ВЕРТОГРАД

ПЕРЕСТАНЬТЕ БОРОТЬСЯ С БОГОМ!

Монахиня ФЕОДОРА – художник-иконописец. Она приехала в Америку в октябре 1991 года из Румынии, по приглашению приснопамятной игумении Венедикты из Успенского монастыря, что в Гранд Джанкшен, в штате Мичиган. Цель её приезда – помочь румынской обители, находящейся в Соединённых Штатах, возродить национальную традицию древнего иконописания. По благословению Преосвященнейшего Нафанаила, архиепископа Румынской Православной Церкви в США, м. Феодора переехала в городок Мервилл, штата Индиана, где закладывается начало иконописного скита. Здесь с ней встретился и побеседовал клирик Карпато-Русской Православной Церкви, живущий в США, отец СЕРГИЙ Алексеев. Текст любезно предоставлен «Вере» редактором православного журнала «Светоч» (г.Пермь) Светланой Вяткиной.

– Матушка Феодора, расскажите о себе, о семье, в которой вы росли.

– Я родилась в Румынии, в 1969 году. В нашей семье по-разному относились к Церкви. Бабушка, к примеру, была верующей. Она учила нас, своих внуков, креститься и водила в храм Божий, где мы брали святую воду и причащались по большим церковным праздникам. Впрочем, наше религиозное воспитание этим ограничивалось. Дома не было молитвослова и других духовных книг, но было Евангелие, к которому мама не разрешала прикасаться, но не объясняла почему. Она лишь говорила: «Это вам не игрушка». Думаю, она боялась, ведь мой отец год провёл в тюрьме как политзаключённый. Я помню, как в детстве меня отправляли спать, но я успевала заметить папину одежду, пропитанную кровью, которая отмокала в тазу. Мама говорила, что это плохие люди бьют его за добрые дела. Может, из-за того, что в стране был коммунистический режим, родители никогда не говорили о Боге. Однако бабушка ездила по монастырям. В их деревне устраивали групповые поездки в православные обители Молдавии. Это не были паломничества в полном смысле слова, скорее, экскурсии к памятникам славянской культуры и древнего зодчества. Из этих поездок бабушка привозила нам иконочки, – помните, были раньше картонные иконки с позолотой? В моей комнате всегда висел образ святителя Николая Чудотворца, но я не знала, кто это, думала, что на картине изображён Сам Бог. Я даже никогда не вглядывалась в надпись на иконе. В народе говорят, что Богу известны все наши дела и поступки и что Господь всё видит – что бы кто ни натворил. Я искренне верила, что Бог находится прямо внутри моей иконочки. Такова была моя вера.

В детстве я несколько лет жила у бабушки и ходила в деревенскую школу. Учащимся не полагалось посещать церковь, и, чтобы исключить такие «правонарушения», в школе по воскресеньям, в утренние часы, устраивались какие-нибудь мероприятия, которые назывались «патриотическими» и были обязательны для всех.

И всё-таки мы росли среди своего народа и впитывали народные обычаи и культуру. Во время постов бабушка готовила постную пищу, но никогда не поясняла, почему в доме в это время нет молока, яиц, масла. Она боялась, что мы проговоримся ребятам на улице.

Став старшеклассницей, я начала задумываться о своем будущем – кем быть? С детства я любила искусство, живопись, меня притягивали церковные фрески. Помню, бабушка мне говорила в церкви: «Стой смирно, не вертись. Видишь святых на стенах? Они живые и наблюдают за тобой». Я эти слова всегда помнила.

В десятом классе произошло одно важное для меня событие: я встретила группу благочестивых молодых художников из Бухареста. Вместе с ними я стала ходить в храмы и более осмысленно воспринимать церковные богослужения. Художники сразу же меня спросили: «В Бога веришь?» Вопрос задал человек, у которого я брала частные уроки графики и дизайна, необходимые для поступления в университет. Я ответила: «Верю, но я о Нём почти ничего не знаю». Он сказал: «Достаточно уже и веры. Если ты веришь в Бога, то не предашь нас».

Эти слова перевернули всю мою жизнь. Я стала задаваться вопросами: почему нельзя открыто говорить о вере в Бога? почему нельзя ходить в храм? почему раньше со мной никто не говорил о религии?

