ПАЛОМНИЧЕСТВО
БАЛКАНСКИЙ ДНЕВНИК
О хождении на поиски Царьграда
(Окончание. Начало в №№ 534-537)Галлиполи
Автобус остановился, не доехав двух десятков метров до Дарданелл. Пролив шумел волнами в темноте, шла погрузка на паром. Мы тоже могли отправиться на нем в Азию, но нам нужен был Галлиполи, или, как турки называют, Гелиболу.
Наутро я глянул в окно отеля. Пара солдат стояли напротив, а за столиками с нехитрым товаром переговаривались друг с другом многочисленные торговцы. Так как туристов здесь и летом не густо, а в январе тем более, с покупателями было туго. Сдается мне, что большинство турецких коммерсантов – это просто безработные, которые из страха потерять самоуважение делают вид, что и они «при деле». В банке, куда мы с Женей зашли, чтобы обменять доллары на лиры, нас обслужила белокурая красавица совершенно славянской внешности. Здесь полно людей, по лицам которых читается армянское, греческое, болгарское, русское происхождение. Своих корней они не знают, говорить о предках-христианах, предках-рабах здесь не принято.
Решив заранее купить билеты на Стамбул, спросили у какого-то старика, как найти автовокзал. Он улыбнулся и жестом велел следовать за собой. Было солнечно, дорога лежала вдоль Дарданелл, мы шли, любуясь проливом, за которым высились горы Малой Азии, кораблями, набережной, памятником какому-то военачальнику в чалме. Когда с минарета послышался голос муэдзина, старик смущенно пробормотал: «О, Аллах». В мечети турки ходят не слишком часто, но старшее поколение испытывает по этому поводу что-то вроде стыда или беспокойства. До автовокзала старику пришлось идти с нами около километра, но, видно, так уж принято в турецкой провинции: можешь помочь – помоги. Этот городок нравился мне все больше.
* * *
Мы приехали в Галлиполи, чтобы найти следы пребывания здесь Белой армии, но выяснилось, что они давно изгладились. Даже памятник, поставленный некогда воинами-врангелевцами в память об умерших однополчанах, увезли в Стамбул российские дипломаты. Не то на реставрацию, не то насовсем. Когда-то на церемонии его открытия отец Федор Миляновский произнес, обращаясь к полкам, стоявшим в изношенных мундирах под развернутыми знаменами: «Вы – крепкие! Вы – сильные! Вы – мудрые! Вы сделаете так, чтобы этот клочок земли стал русским, чтобы здесь со временем красовалась надпись: “Земля Государства Российского” и реял бы всегда наш русский флаг». После отступления из Крыма на полуострове разместилась большая часть наших добровольцев, около 50 тысяч человек. Это действительно был последний островок Российской империи, хорошо организованный, вооруженный и нестерпимо бедный.
Дочь одного из офицеров-врангелевцев, подпоручика Михаила Кузнецова, живет сейчас в Софии, и она немного рассказала о своем отце. В Константинополь его привезли из Крыма с тяжелым ранением в ногу. Врачи-французы хотели произвести ампутацию, но офицер воспротивился. Тогда ему предложили лечение «африканским способом» – жестокое, крайне болезненное прижигание раны. Ногу удалось спасти, а когда офицер выздоровел, его отправили к товарищам в Галлиполи. Здесь он попросил какого-то турка достать для него блокнот, краски и карандаши в обмен на папиросы, выдаваемые французами, и несколько месяцев рисовал галлиполийские достопримечательности. Альбом с работами Кузнецова мне подарили в «Русском доме». Я показал его гелиболийскому таксисту, в надежде, что он опознает хотя бы одно из запечатленных строений. Водитель оживился, лишь когда увидел на одном из рисунков старый маяк. Что-то быстро лопоча, он усадил нас в машину и минут за пять довез до горы, где прежний маяк сменил новый.
Мы не сразу поняли, что это за место. Внизу, у кромки берега, с удивлением увидели каменную ракету и прочие изображения образцов вооружения НАТО. Это был памятник, посвященный американцам, которые несли здесь боевое дежурство, защищая пролив от советских подводных лодок. На самой горе сохранились следы древней турецкой крепости. Лишь увидев их, я сообразил, куда мы попали. Это был первый османский плацдарм на европейском берегу. Закрепившись в Галлиполи, они построили еще несколько укреплений, взяли штурмом Константинополь, завоевали Болгарию и Сербию...
