали слова молитвы: «Спаси, Господи, и помилуй ненавидящих и обидящих меня, и творящих мне пакости, и не остави их погибнуть меня ради, грешного», а в сердце бушевали огнем совсем другие мысли и желания.
Я забыл в тот час: «Мне отмщение и аз воздам».
«Господи, – взывало мое нутро, – почему Ты не заступился за меня, Своего иерея? Зачем Ты позволил ему так поругаться надо мной и верой христианской? Почему Ты не оторвал ему голову и не выбросил ее вместе с поганым языком? Почему не рассадил ему чрево, не обратил его в камень или в жабу?»
Незаметно для себя я начал, в своем безумии, роптать на Самого Господа и на Его Божью волю, чуть ли не обвиняя Его, Владыку вселенной, в пособничестве Анатолию!!!
Я захотел плакать, понимая, что слезы облегчат меня и приблизят ко Господу, но слез не было, как я ни тужился их вызвать, и с того момента душа моя закаменела.
* * *
Прошло несколько однообразных, томительных дней. Я старался не вспоминать своего посещения Анатолия, но молился о его здравии, хотя ретивое и неуемное мое сердце ждало и алкало ужасных известий о нем, ибо я был уверен – безнаказанными такие дела у Господа не остаются.
Примерно через две недели после описываемого события рано утром ко мне пришел растерянный Николай и сообщил, что Анатолия хватил удар – кровоизлияние в мозг, инсульт. Его парализовало – обе ноги и левая часть тела отнялись у него, и язык тоже отнялся. Наши врачи не знают, как его лечить, и администрация собирается отправить Анатолия на лечение в Германию.
Я не испытал тогда злорадства или мрачного удовлетворения от этого известия – в моем сердце была мертвая пустота. Да и сам я был как неживой.
* * *
Минуло полгода.
Отдаленно я слышал, что Анатолия в Германии подлечили. У него более или менее восстановилась речь, и сейчас он находится в нашей областной больнице.
Николай несколько раз просил меня навестить в больнице Анатолия, поддержать его. Легко сказать – поддержи. А меня только от одного имени Анатолий с души воротит…
* * *
Канун Прощеного воскресенья.
Николай пришел и сказал, что Анатолий просил меня зайти к нему в больницу поговорить. Дескать, хочет прощения попросить и креститься ему надо. Однако по разным причинам у меня не получилось и тогда посетить больного.
* * *
Наконец Анатолий вышел на работу.
Говорят, стал ездить по своему кабинету в инвалидной электроколяске из Германии, стоимостью как неновые «Жигули».
И вот случилось, что на Светлой седмице я приходил причащать одну болящую старушку. Ее дом был рядом с городской администрацией. Николай, который был со мной в тот день, мягко напомнил, что его брат Анатолий сегодня на работе и ожидает меня к себе.
– Что же, – подумал я, – видно, такова Божья воля. Нужно идти.
В священнических ризах, не переоблачаясь, я вошел в казенный дом.
У постового милиционера при виде священника с крестом от удивления отвисла челюсть, и он сделал слабое движение правой рукой к фуражке, словно хотел мне, как начальнику, отдать честь.
Бесы, преизобилующие в этом месте, громко пища, разлетелись по разным сторонам и попрятались по углам и за статую некогда могучего лысого вождя с козлиной бородкой. Я беспрепятственно прошел в уже известный мне кабинет городского главы.
За длинным столом горячо совещался актив. При виде священника крик и гам прекратились. Все повернулись и воззрели на меня.
Я прямиком подошел к Анатолию, поздоровался с ним и спросил:
– Чего сидишь? Вставай, похристосуемся, Христос воскресе!
Я не узнал бы Анатолия, если бы встретил его на улице – так он исхудал и подурнел. По виду – глубокий старик… Только по председательскому креслу во главе стола заседаний я и опознал его.
– Так, батюшка, вы разве не знаете? Меня парализовало, я даже встать самостоятельно не могу…
– Ничего, я тебе помогу, – я взял его подмышки, потянул вверх, поднял его до своего уровня, перехватился поудобнее, трижды поцеловал его в щеки: «Христос воскресе!»
– Воистину воскресе, – слабым шепотом прошелестело мне в ответ. – Батюшка, простите меня, я обидел тогда вас…
* * *
Я ощутил, что железобетонная плотина моего существа, моей гордыни, эта крепость и твердыня, – рушится под напором слез: «Господи, Иисусе Христе! Боже наш, прости нас!»
Я держал его в своих объятиях и с непонятным мне дерзновением и упорством стал сжимать его со всей своей силой, прижимая к себе, без конца лишь взывая: «Господи, спаси! Пресвятая Богородице, помоги…» Подступили и закипели на глазах слезы. Не в силах больше сдерживаться, не вполне владея собой, я начал плакать, не ослабляя силы объятий. Слезы катились градом.
Анатолий тоже начал плакать от накрывшей нас обоих благодати явного присутствия Небесной Силы...
Вдруг я ощутил, что у него в груди под давлением моих рук что-то громко хрустнуло. Я от неожиданности разжал руки, и Анатолий, потеряв поддержку, хотел, было, опуститься в кресло.
Стараясь не упасть, он сделал шаг назад, замахал руками, как неопытный канатоходец. Устоял. Замер. Затем сделал еще один шаг назад. Удивился. Сделал еще шаг назад. И еще, пятясь вокруг стола задом наперед.
Тут люди повскакивали, загалдели, обступили Анатолия плотным кольцом, и я, не привлекая к себе внимания, вышел на вольный воздух.
* * *
На Духов день, когда я в грязной строительной робе бегал вокруг котлована, к нам во двор по непролазной грязи въехала черная машина. Из нее вышел Анатолий со своим Фуцманом и, тяжело опираясь на трость, чуть подволакивая левую ногу, двинулся ко мне.
– Батюшка, сколько денег вам нужно для строительства храма?
– Двадцать пять тысяч, – говорю. – Смета у меня давно посчитана.
Обращаясь к Фуцману, Анатолий сказал: «Дашь сто».
– Но у нас… – начал, было, возражать Фуцман.
– Никаких «но», – жестко оборвал его хозяин.
* * *
В четыре раза больше дал, чем я просил.
Как библейский Закхей.
И я так думаю, что в тот же день пришло спасение всему его дому. Ибо Иисус Христос для того и пришел, чтобы взыскать и спасти погибшее…
За сим конец, и Богу слава.
 | назад |
| вперед |  |