Художники сказали, что надо самой читать Библию, но у меня её не было. Вообще-то в детстве и юности мы почти не смотрели телевизор, там не было ничего интересного, зато мы очень много читали, это было повальным увлечением. Наши игры были связаны со словами, наши разговоры были пересыпаны рифмами, цитатами, аллюзиями. Мы были заядлыми книжниками, но религиозной литературы в глаза не видели. И вот однажды, во время каникул, я жила у бабушки. Неожиданно она заболела, и мне пришлось идти к её брату за молоком. Я вошла как раз в тот момент, когда мои родственники читали Библию. Они предупредили меня, что не стоит об этом кому-то рассказывать. Тогда я попросила одолжить мне на время Библию. Но они отказали, объяснив это тем, что если я прочту Священное Писание, то никогда не выйду замуж. Мне тогда было лет 15, и я ответила, что не знаю, хочу ли выходить замуж, может быть, и нет. Тогда они уступили моей просьбе, но взяли слово, что я буду читать книгу тайно. И я читала её по ночам при свете свечи или фонарика, забравшись под кровать. Если мама находила меня в таком положении, то я оправдывалась, говоря, что ищу закатившуюся пуговицу или носок.

Таким образом, тяга к праведной жизни и монашеству во мне пробуждалась постепенно и была порой не ясна мне самой. К тому же мне нравились точные науки – электроника, компьютер, чертежи, архитектура. Я была скорее физиком, чем лириком. Но постепенно мир богодухновенного искусства и духовной литературы стал открываться мне. Я прочла Ветхий Завет и сразу же засыпала маму вопросами. «Если Бог сказал, что надо жить так, то почему не живем по Его слову?» – спрашивала я. Особенно я настаивала на жертвоприношениях и еврейских обрядах, ещё не понимая разницу между Ветхим и Новым Заветами. Мама посоветовала мне пойти к священнику и задать ему эти вопросы, потому что она не знала, как ответить. Так состоялся мой первый разговор с батюшкой. Он спросил:

– Вы ходите в храм?

– Да, я ходила в церковь, потому что бабушка меня поощряла за это. Я ведь сначала не понимала, что жителям коммунистической страны не следует бывать в церквях, а если бы узнала, то, наверное, испугалась бы. Но мой учитель дизайна вводил меня в мир церкви очень осторожно, с большим вниманием к моему внутреннему миру. Он никогда не говорил, что за это человека могут отчислить из университета или уволить с работы.

Вскоре я начала ходить с покрытой головой и в длинной юбке. Ко времени окончания школы я знала, что хочу быть ближе к Богу. Передо мной было два пути: либо университет, либо… Смутное представление о другом пути немного смущало. Хотелось изучать богословие, но в то время это было немыслимо для девушки, так как считалось чисто мужским поприщем.

Я окончила школу, пора было делать выбор. В университете вступительные экзамены можно было сдавать и летом, и осенью. Друзья-художники посоветовали поступать осенью, а лето посвятить паломническим поездкам по монастырям. Однако родители настояли, чтобы я сдала экзамены летом. Когда я шла на экзамены, то боялась не провалить их, напротив, я боялась, что поступлю. Именно поэтому я ничего не стала писать на сочинении, только тему вывела да поставила свое имя. Ко мне подходили преподаватели, спрашивали, почему я ничего не пишу. Я ответила, что хочу прийти осенью и пересдать экзамен. А накануне я зашла в маленькую церквушку при университете и обратилась с просьбой к Богу: «Господи, я не умею молиться, но укажи мне путь, Господи, если Ты хочешь, чтобы я сдала экзамен, я это сделаю – на всё Твоя воля». Однако на экзамене у меня созрело твердое решение не поступать в университет. Думаю, это было результатом моей молитвы.

Одним словом, лето было в моём распоряжении. Я поездила по монастырям и остановила свой выбор на Клокочовской женской обители. Однако там мне сказали, что я слишком молода, ибо по закону послушнице должно быть не менее 55 лет. Румынское правительство считало, что к этому сроку человек исполнит свой долг перед государством и может идти служить Богу. Впрочем, я тоже хотела пожить в монастыре не ради пострига, а для духовного наставления и развития.