Вид с высоты открывался изумительный. Кроме пролива, видны были часть Мраморного моря и холмы Малой Азии, неподалеку от берега покачивалась на воде чайка. Женя, с его любовью к античности, стоял как завороженный...
Начало уже темнеть, когда мы двинулись вдоль полосы прибоя обратно. Рядом с берегом в воде лежали громадные камни. Местами море плескалось посреди песка в небольших мелких озерах. Несколько немолодых турчанок, одна из которых держала на поводке собачку, позволили снять их на видеокамеру. Выглядели они как-то очень по-европейски: какие-то шляпки, словно из чешского фильма, манера улыбаться подчеркивали, что они чужды Востоку. В Константинополе я таких женщин не видел. Маленький Гелиболу на берегу Дарданелл – это то место, где Европа встречается с Азией. Стамбул – его прямая противоположность, насквозь мусульманский, он не скрывает своей неприязни и обиды на весь крещеный мир.
– Интересно, чем питались здесь наши офицеры, кроме обезьяньих консервов? – спрашивает Женя.
– Может быть, мидиями, их здесь нетрудно собрать на берегу и приготовить, а запивали, наверное, дешевым вином.
Я сказал это почти в шутку, но, представив, как это могло происходить, мы с Женей загорелись идеей повторить маленький пир образца 21-го года. Купить бутылку белого сухого вина оказалось нетрудно, а вот найти в лавочках мидии не удалось. Обратились за помощью к симпатичному, интеллигентного вида турку, лет тридцати пяти, который стоял перед одним из ресторанов, исполняя роль зазывалы. Он принял в нас участие, сводил на рыбный рынок, потом мы обошли несколько ресторанчиков и расстались, унося с собой полиэтиленовый мешок с дюжиной раковин. Это – национальное турецкое кушанье. Кроме мяса мидий раковины фаршируются рисом и острыми приправами.
Не было только хлеба. Я понадеялся купить его в кафе на набережной, где днем мы выпили по чашечке кофе. Там меня узнали, но не сразу поняли, чего я хочу, сунули вместо хлеба пару пластиковых стаканчиков. После нескольких новых пассов руками, я все-таки смог объясниться и получил большой кусок батона. Спросил, сколько все это стоит. «Презент (то есть подарок)», – был ответ. Мы расположились на камнях, где до нас долетали брызги волн. Поужинали, помянули русских людей, которые погребены на полуострове. О них здесь мало кто помнит, иностранцев начиная с 1915 года перебывало здесь немало. Полуостров – место, где шли в Первую мировую тяжелейшие бои. Здесь полегло больше полутораста тысяч англичан, французов, канадцев, австралийцев... Увы, потери оказались напрасны. Пробиться к Константинополю или хотя бы закрепиться союзникам не удалось. Об этом напоминают галлиполийские сувениры, изображающие английского солдата, не то бегущего, пригнувшись, в атаку, не то падающего и еще не понимающего, что он уже мертв.
До отхода автобуса оставалось еще несколько часов, и мы вернулись к ресторанчику, где работал тот человек, который помог нам найти мидии. Он вынес столик на улицу, поставил бутылку воды, а потом велел кому-то сварить для нас кофе. У него благородное, умное лицо, и не вполне понятно, что он делает у дверей этого ресторанчика. Что-то сказал нам, Женя перевел: «Как прекрасна эта земля». Когда пришло время рассчитаться за полдюжины чашек кофе и воду, турок сказал по-английски: «Две лиры» – и наотрез отказался взять чаевые. Это была символическая плата. Мы с Женей часто потом вспоминали об этом прекрасном январском вечере. Гелиболу. Здесь я пережил свою короткую любовь к Турции, которой не найдешь ни в Стамбуле, ни на курортах.
Бойтесь усатых
...На автовокзале в Стамбуле к нам подсел первый пьяный, которого мы увидели за эту поездку. Пока мы, сонные, разомлевшие в автобусе, пили чай, он пристал с расспросами, кто мы и откуда. До гостиницы «Стар Холидей» Женя решил добраться на такси.
