ВЕРТОГРАД

О ПОКАЯНИИ

Епископ Афанасий (Евтич), Сербия

Покаяние – это начало христианской новой жизни, или христианского нового бытия, бытия во Христе.

Так и началось Евангелие словами св. Иоанна Предтечи: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». И проповедь Христа после Крещения была: «Покайтесь и веруйте во Евангелие».

Но в наше время ставится вопрос: почему нужно покаяние? С социальной точки зрения, неуместно говорить о покаянии. Кто из вас видел фильм Абуладзе «Покаяние»? Там именно речь о ложном покаянии, и только в конце фильма видно, что такое истинное покаяние. Фильм разоблачает ложное покаяние как своего рода изменение «идеала», или «стиля» власти, которая остается такой же по существу. И действительно, такое «покаяние» ничего не имеет общего с истинным покаянием.

В Священном Писании есть (в греческом тексте) два разных выражения для покаяния. Одно выражение – метанойя, а другое – метамелия. Иногда это второе выражение переводится не словом «покаяние», а словом «раскаяние». Задумал я, к примеру, поехать во Франкфурт и «раскаялся», то есть передумал: не поеду. Вот это в Священном Писании называется «метамелия», это просто перемена намерения. Это никакого духовного значения не имеет. Есть и в социальном или психологическом смысле нечто вроде «раскаяния», то есть перемены. В области психологии есть «перестройка» своего характера, своего невроза… В глубинной психологии у Адлера или у Фрейда, и даже у Юнга, нет понятия покаяния.

Покаяние – это религиозное понятие. Каяться надо перед кем-то. Это не значит просто изменить стиль жизни, или свое внутреннее чувство, или свой опыт, как имеется в виду, скажем, в восточных религиях и культурах. Эти религии говорят о том, что человек должен получить свой собственный опыт, должен познать себя, самоосуществиться, чтобы свет его сознания пробудился. Но для такой перемены не нужно Бога. А христианское покаяние – непременно перед кем-то.

И вот вам пример. Один из наших сербов – теперь ему уже 60 лет – был в молодости коммунистом и делал, как и все они, много зла народу. Но потом он обратился к вере, к Богу, к Церкви и говорил, когда ему предлагали причаститься: «Нет, я много зла сделал». – «Ну пойди, исповедуйся». – «Да нет, – говорит, – я пойду исповедоваться у священника, а я перед народом согрешил, мне надо открыто перед народом исповедоваться».

Вот это выражение полного сознания того, что есть покаяние. Здесь вы видите церковное восприятие, древнехристианское и подлинно библейское, что человек никогда не один в мире. Он стоит, прежде всего, перед Богом, но и перед людьми. Поэтому в Библии согрешение человека перед Богом всегда имеет отношение к ближнему, а это значит, что оно имеет социальные, общественные измерения и последствия. И это чувствуется и в нашем народе, и у великих русских писателей. У православного народа есть чувство, что какой-то вор, или тиран, или делающий зло ближнему своему – то же, что безбожник. Пусть он верует в Бога, но это ни к чему, он на деле просто похулит на Бога, раз его жизнь расходится с верой. Отсюда – целостное понимание покаяния как исправного стояния и перед Богом, и перед людьми.

Покаяние не может быть измерено только социальными или психологическими масштабами, а всегда есть богооткровенное, библейское, христианское понятие. Христос начинает Свое Евангелие, Свою благую весть, Свое поучение человечества с покаяния. Святой Марк Подвижник, ученик святого Иоанна Златоуста, живший в IV – V веках в Малой Азии пустынником, учит, что Господь наш Иисус Христос, Божия сила и Божия Премудрость, промышляя о спасении всех, из всех Своих различных догматов и заповедей оставил один-единственный закон – закон свободы, но что к этому закону свободы приходят только через покаяние. Христос заповедал апостолам: «Проповедуйте всем народам покаяние, ибо приблизилось Царство Небесное». И Господь этим хотел сказать, что в силе покаяния содержится сила Царствия Небесного так, как в закваске содержится хлеб или в зерне содержится все растение. Так покаяние – начало Царствия Небесного. Вспомним Послание св. апостола Павла к евреям: те, кто покаялись, почувствовали силу Царствия Небесного, силу будущего века. Но как только они обратились к греху, они потеряли эту силу, и надо было снова возрождать покаяние.