В монастыре был духовник, отец Виссарион, который благословил меня пожить у них три месяца – до осени, чтобы к этому времени я могла определиться: или в университет поступать, или в монастыре оставаться. По истечении трёх месяцев я поняла, что монастырь – это моё! В этой обители состоялось моё подлинно духовное рождение. Сейчас я с трудом вспоминаю о своей жизни до монастыря, как будто ничего и не было.

Первые годы жизни в монастыре очень важны, потому что, живя возле игумении, я многому научилась. Время было нелегкое – последние годы коммунистического строя. Революция произошла в декабре 1989 года. Три года моего иночества прошли при социализме. Нам, насельницам обители, запрещали общаться с мирянами вне стен монастыря, а когда приезжали туристы, то монахиням приходилось прятаться на чердаке, ведь монастырь представляли только как памятник румынской культуры. За нами велось постоянное наблюдение, офицеры службы госбезопасности часто посещали обитель. И хотя они были одеты в гражданские костюмы, мы прекрасно понимали, кто они на самом деле. Ко мне они проявляли повышенный интерес и всё время спрашивали:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять, – отвечала я.

– Врёшь! Зачем ты пришла сюда?

Они считали, что монахи заманивают молодых девушек и «разлагают» их своими разговорами.

– А как отнеслись ваши родители к решению остаться в монастыре?

– Они, конечно, были против, но в основном потому, что слишком высоко ценили образование и считали, что мне необходимо окончить университет – «стать человеком». Родителей можно понять, они желали мне добра и хотели, чтобы их дети жили лучше, чем они, чтобы мы были более образованны. В течение двух месяцев мои родители вообще не знали, где я и что со мной. Они думали, что я гостила у старшей сестры в Бухаресте, а проверить это не могли, потому что в то время у нас не было телефона. Да и у других родственников не было. Через два месяца игумения велела мне написать родителям письмо, чтобы они не обратились в полицию с заявлением о пропаже дочери. В этом случае у монастыря могли быть большие неприятности.

Я написала родителям письмо. Они приехали и накинулись на меня: «Как ты могла так с нами обойтись! Почему ты нам не сказала, куда уходишь? А что будет с твоей учёбой? Неужели ты останешься без образования? Твоя бабушка заболела, и теперь она умрет из-за тебя!» Всё это они говорили только для того, чтобы я вернулась домой. Вместе с мамой приехал и мой брат Георгий, который тоже меня упрекал. Я ответила родным: «Здесь для меня всё: мой университет и моё призвание. Домой я не вернусь». Они решили увезти меня силой.

Тогда игумения монастыря мать Михаила, духовно опытная старица, сказала им: «Перестаньте бороться с Богом и не противьтесь Его воле! Не дома, а здесь Господь приготовил ей место. Прошу вас – отступитесь, и если желаете мира для себя, то посвятите Богу своё чадо, как это было раньше, когда каждая семья посвящала Господу одного ребёнка. Вы должны быть счастливы, что ваша дочь выбрала монашеский путь, она делает это ради спасения девяти грядущих поколений вашего рода и девяти поколений ваших сродников, уже отошедших в мир иной. Радуйтесь, что одна из вас избрана Богом».

Игумения произнесла эти слова с такой властью в голосе, что мама сдалась. Так я осталась в монастыре. И мои родители не только смирились с этим, но теперь они уже рады, что я стала монахиней. Лишь моя старшая сестра сожалеет о моём выборе. Она старше меня на 5 лет и хотела, чтобы я не осталась необразованной. Сама же она уже доктор наук.

По прошествии нескольких лет я смогла навестить свою родную семью. Родственники были взволнованы моим приездом, но, в конце концов, сказали мне: «Если ты счастлива в монастыре, то и мы больше не будем беспокоиться, но если тебе станет плохо – возвращайся, не губи свою жизнь».

– Мать Феодора, говорят, что 80% румын – православные, это правда?