По дороге водитель, узнав, сколько стоит номер в отеле, куда мы направляемся, предложил другую гостиницу, по его словам, намного более дешевую. Женя, несмотря на мои возражения, согласился и лишь в роскошном, оформленном в восточном стиле фойе отеля почувствовал неладное. То, что таксист там со всеми ручкается, тоже не внушало доверия. Запросили с нас по 90 долларов за место. «Нет», – отрезали мы. Шофер, как мне показалось, был смущен, говорил «сори» («извините»), и лишь позже я понял, насколько он был зол. Высадив нас на каком-то мрачном перекрестке, таксист запросил втрое больше той суммы, которую показывал счетчик. На исходе ночи, в чужом городе, где не слишком жалуют иностранцев, Женя не нашел в себе сил спорить и расплатился.
Через несколько минут выяснилось, что никакого «Стар Холидей», то бишь «Праздника звезд», поблизости нет. Женя тоскливо озирался вокруг, а потом отправился разведать окрестности. Вернулся минут через двадцать, когда на улочке начали появляться первые дворники. Решено было вновь поймать такси. На этот раз я успел спросить, во сколько нам обойдется поездка до «Стар Холидей». «Ноу проблем», – ответил шофер широко улыбаясь. Ехали мы по ослепительно красивым местам – по набережной Босфора, мимо каких-то мечетей, византийских стен, храма Святой Софии.
Запросил шофер довольно много, но если бы этим дело ограничилось... Его коллега перед тем лишил нас турецкой валюты, и Жене пришлось лезть за долларами. Вынув из багажника наши сумки, я с изумлением наблюдал за драмой, развернувшейся в салоне. Увидев деньги, таксист обезумел. Выхватив у Жени доллары, он начал лихорадочно искать подходящую купюру. Женя, оторопев в первый момент, слегка опомнился, вырвал наши финансы обратно, но не все, часть купюр шофер удержал. Когда Муравлеву удалось все-таки отнять их, шофер ловко выдернул часть тех, которых лишился прежде. Одновременно он считал деньги и нашаривал в бардачке сдачу, изображая заботу о клиенте. Наконец, ошеломленный Муравлев вылез из машины, оставив на сиденье свой бумажник. Я резко дернул дверь, и таксист испуганно протянул мне кошелек, пытаясь улыбаться и повторив напоследок: «Ноу проблем». Пересчитав уцелевшую наличность, Женя побледнел. Не хватало примерно третьей части денег, которые и без того подходили к концу. Когда минут через двадцать Муравлев начал отходить от шока, он задал вопрос, который заставил меня расхохотаться: «Ты заметил, что оба таксиста были усатыми? С этого момента нам нужно опасаться и избегать усатых».
Блондинки и «шахидки»
Все дни, которые мы провели потом в Стамбуле, усатые стали важной темой наших разговоров. Утром в отеле я увидел одного из них по телевизору в турецкой мелодраме, снятой в духе индийского кино. Какая-то фигуристая блондинка стояла вся в слезах на скале, а по берегу удалялся от нее усатый, и тоже плакал. Все это сопровождала индийская мелодия. Затем турчанка бросилась со скалы вниз, как мячик, отпрыгивая от уступов – одного, другого, третьего. Через какое-то время мужчина выловил ее из воды, разумеется живую. На ногах женщины, обнаженных ровно настолько, насколько позволяют здешние условности, не было ни единой царапины. Через минуту-другую блондинка «отошла в вечность», успев, как я понял, объяснить супругу, что он ревновал ее напрасно, но она его прощает. В последней сцене усатый взошел на злополучную скалу, намереваясь последовать за женой, но, обернувшись, увидел отца – со страдающим, гипераристократическим лицом, иссеченным морщинами, и маленького сына...
Телевидение в Турции – это нечто особенное. За неделю я не увидел на экране ни одной более или менее типичной турчанки, из тех, что ходят по улицам. У нас такой контраст отсутствует, поэтому трудно объяснить, насколько это странно выглядит. Актрисы, дикторы и женщины-политики – это преимущественно крашеные и натуральные блондинки, а также шатенки с арийской наружностью. Запомнилась девушка-диктор с русским лицом, только глаза у нее были подведены как-то не по-московски. Говорят эти дамы приторно-сладкими голосами, ласково улыбаясь, изображая не то девочек, не то обитательниц гарема. Надоедает это быстро.
