БЫЛОЕ
«И ОТКУДА ВЫ ТАКИЕ БЕРЕТЕСЬ?..»
Три рассказа о войне
О Второй мировой войне вспоминают многие народы, но, как правило, без особого энтузиазма. Для кого-то она стала одной из многих. Кто-то потерпел в ней поражение. То ликование, которое 9 мая охватывает Россию, сравнить просто не с чем, так что это даже вызывает подозрение – а не гордыней ли мы маемся? Не пытаемся ли прикрыть Победой свою несчастливость, ставшую верным спутником нашего народа в ХХ веке?
Нет, это не так. Есть простые причины радости. Эта война стала источником стольких страданий, что даже из моей груди вырывается в мае вздох облегчения, спустя столько лет не верится: «Неужели все!», неужели хоть один из моих дедов уцелел, а с ним и моя мама, и я вслед за ней получили начало своего бытия. 9 мая – это общий наш день рождения. Еще я радуюсь вместо погибшего деда. Он не успел. Я за него.
И есть третья причина. Никогда не был наш народ разделен так страшно, как накануне войны. Из нее он снова вышел единым.
О том, как это происходило, я предлагаю вам, дорогие читатели, несколько рассказов из прекрасного спецвыпуска журнала «Вестник военного и морского духовенства». К сожалению, он так и не дошел до читателей. Ошибка в выходных данных обрекла выпуск на безвестность, хотя собранные там материалы о войне – уникальны. Попытаемся восполнить этот пробел.
В.Г.
В июле – августе 1941 года начались ожесточенные бои за город Великие Луки, который переходил из рук в руки – и так 33 дня. Рассказывает Вера Ивановна Кравченко:
«Во время боев за Великие Луки мне встретился на улице города командир той части, оборонявшей город, которая взаимодействовала с нашим партизанским отрядом Петрова. Он спросил: «Ты местная?» Получив утвердительный ответ, поинтересовался, где ближайшая церковь. Я ответила, что здесь недалеко есть Успенская церковь на Коломенском кладбище. Офицер скомандовал: «Веди меня немедленно туда!» Мы пришли, позвали священника. Командир части при мне ему говорит: «Батюшка, мне надо крестить своих солдат и благословить в бой. Справишься? Дело срочное, немцы наседают». Священник ненадолго задумался и говорит: «Что просишь, сделаю, только дай мне время. Я должен подготовиться, и всех сразу пусть командиры не приводят, подели людей на группы».
Так и сделали. Я сама при этом присутствовала. Как сейчас мне помнится, с разрешения командира 179-й стрелковой дивизии полковника Гвоздева Николая Григорьевича несколько дней поротно шли в ту церковь солдаты. Батюшка служил молебен, молился Господу о даровании победы воинам над врагом. Крещеные солдаты и офицеры принимали причастие, батюшка благословлял их, надевал крестики на тех, у кого их не было. Кто из воинов изъявлял желание, тех тут же крестил...
Потом наши военные дороги разошлись. После упорных боев эта часть – вместе с другими подразделениями 22-й армии – 25 августа 1941 г. прорвалась из окруженного немцами города. Насколько я помню, воины пошли в церковь по совету командира 366-го стрелкового полка 126-й дивизии подполковника Бедина. Мне судьба выпала стать разведчицей и воевать в родных краях в тылу врага...»
Удивительная встреча произошла у Веры Кравченко во время двухмесячной битвы за Великие Луки зимой 1942-1943 гг. Та битва вошла в историю как «малый Сталинград». Однажды они с подругой, медсестрой санитарного поезда, несли на носилках раненого солдата. Он долго, внимательно глядел на Веру и вдруг сказал: «Я где-то вас видел, вот только где?» И вспомнил, что он был в 1941 г. в Успенской церкви на том самом молебне... После этого он произнес: «А знаете, в том бою, что был после молебна, все остались живы...»
* * *
|
В Пинском партизанском соединении служил протоиерей Александр Федорович Романушко, настоятель церкви села Мало-Плотницкое Логишинского района Пинской области. Он не раз участвовал в боевых операциях, ходил в разведку, был в полном смысле слова партизанским батюшкой. В оставленных некоторыми священниками храмах и местностях, где церкви были сожжены, о.Александр совершал отпевания расстрелянных, заживо сожженных, а также павших на поле боя партизан. И неизменно во время богослужения или при исполнении треб призывал верующих помогать партизанам и защищать родную землю от фашистов.
Когда летом 1943 года к командиру партизанского соединения генерал-майору В.З.Коржу обратились родственники убитого партизанами полицая с просьбой «командировать» на похороны партизанского священника, он предоставил право самому о.Александру принять или отклонить приглашение. Один священник отказался, а отец Александр согласился. Взял облачение, кадило и в сопровождении двух автоматчиков выехал в деревню.