– Сейчас, наверное, православных верующих намного меньше – из-за объявленной свободы, которая привнесла в жизнь людей много отрицательных соблазнов. Во время коммунистической диктатуры верующих было намного больше. Коммунисты понимали, что гораздо проще иметь дело с одной религией, поэтому-то православие было разрешено. Сейчас Церковь не преследуется, православными считают себя большинство румын, но далеко не все они по-настоящему воцерковлены. Мы должны понимать, что истинно христианские ценности десятилетиями вытравливали из сознания народа.

– Какого святого румыны считают своим небесным покровителем?

– Апостола Андрея Первозванного. Точных сведений насчёт того, когда Румыния приняла православие, нет. Церковное предание гласит, что румыны исповедовали православную веру уже в пятом веке, и даже раньше. Нашей небесной покровительницей является также святая Параскева, мощи которой покоятся в Ясах. На юге Румынии очень почитают святого Димитрия Бессарабского и трансильванских святых – Савву и Йореста Тимишуарских.

– Ваше воцерковление началось ещё при социализме, поэтому вам легче сказать, влияло ли в те годы монашество на духовное состояние румынского народа?

– Монашествующих тогда было немного, зато качество монашеской жизни было намного выше, чем сейчас. Давление, оказываемое на Церковь, имело свою положительную сторону. Так было и во времена первых христиан. Простой графит тоже становится алмазом лишь под давлением. В нынешней свободе есть много искушений, я считаю, что по-настоящему люди свободны лишь внутри церковной ограды. В Церкви понятие свободы трактуется не так, как в миру. С одной стороны, свобода хороша, но с другой… Для безбожников свобода – это произвол. Помните, что говорит апостол Павел: «Всё мне позволительно, но не всё полезно». Думаю, что в других православных странах, в том числе и в России, дело обстоит точно так же.

С падением коммунистической диктатуры в Румынии наблюдалось активное возрождение монашества. Множество молодых людей устремились в монастыри, это продолжалось, может быть, лет пять. Сейчас наблюдается спад в пополнении обителей, современная молодёжь гораздо меньше интересуется иноческой жизнью.

В румынском монашестве происходит просеивание людей через сито духовных испытаний, и мы через какое-то время увидим, кто действительно призван к монашеской жизни, и поймём, выдержат ли проверку временем мотивы, которые привели человека в монастырь. Современное румынское монашество заново открывает для себя то духовное богатство, которое казалось безнадежно утраченным в эпоху атеизма, когда монастыри превратили в мёртвые музеи. Раньше те, кто избирал путь монашества, оставались необразованными, так как их не принимали в учебные заведения. Монахов считали маргиналами, отбросами общества. А ведь раньше именно в монастырях жили самые образованные люди своего времени, там писались богодухновенные книги, большинство школ брало своё начало в обителях.

Думаю, что сегодня монашество в Румынии переживает период самоопределения, идёт поиск истинно монашеской жизни. Конечно, сказывается на качестве духовной жизни то, что на протяжении нескольких десятилетий монастыри уничтожались и почти перестали существовать. Трудно возрождать то, с чем утеряна связь. Произошёл разрыв традиции, образовалась пустота, которую предстоит заполнять новому поколению иноков. Они должны возмужать, ведя духовную брань с врагом рода человеческого, ведь им предстоит передавать свой опыт другим поколениям. Монашество – это живой опыт, ему нельзя научиться по книгам, его надо прочувствовать и пережить.

– Сколько сейчас монастырей в Румынии?

– У нас более 400 монастырей, а со скитами и пустынями наберется и более 500 обителей. Самый большой монастырь мужской – в Агафии, где подвизается около 400 иноков. Это целая монашеская деревня, состоящая из пяти храмов, нескольких братских корпусов и прочих хозяйственных строений.

– Каких монастырей в Румынии больше – мужских или женских?

– Женских больше. Насколько мне известно, в Румынии сейчас примерно семь тысяч монахинь и пять тысяч монахов.

– Государство оказывает хоть какую-то помощь обителям?

– Наше государство поддерживает Церковь. Священники и монахи получают минимальную заработную плату. Причём если в монастыре 100 монахинь, то 50 из них получают эту минимальную зарплату от государства, а 50 других – нет. Монахини, конечно, денег этих не видят, потому что они перечисляются на счёт монастыря, а затем используются на общие нужды. До сих пор наши обители принадлежат государству, поэтому за всеми ремонтными работами надзирает Министерство культуры, которое и оплачивает затраты. Государство обязуется также финансировать восстановление храмов, которые были построены ранее 1920 года.