Женщины и девушки на улицах Стамбула – прямая противоположность теледивам. Они и без того не слишком симпатичны, а мусульманские платки на их головках окончательно портят дело. Прежде я воспринимал эти платки как нечто весьма патриархальное. Оказалось, что это не всегда так. Платок для многих барышень – феминистский символ, вызов, брошенный мужчинам, которые не вполне склонны видеть в женщинах людей. Принудить их к правильному взгляду на вещи девушки надеются с помощью ислама, но не традиционного, с гуриями, а нового, который они придумывают на ходу. Очень помогает им то, что в хиджабах запрещено ходить в учебные заведения. Самые дерзкие оказались исключены из вузов. Остальные, надевая и натягивая на глаза платок, за порогом института все равно чувствуют себя героинями.
Идеалом для современной турецкой девушки является несгибаемый исламист, который видит в ней не орудие плотских утех, а товарища по борьбе с безбожниками.
Турция – светское государство. Ее основал на месте разрушенной Османской империи, победив греческую армию и изгнав англичан и французов, генерал Кемаль-паша Ататюрк. По взглядам он был кем-то вроде национал-большевика, но без советских крайностей. Религия была в загоне, но лет двадцать-тридцать назад ислам перешел в наступление. В те дни, что мы были в Стамбуле, здесь был убит армянин – редактор газеты. По российскому ТВ показывали демонстрации и пр., но мы никаких следов волнений не заметили. Убил юноша исламист. Здесь таких сотни тысяч. Они давно бы смели своих оппонентов, если бы не военные-кемалисты; впрочем, и те отступают перед натиском пядь за пядью.
Говорят, что вплоть до недавнего времени Стамбул оставался европейским городом. Большинство населения в минувшие века составляли здесь христиане, и дух их присутствия выветрился не сразу. С традиционным мусульманством православные худо-бедно, но находили общий язык более пяти веков. Национал-революционеры очистили страну от «чужих», а теперь сами уходят в небытие. Бесчисленные девицы в платках провожают их холодными взглядами.
Крещение Господне
Примерно в половине седьмого утра по всему Стамбулу начинают кричать муэдзины. Один, другой, третий, перекликаются, словно петухи, через мощные усилители. Спать под этот крик невозможно, тем более что, словно пародируя правоверных, начинают орать коты, потом перегавкиваться бродячие собаки, и, наконец, в дело вступают чайки.
Благодаря этой какафонии нам удается не проспать праздник Крещения Господня. Быстро собираемся и едем в Галату, на подворье афонского Свято-Пантелеимонова монастыря, принадлежащего русским. Пока ищем его, натыкаемся на здание, обнесенное стеной, с надписью, поясняющей, что здесь находится Патриархия Турецкой Православной Церкви. Изобрел ее Кемаль Ататюрк, соблазнив одного греческого священника и его родню. Я читал, что этот раскол сам собой изгладился. Оказывается, нет.
Чтобы попасть в русский храм, нам приходится в кромешной темноте подниматься на шестой этаж. Электричество иноки явно экономят. По ошибке захожу в какую-то бедно обставленную комнату, где девочка-турчанка смотрит телевизор. Наконец нахожу церковь. Как позднее я узнал, здание построено в 1872 году, возвращено православным в 95-м, чуть больше десяти лет назад. Все оно сейчас в собственности монастыря, но приход занимает только два верхних этажа. Остальные помещения сдаются внаем. Людей там поначалу было немного, но с каждой минутой все прибывало. По галерее, с которой открывается чудесный вид на город, бегают дети. Собственно говоря, этот вид – то немногое, что мешает забыть – мы не в России. Те же русские лица, которые так приятно увидеть вновь, такие же книги выставлены на продажу, вот только цены на них указаны в лирах. В конце службы отец Тимофей щедро обрызгивает паству святой водой.
* * *
– Откуда вы? – спрашиваю одну из девушек с улыбчивым, скромным и, как мне кажется, восточным лицом. Она называет одну из республик Средней Азии, говорит с заметным акцентом. Но все-таки русская. Зовут Мария, учится в одном из турецких университетов в Малой Азии.