Итак, покаяние есть не просто социальная или психологическая способность ужиться с другими людьми без конфликта. Покаяние – онтологическая, то есть бытийная категория христианства. Когда Христос начал Евангелие с покаяния, Он имел в виду онтологическую реальность человека. Скажем словами святителя Григория Паламы: данные Господом заповедь покаяния и прочие заповеди полностью соответствуют самой человеческой природе, ибо в начале Он создал эту природу человека. Он знал, что потом придет Сам и даст заповеди, и потому создавал природу согласно заповедям, которые будут даны. И наоборот, Господь дал такие заповеди, какие отвечали природе, которую Он в начале создал. Таким образом, слово Христа о покаянии не клевета на природу человека, это не «навязывание» природе человека чего-то чуждого ей, а самое естественное, нормальное, соответствующее природе человека. Дело только в том, что природа человека – падшая, а поэтому находится сейчас в ненормальном для себя состоянии. Но именно покаяние и есть тот рычаг, которым человек может исправлять свою природу, возвращать ее в нормальное состояние. Поэтому Спаситель и сказал: «Метаноите» – то есть «перемените свой ум».

Дело в том, что наша мысль ушла от Бога, ушла от себя и других. И в этом – больное, патологическое состояние человека, которое по-славянски называется словом «страсть», а по-гречески – словом «пафос» («патология»). Это просто болезнь, извращение, но еще не уничтожение, как болезнь не есть уничтожение организма, а просто порча. Греховное состояние человека – порча его природы, но человек может восстановиться, принять исправление, и поэтому покаяние приходит как здоровье на больное место, на больную природу человека. И раз Спаситель сказал, что надо каяться, даже если мы не чувствуем в себе потребности покаяния, то мы должны Ему верить, что действительно нам надо каяться. И на самом деле, великие святые чем больше приближались к Богу, тем сильнее чувствовали потребность покаяния, поскольку чувствовали глубину падения человека.

Другой пример из современности. Некий перуанский писатель Карлос Кастанеда написал уже восемь книг про какого-то индийского мудреца и мага, Дон Хуана в Мексике, который научил его принимать наркотики, чтобы получить состояние второй, особой реальности, войти в глубину тварного мира и почувствовать ее духовность, встречаться с духовными существами. Кастанеда – антрополог и возбудил большой интерес среди молодежи. К сожалению, и у нас перевели уже восемь томов. На днях в Белграде было обсуждение: что такое Кастанеда – принять его или отвергнуть. Один психиатр говорил, что принятие наркотиков с целью галлюцинаций – это опасный путь, с которого вряд ли можно вернуться. Один писатель хвалил Кастанеду. Я оказался самым строгим критиком.

В диагнозе Дон Хуана писателя Кастанеды ведь нет ничего нового. Человечество – в трагическом, ненормальном состоянии. Но что предлагает он, чтобы выйти из этого состояния? Почувствовать другую реальность, освободиться немножко от наших ограничений. А что получается? Ничего! Человек остается трагическим существом, не искупленным и даже не выкупленным. Не может он, вроде барона Мюнхгаузена, сам себя из болота за волосы поднять. Апостол Павел указывает: ни другие небеса, ни другое творение, ни потусторонний свет, ни седьмое небо не могут человека спасти, ибо человек не безличное существо, нуждающееся лишь в мире и спокойствии. Он живое лицо и ищет живого общения с Богом. Один сербский крестьянин-коммунист довольно грубо сказал: «Ну, где Бог, чтобы я Его взял за горло?» Он безбожник? Нет, он не безбожник, а живо чувствует Бога, ссорится с Богом, вроде Иакова. Конечно, безобразие со стороны этого серба так говорить, но он чувствует живую жизнь… А считать, что спасение находится в каком-то уравновешенном блаженстве, в нирване, во внутреннем мире концентрации и медитации – это никуда не выводит человека. Это даже закрывает возможность его спасения, потому что человек – существо, созданное из небытия в бытие и приглашенное на общение…