На кладбище была выставлена вооруженная охрана. Все приготовились слушать отпевание. Обведя глазами собравшихся, отец Александр, обращаясь к матери и отцу убитого, сказал: «Не наших молитв и “со святыми упокоения” своей жизнью заслужил во гробе предлежащий. Он – изменник Родины и убийца невинных детей и стариков... Вместо “Вечной памяти” произнесем “Анафема”». Среди изумленных собравшихся установилась мертвая тишина. Все сказанное священником прозвучало очень смело и могло повлечь за собой его гибель. Но отец Александр, подойдя к полицейским, продолжал: «К вам, заблудшим, моя последняя просьба: искупите перед Богом и людьми свою вину и обратите свое оружие против тех, кто уничтожает наш народ, кто в могилы закапывает живых людей, в Божьих храмах заживо сжигает верующих и священников». Потрясенные полицейские не тронули служителя церкви. Слова священника потрясли и прихожан. Они говорили, что если уже священники взялись за оружие, то им сам Бог велит идти в партизаны.
В зону базирования группа о.Александра возвратилась с похорон, увеличенная во много раз. Среди нового партизанского пополнения были полицаи, но теперь уже бывшие.
* * *
Рассказ танкиста Михаила, записанный его внуком Георгием Дроздовым:
«Я в Бога поверил на войне, из-за одного человека. Звали Анатолий. Он служил в нашем танковом расчете с декабря сорок первого. Механиком. Парень был с Псковщины из городка Порхова. Он был весь спокойный, с виду неторопливый. И всегда крест на шее. Перед всяким боем он обязательно осенял себя крестным знамением.
Наш командир Юра, яростный комсомолец, прямо видеть не мог ни крестика этого медного, ни крестного знамения. “Ты что, из попов?! – так и налетал он на Анатолия. – И откуда вы такие беретесь? И как тебя только на фронт призвали? Ты же не наш человек!” Толя с обычным своим достоинством отвечал не спеша, с расстановкой: “Я наш, скопской, русской, стало быть. И не из попов, а из крестьян. Верующая у меня бабушка, дай ей Бог здравия, она и воспитала в вере. А на фронте я – доброволец, ты же знаешь. Православные всегда за Отечество воевали».
Юрка кипел от злости, но придраться к Толе, кроме креста, было не за что – танкист был, как полагается.
Когда в сорок втором мы однажды едва не попали в окружение, помню, как Юрий нам всем сказал: “Значит, если у немцев окажемся, всем приказ – застрелиться. Нельзя сдаваться!”
Мы молчали подавленно и напряженно, один Толя ответил, как всегда не торопясь: “Я стреляться не могу, этого греха Господь не прощает, самоубийства, стало быть”.
“А если к немцам попадешь и предателем заделаешься?” – зло бросил Юрий. “Не заделаюсь. Мы, скопские, людишки крепкие”. Слава Богу, мы тогда избежали окружения и плена... В начале сорок четвертого, в Белоруссии, несколько экипажей получили приказ идти к узловой станции, где наша пехота уже несколько часов вела бой.
Там застрял немецкий состав с боеприпасами – он тянулся на подмогу крупному соединению, что пыталось отбить у нас ключевую позицию. ... Бой был короткий. Две наши машины сразу запылали. Наш танк обогнул их и на полном ходу шел к уже видневшейся за деревьями станции, когда что-то шарахнуло по броне и вдруг вспыхнул огонь внутри, в кабине... Танк встал. Мы с Толей выволокли самого молодого из нас, Володю, из люка, на землю опустили и отбежали с ним метров на сорок. Смотрим – мертвый. Бывает, что сразу видно... И тут Толя кричит: “А где командир?”
И верно, нету Юрия. А танк уже горит весь, полыхает. Толя перекрестился, бросил мне: “Прикрой!” – и назад. Когда я подбежал к танку, он уже тащил Юрку вниз. Командир был жив, его просто сильно контузило и обожгло. Он почти ничего не видел. Но именно он, услыхав вдруг скрежет, закричал: «Братцы, поезд! Прорывается!» ...И вдруг мы услышали, как взревел и зарокотал наш танк. ...Танк горел весь, горел, как огромный факел. Немцы, увидев несущийся на них огненный смерч, подняли беспорядочную стрельбу, но остановить Т-34 уже не смогли. Полыхая пламенем, танк на полном ходу врезался в передние вагоны немецкого состава. Помню, как лопнул воздух от адского грохота: это стали один за другим взрываться ящики со снарядами.
...В медсанбате Юрка плакал, как мальчишка, и повторял, хрипло кашляя: «Миша, слушай, а как же Бог-то? Ему же, Тольке-то, нельзя было самому себя убивать, раз он верующий! Что же теперь будет-то?”
Спустя два года я приехал на Псковщину, в маленький Порхов. ...Я нашел небольшую церковь. Там бабушку Толи и самого Толю тоже помнили. Тамошний старенький батюшка благословлял его перед уходом на фронт. Этому батюшке я честно, как на духу, рассказал всю Толину историю и как он погиб. Батюшка задумался, перекрестился, покачал головой: «Что же... Если грех, значит, мой грех будет!» И по полному чину отпел раба Божия Анатолия, за Отечество и веру православную убиенного. Душу свою положившего за Россию».
Снимки из архива фотохроники ТАСС
 | назад |
| вперед |  |