Я поинтересовался, как другие студенты относятся к тому, что она православная. «Это какое-то мучение – сохранить здесь веру, – отвечает Мария. – Ты тута как воин. Трудно отвечать на ихние нападки». Я улыбаюсь этим просторечным «тута» и «ихним». Мария умная, образованная девушка, но что делать, если у них в республике так говорит большинство русских. Впрочем, за исключением нескольких предложений, изъяснялась она довольно грамотно:
«Сидела около меня в аудитории одна девушка – турчанка. Спросила во время урока: “Откуда ты?” Я ответила. Она вдруг резко посмотрела, говорит: “А ты случайно не русская или армянка? Только не говори, что ты кто-то из них, потому что я их ненавижу”. Я не знала, что делать, смотрела на нее молча, а она продолжала: “Армяне – христиане. Хотят внести свою веру, а мусульманство раздробить. И русские такие же. И вообще, это люди нечистые, нет у них моральных принципов”.
Так многие в Турции думают. Но меня удивило, когда наш учитель-немец начал вдруг рассказывать, что Армения с помощью России хочет раздробить Турцию и поэтому подбивает курдов к восстанию. Курды действительно все время волнуются и рожают очень много детей. Одну из их многодетных женщин спросили, почему так, она ответила: “Будет война”. Наверное, надеется, что хоть кто-то из детей уцелеет. Но турки это иначе воспринимают – как желание родить побольше будущих солдат. Так вот, одна студентка из Стамбула воскликнула в ответ на слова преподавателя: “Да вы же знаете, что они наш Константинополь хотят назад забрать. И едут всякие паломники. Терпеть их не могу, лучше бы не приезжали”. Меня удивило, что немец настраивает турецких студентов против других народов. Он недавно из Германии и выражает, наверное, не только свою точку зрения. А мне вспомнилось, что ведь и в Европе турок не любят. Потом учитель стал расспрашивать нас о вере. Одного из студентов упоминание Христа разозлило, и он крикнул: “Да глупости у них в Евангелии написаны!” “Как ты можешь такое говорить? – спрашиваю его. – Откуда знаешь, что там правильно, а что нет, если ни разу не читал Евангелия? Я про Коран тоже могу плохо сказать, но не делаю этого, потому что ты веришь в эту книгу”. Спокойно говорю, а весь курс приходит в ярость, вот-вот разорвут. И учитель-немец не защитит. Молчит. Он, во-первых, католик, а во-вторых, неверующий».
«Главная цель каждого мусульманина, – продолжает Мария, – привести как можно больше людей в свою веру. Это то, что зачтется после смерти. Поэтому, как только узнают, что я христианка, пытаются искать подход. Но я сразу предупреждаю: “Даже не начинай мне проповедовать, толку все равно не будет...”
Один мой знакомый из Средней Азии, очень умный парень-туркмен, когда приехал в Турцию, потянулся к вере и стал мусульманином. Начал читать Коран, и ему все там нравилось, пока он не наткнулся на совет, что, если попадется тебе неверующий, отруби ему голову. Это сильно смутило, ведь перед тем он прочитал Евангелие. И тогда мой товарищ спросил себя: “Если Коран – это книга, посланная Богом, то почему там написаны такие вещи? Вот в Евангелии, там все основано на любви”.
Мы однажды ехали с ним трамвае и разговорились об этом. Евангелие он теперь знает почти наизусть. Говорит, что нашел в нем истину. «Я принял Спасителя, – сказал мне мой товарищ. – А то, что я раньше был мусульманином, – это хорошо. Теперь я знаю, что имел в виду Христос, сказав “придут после Меня лжепророки, и тот, кто не усомнится, спасется”».
Еще он сказал мне, что хочет креститься, только не знает, в какую веру – православную или католическую. Я сказала: “Конечно, в православную”. Тогда товарищ спросил: “А где мне лучше это сделать? Я хотел в Туркменистане”. Но я предложила ему принять крещение в Константинополе, ведь это наша православная столица.
Есть у нас с ним еще один товарищ из Средней Азии. Когда приехал в Турцию, начал совершать намаз, но после знакомства с нами засомневался. Как-то раз мы сидели втроем и он сказал в сердцах, что мусульмане нажимают, мы давим, уж лучше без веры жить. Но я предложила ему почитать православные книги. Даст Бог, его тоже приведем в христианство».