В Песни песней, или в псалмах, мы видим экзистенциальный диалог между Богом и человеком. Они страдают оба. И Богу жалко человека, и человеку жалко. Достоевский особенно ясно показал, что, когда человек удаляется от Бога, теряется что-то драгоценнейшее, великое. Такой промах, неприход на встречу с Богом, – всегда трагедия. Трагедия – сознание потери того, что мы могли постичь. Когда человек теряет любовь, удаляется от Бога, он трагически это чувствует, потому что создан он для любви. Покаяние нас возвращает к этому нормальному состоянию, или, по крайней мере, к началу нормального пути. Покаяние, так говорил отец Иустин (Попович), как землетрясение, которое рушит все, что лишь казалось стабильным, а оказывается ложным, и тогда надо все изменить, что было. Затем начинается подлинное, постоянное созидание личности, нового человека.

Покаяние невозможно без встречи с Богом. Поэтому Бог и идет навстречу человеку. Если покаяние было бы просто рассмотрением, раскаянием, расположением по-иному своих сил, оно было бы перестройкой, но не переменой по существу. Заболевший, как говорит святой Кирилл Александрийский, не может исцелить себя, а нужен ему исцелитель – Бог. А в чем болезнь? В порче любви. Не должно быть односторонней любви. Любовь должна быть, по крайней мере, двусторонней. А для полноты любви, собственно, нужны трое: Бог, ближний и я; я, Бог и ближний; ближний, Бог и я. Это – перехорисис, взаимопроникновение любви, круговращение любви. Оно-то и есть жизнь вечная.

В покаянии человек чувствует, что он больной и ищет Бога. Поэтому покаяние имеет в себе всегда возродительную силу. Покаяние не просто жалость к себе, или депрессия, или комплекс неполноценности, а всегда сознание и чувство, что потеряно общение, и сразу поиск и даже начало восстановления этого общения.

Вот пришел блудный сын в себя и говорит: «Вот в каком я состоянии. Но у меня есть отец, и я пойду к отцу!» Если бы он просто осознал себя заблудившимся, это бы еще не было христианским покаянием. А он пошел к отцу! По Священному Писанию можно предположить, что отец уже вышел навстречу ему, что отец как бы сделал первый шаг, и это отразилось на побуждении сына вернуться. Не надо, конечно, анализировать, что первое, что второе: встреча бывает двойная. И Бог, и человек в покаянии вступают в активность любви. Любовь ищет общения. Покаяние и есть сожаление о потерянной любви.

Только когда начинается самое покаяние, тогда человек и чувствует в нем потребность. Казалось бы, что сперва надо человеку почувствовать, что он нуждается в покаянии, что оно для него – спасение. А на деле парадоксально получается, что лишь когда человек уже испытывает покаяние, тогда и ощущает потребность в нем. Это означает, что бессознательное сердца глубже сознания, что Бог дает хотящему. Христос говорил: «Кто может вместить, да вместит». Святой Григорий Богослов спрашивает: а кто может вместить? И отвечает: тот, кто хочет. Конечно, воля не просто сознательное решение, а гораздо глубже. Достоевский тоже почувствовал это, и православное подвижничество знает, что воля гораздо глубже ума человека, она коренится в ядре человека, которое называется сердцем, или духом. Как в 50-м псалме: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Это параллелизм: сердце чисто – дух прав; создай – обнови; во мне – во утробе моей, то есть только другими словами подтверждается то, что уже в первой части было сказано. Сердце, или дух, – это существо человека, глубина богообразной личности человека. Можно даже сказать, что любовь и свобода содержатся в самом центре, в ядре человека. Любовь Бога вызвала человека из небытия. Зов Бога осуществился, и получился ответ. Но ответ этот – личный! То есть человек – это ответ на зов Божий.