Мария говорит с растущим ликованием. Обращение правоверных в христианство в исламе карается смертью. Не в Турции, конечно. Но едва ли Мария сможет продолжить учебу, если кто узнает ее тайну. Заклюют, а могут и избить. Боится ли она? Да, наверное. Немного. Но что делать, если ты такая – радостная в безрадостной стране.
В храме не щелкать
Настоятель подворья отец Тимофей – добрый, не от мира сего, простой человек. С Афона он приехал совсем недавно и о Стамбуле сказать мало что может. Вот только... Увидев мои зимние, явно не по турецкой погоде ботинки, дает советы, где можно купить недорого туфли, и даже предлагает отправить со мной молдаванку Зинаиду – помочь сторговаться. Я смеюсь, отказываюсь. Зинаида – женщина в летах, по образованию психолог. В Молдавии эта профессия никому не нужна, и она уже не первый год работает в Константинополе. Здесь, говорит, таких, как она, около миллиона – бывших советских людей. Ухаживает за больными, детьми, прислуживает, в основном в турецких семьях, но однажды довелось поработать в греческой. «Греки нормально общаются с турками, – говорит она, – ходят друг к другу в гости, но в где-то в душе озлоблены и надеются, что однажды им удастся вернуть этот город».
Зинаида поит меня чаем, рассказывает свою печальную историю. Устала жить на чужбине, а куда деваться? Вот если бы в Москву, но там нет знакомых. Отец Тимофей жизнерадостно благословляет меня побеседовать с иеродиаконом Корнилием, здешним старожилом, и удаляется. Прошу у одной из сидящих в трапезной женщин разрешения сфотографировать ее. Она не возражает. В этот момент входит отец Корнилий – и разражается буря.
– Откуда я знаю, что ты там щелкаешь? Откуда я знаю? – шумит он.
– Отец Тимофей благословил меня на труды.
– В храме щелкать?
– Здесь не храм.
– Вас учили, наверное, хорошему тону, – неожиданно переходит на «вы» инок Корнилий, – просто хорошему тону. Если приходит в гости человек, он не должен руки никуда протягивать.
– Но ведь благословили поработать. Вы уж простите. Буду настороже. И у Ксении (имя изменено) я разрешения спросил, прежде чем ее сфотографировать.
– А желание у нее было? – произносит отче. – Это разные вещи.
Не сразу понимаю, о чем он, потом отвечаю:
– Простите. В следующий раз постараюсь уточнить насчет желания.
– В первый и последний раз, – смягчается отец Корнилий.
Пытаюсь взять у о.Корнилия что-то вроде интервью:
– Большой у вас приход?
– Около шестисот человек, в течение двух-трех лет почти полностью обновляется. Из потомков белой эмиграции пять-шесть человек умерли уже при мне, последняя из них, Вера Александровна, до сих пор, бывает, заходит.
– У вас нет случайно номера ее телефона или адреса?
– Нет.
– Что вам нравится в турках?
– Все! Как вы относитесь к людям, так и к вам будут относиться.
– Приходят ли турки с просьбой их окрестить?
– Были такие, но я их отправляю к грекам во Вселенскую Патриархию. Там обычаи местные знают и так далее. В 28-м году или каком-то туркам разрешили креститься. Кто хочет, пускай.
– Что говорят здесь христиане о будущем Константинополя?
– Старец Паисий Святогорец предсказывал, что третья часть турок погибнет, еще треть бежит, а треть крестится.
В заключение иеродиакон Корнилий просит меня поосторожнее быть, когда стану писать: «А то закроют нашу маленькую церковку». Я начинаю понимать, почему он так вскинулся, увидев, что я фотографирую его прихожанку.
Святая София
– Чайки и голуби не могут жить вместе, – сказал Женя.
Голубей мы в Стамбуле видели дважды. Один летал по храму Святой Софии, еще несколько – над Золотыми воротами, некогда главном въезде в Константинополь. Кормить их запрещено, можно нарваться на окрик полицейского. Голубям и христианам нет места в этом городе.
Утром я выглянул в окно и увидел справа минарет и часть мечети. Лишь позже понял, что это не мечеть, а самый большой православный храм в мире – Святая София. То, что мы увидели внутри, Женя обозначил двумя словами: «мерзость запустения». Нечто подобное я испытывал, когда в начале 90-х входил в наши русские храмы, уже освобожденные, но еще не освященные. И подумалось вдруг, что год за годом Бог приуготовляет храм Святой Софии к литургии. Мечеть в его стенах сменил при Ататюрке музей; ободрано со стен почти все, что напоминало об исламе; открылись древние фрески. Пять веков назад казалось, что вместе с ними исчезает под слоем извести православная вера. Не исчезла.
Почти на всех фресках – образы Божией Матери и византийских императоров. Запомнилось, как на одной св.Константин Великий держит в руках Константинополь, а император Юстиниан – собор Св.Софии. Это их дары Богу. Над одними из ворот запечатлен император Лев, стоящий на коленях перед Богородицей. Это знак его покаяния за четвертый, незаконный брак. На втором этаже нашли фреску с изображением Крещения Господня, сохранившуюся почти целиком. Мы крестимся и склоняем перед ней головы.
В путеводителе Муравлев прочитал, что где-то возле алтаря находится центр мира. Во всяком случае, так византийцы воспринимали это место. Долго искали его, нашли какое-то круглое углубление в камне, но я так и не понял: центр это мира или нет. В одной из колонн видно отверстие, окруженное медным листом. Туда можно засунуть палец, что все туристы и делают, а потом как-то проворачиваются вокруг приседая. Император Юстиниан когда-то склонил к этой колонне голову и получил исцеление. Экскурсовод объясняет туристам из бывшего СССР происхождение дыры. Какой-то византийский монарх или султан, я не разобрал, просил чуда, доказывающего, что Бог един. Сунул в колонну перст, и тот прошел сквозь камень, словно это было масло.
В последние годы исламисты потихоньку пытаются вернуться в храм, повесив огромные щиты с изречениями из Корана. Выглядят они довольно убого, особенно с изнанки, где открыты взглядам деревянные некрашеные брусья. Мы с Женей не без улыбок вспоминаем недавнее пророчество одного из старцев Троице-Сергиевой лавры, что русские танкисты еще споют тропари в соборе Св.Софии. И верим, и не верим.
Пытаюсь представить, как на галерее, наверху, стояла императрица, окруженная множеством женщин. Мужчины молились внизу. Последний раз это случилось более пяти веков назад. Предание гласит, что в день штурма турецкими войсками Константинополя в церкви было десять тысяч верующих. Когда турки ворвались в храм, священник, произносивший молитву, скрылся в стене. Однажды он выйдет навстречу людям. Это произойдет в тот день, когда православные освободят свою столицу. Мы с Женей прислоняемся к стене, в надежде услышать хоть слово. Но камень глух к нашим желаниям. Толпы туристов со всего мира шаркают ногами. Голубь бесшумно пролетает под куполом.
Фанар
День за днем мы бродим с Женей по городу. Эпизод с таксистом мало чему нас научил. Обманывали нас еще несколько раз. По-цыгански ловко добрался до ботинок, а потом запросил немыслимую цену чистильщик обуви. Надул водитель автобуса, взяв двойную плату. Объегорили в магазине, продав негодные телефонные карточки. Постепенно привыкаешь, но все больше устаешь. Денег у нас становилось все меньше, поэтому питались мы очень скудно, почти голодали. Хорошо хоть фрукты в Стамбуле очень дешевы. Заплатив сумму, равную цене чашки кофе, можно унести с набережной Босфора пакет, набитый гранатами, мандаринами, хурмой.
По пути в отель каждый вечер проходили мимо колонны, на которую турки, захватив Царьград, водрузили голову императора Константина Одиннадцатого. В один из вечеров добрались до района Фанар, еще недавно населенного греками. Удивило, что над Вселенской Патриархией висел турецкий флаг. Вокруг бродили усиленные патрули полицейских. Флаги победителей, как выяснилось, развеваются над всеми уцелевшими греческими храмами. Неподалеку от Патриархии стоит пустой дом, предназначенный под снос. Когда-то греческий. Сейчас ничей, символ изгнания коренного населения Константинополя. В 1955 году по Турции прокатился погром, во время которого были разрушены тысячи греческих домов. В Константинополе турки разграбили 73 из 83 православных церквей, большую часть из них сожгли. Сейчас в городе осталось около трех тысяч эллинов. Меньше, чем русских.