Св. Василий Великий говорит (и это вошло в службу св.Архангелам), что все ангельские силы стремятся любовью неудержимою ко Христу. Пусть они и ангелы, пусть великие духовные существа, почти боги, но и у них пустота без Христа, без Бога. Достоевский вложил в уста Версилова в «Подростке» образ, что человечество осуществило социальную правду, любовь, солидарность, альтруизм, но при этом изгнав с земли великую идею Бога и бессмертия. И когда Христос в Своем Втором Пришествии явился, то все вдруг почувствовали – те все счастливые, осуществившие царство земное, «рай на земле», – почувствовали, что у них была пустота в душе, пустота отсутствия Божия. Значит, и любви-то не было. И Достоевский с правом сказал, что любовь к человеку невозможна без любви к Богу. Две заповеди любви – соединены. Любовь к Богу полностью, бытием своим, и любовь к ближнему полностью, как себя любишь. Не могут они существовать одна без другой, и вместе только создают христианский крест: вертикаль и горизонталь. Если отнимешь одну, то не получается больше креста, и нет христианства. Любовь к Богу – не довольно, и любовь к ближнему – не довольно. Покаяние же сразу возбуждает человека и на любовь к Богу, и на любовь к ближнему.

Феофан Затворник в «Пути ко спасению» говорит (но это и опыт всех Отцов), что когда человек пробуждается к покаянию, то сразу чувствует, что любит ближнего. Уже не гордится, не считает себя большим. Всем желает спасения. Это уже знак подлинной христианской жизни. Значит, покаяние открывает нам в ненормальном состоянии, в греховном, в отчужденном состоянии путь, поворот к нормальному состоянию, поворот к Богу и исправление перед Богом. Оно раскрывает полную истину о состоянии человека. И покаяние сразу переходит в исповедь.

Исповедь – раскрытие истинного человека. Иногда даже нам, православным христианам, кажется, что покаяние – некий «долг» человека, который нам «следует исполнять». Но нет, это слишком низкое понимание исповеди. А исповедь подобна тому, о чем рассказывала мне одна русская старушка, которая стерегла маленького внука. За какие-то проделки она его отшлепала по рукам; он ушел в угол и с обидой плакал. Она на него больше внимания не обращала, а работала дальше. Но, наконец, внук приходит к ней: «Бабушка, меня вот тут побили, и у меня здесь болит». Бабушка так этим обращением растрогалась, что сама заплакала. Детский подход победил бабушку. Внук открылся ей. Итак, исповедь-покаяние – некое раскрытие себя перед Богом. Как те слова из псалма, которые перешли и в ирмос: «Молитву пролию ко Господу»… вроде бы имеешь кувшин грязной воды и просто выливаешь его пред Богом… «И Тому скажу печали моя, ибо душа моя исполнися зол и жизнь моя дошла до дна ада». Он просто чувствует, что провалился до глубины ада, как Иона в ките, и теперь открывает себя пред Богом. При подлинном покаянии все открыто и грех виден ясно.

Один отшельник, проживавший на Афоне, на скалах, где ничего нет, пошел вниз, в монастырь, исповедоваться, и когда духовник спросил его, в чем он хочет исповедоваться, он ответил: «У меня на душе большой грех. Я храню в кувшине сухарики, а мышь приходит и ест их. Я очень на нее сетую». Потом помолчал и добавил: «Эта мышь действительно приносит мне вред, но сержусь я на нее больше, чем она мне вредит». Исповедь как продолжение покаяния есть истинное самораскрытие человека. Да, мы грешные, поэтому-то мы раскрываем раны свои, болезни, грехи. Человек видит себя в отчаянном, безвыходном положении. Но подлинно то, что он смотрит не только на себя, а как говорил св. Антоний Великий: ставь свой грех перед собой и смотри на Бога по ту сторону грехов. Через грехи смотри на Бога! Но тогда грех не выдержит конкуренцию встречи с Богом. Бог все побеждает: что такое грех? Ничего! Чепуха пред Богом. Но это – пред Богом! А сам по себе он для меня – пропасть, погибель, ад. Как говорит Давид Псалмопевец: «Из глубины воззвах к Тебе – из пропасти возведи живот мой!» Душа наша жаждет Бога, как олень в пустыне жаждет текущей воды.

1988 г.
С сайта «Православная беседа»

(Окончание в следующем номере)

назад

вперед