Сквозь небольшие врата в высокой бесконечной стене, ограждавшей прежде Константинополь от набегов, попадаем в очень бедный район. В окна кафе видно, как пожилые мужчины играют в нарды, а какие-то мальчишки бегут вслед за нами, что-то угрожающе крича. Мы заблудились, но были спасены группой цивильно одетых мужчин с музыкальными инструментами в руках.
После долгих поисков находим Влахернскую церковь. Это одноэтажное здание, чтобы не мозолило глаза правоверным. Здесь хранится одна из величайших святынь православного мира – Влахернский образ Божией Матери. Лиц ни у Богородицы, ни у Младенца Христа нет, ободраны то ли временем, то ли людьми, но это лишь усиливает воздействие образа. В храме много людей, как мне показалось, туристов со всей Европы. В руках фотоаппараты, видеокамеры, переговариваются. Но... все изменилось почти в одно мгновение. Экскурсовод вдруг встал перед образом и запел. Это был акафист Божией Матери. И не стало вдруг никаких туристов. Это были греки, вернувшиеся на землю, откуда были изгнаны. Пели все: пожилые и молодые, спокойные и решительные. Подлинный Константинополь проступил, наконец, сквозь жадный, утомленный, несчастный Стамбул...
– Что с тобой? – пугается Женя, когда мы выходим из церкви.
Я не могу ответить – в горле стоит какой-то ком.
– Теперь можно и уезжать, – тихо произносит Муравлев, – мы все-таки нашли то, что искали.
Возвращение
О том, что все эти дни происходило с Димой, которого мы без паспорта оставили в Болгарии, я узнал по приезде, получив от него письмо:
«Привет, Володя! У меня приключений было не меньше, чем у вас, и не таких фатальных. После вашего отъезда я, наконец, получил свое долгожданное и любимое одиночество, возможность вдоволь и не спеша поработать и подумать о своем назначении в этом мире и о том, каким способом оправдывать свое пребывание на земле в дальнейшем. Про Царьград думал, только когда ел восточные сладости, а про танкистов, поющих тропари, не думал вообще. И все мое пребывание в Болгарии слилось в один день из другой жизни... или из сказки. Потому что настоящие приключения начались потом, когда я вернулся в Рыльский монастырь.
Там я познакомился со священником, который больше двух лет жил в России. С ним мы ночью ходили молиться в горы, он показал другую дорогу к пещере, через постницу апостола Луки, пели акафист Иоанну Рыльскому на его камне, были у его гроба в этом храме на горе. Потом поехали вместе поездом в Россию, но через Киев, т.к. этому священнику в Россию въезд запрещен (нарушил визовый режим), были в Лавре, в пещерах. Потом шли пешком через темный лес от Глинской пустыни до какой-то российской деревни, дальше добирались на грузовиках до Рыльского монастыря – прошли крестным ходом из Рилы в Рыльск! Это было незабываемое путешествие».
* * *
Радуюсь за Диму, но думаю, что ему не довелось пережить того, что нам, – счастья возвращения в Россию «из полона». Все веселит душу, даже когда машинист в Московском метро ругается в сердцах: «Не держите двери. Отпустите. Бараны!» Так мне надоел сладенький, неживой голос, которым произносятся названия остановок в стамбульском транспорте. Московский друг, у которого я остановился переночевать, рассказывает с улыбкой: «Иду сегодня мимо подъемника, с которого обрезают тополя, вижу: он весь увешан игрушками – мягкими медведями, некоторые давно висят, грязные уже. Странно, но хорошо». В поезде «Москва – Сыктывкар» на покрытом изморозью стекле тамбура вижу отпечатки детских ног. Из динамика слышно искреннее, щемящее «Ничего не нажил, не скопил...», потом «Перед людьми и совестью права».
Все это немыслимо ни в Турции, ни в Болгарии. Там много хороших людей, но нет нашей жажды жизни. Нет чего-то невероятного, неотмирного, не желающего примириться с бытием в четырех измерениях и все время пробивающегося наружу. Как жить без этого? Невозможно.
В.ГРИГОРЯН
 | назад |
| вперед |  |