– Как миряне относятся к монахам?

– Конечно, люди уважают иноков, однако многое зависит от региона, то есть насколько сильно в нём было влияние коммунистической идеологии. Румыния условно делится на три сектора, у каждого из них своя зона влияния. На северную провинцию, граничащую с Молдавией, оказывает влияние русское благочестие. В Трансильвании религиозная жизнь претерпела мало изменений, потому что там коммунистическое давление было относительно слабым, зато на этот район влияют венгры, читай, католики. Хуже всего дело обстояло на юге, где находится наша столица и где коммунизм цвёл махровым цветом. Однако и на юге сейчас открыты монастыри, а люди привыкают к монашескому сословию и относятся к нему вполне корректно. Отношение к Церкви и её служителям – дело веры каждого, и многое тут зависит от наличия или отсутствия религиозного воспитания. Например, современные подростки изучают религию в школах, поэтому они просто лучше осведомлены о том, что представляет собой институт монашества. Дети ездят на экскурсии в обители, встречаются там с иноками, смотрят видеофильмы о монастырях, читают книги. Признаюсь вам, что в Румынии есть люди, которые относятся к монахам с презрением, они говорят: «Ах, вы же совершенно никчёмные люди!» Но многие, наоборот, благоговейно кланяются и крестятся при виде монахов.

– Матушка, вам приходилось бывать в России и других православных государствах. Как вы думаете, есть ли в румынском православии нечто своеобычное, чего нет в других странах? Иными словами, можно ли говорить о своеобразии румынского благочестия?

– А ведь я об этом никогда не задумывалась. Хотя нас иногда спрашивают: существует ли румынская иконография? румынская церковная музыка? румынские обычаи? А знаете, у меня есть своя формула. Побывав в России и Греции, ознакомившись с разными церковными традициями и взглядами, а также изучив румынские минеи, службы, календарь (в нем и русские, и греческие святые), я говорю: «Русское + греческое = румынское!»

В общем, вы задали непростой вопрос, ведь на Румынию оказали влияние многие культуры, потому что она является своеобразными вратами, так как находится между Западом и Востоком. Ведь румыны – латиняне, живущие среди славян. Мы – единственная латинская страна в православном мире. Это ставит румын в двусмысленное положение. Некоторые спрашивают: «Выходит, вы католики?» Кое-кто недоумевает: «С какой стати вы православные, а не католики, как, например, итальянцы?»

В нашей иконографии и музыке заметно влияние России и Византии, но у нас есть также и уникальное народное творчество, например иконография на стекле. На наших иконах святые иногда изображаются в румынских народных костюмах, таким образом, они становятся ближе и понятнее простым людям, которые чувствуют, что святые такие же, как все мы, но освящённые Божией благодатью. Может, и есть какие-то более яркие приметы румынского своеобразия, но мне на ум пришёл только пример нашей пастырской, т. е. пастушеской, духовности, а старец Клеопа – яркий её образец. Я бы назвала его «иконой румынского благочестия». Отец Фома Хопко, в его бытность ректором Свято-Владимирской семинарии в Америке, как-то после своих поездок в Грецию, Россию, Румынию сказал мне: «В Румынии монашествующие и миряне живут бок о бок, и люди счастливы такой близостью. В Греции между монахами и мирянами существует пропасть, а в России монашествующие бегут от мирян». То есть русские и греческие монахи чуждаются мира и живут в своём континууме, а в Румынии монахи и миряне очень любят друг друга и тесно сотрудничают, как нигде в других странах.

– Когда вы начали заниматься иконописью? Кто были вашими учителями?

– У меня нет академического образования по живописи, я всему обучалась в стенах монастыря. Всё приходилось делать самой: изучать народное искусство, письмо по стеклу масляными красками, технику обратной перспективы. Я всегда любила учиться, и если узнавала, что где-то есть иконописец, то пыталась найти его и просто засыпала художника вопросами. В Румынии совсем недавно появилась первая школа иконописцев.

В первые годы моей жизни в обители игумения посыла нас в разные училища – обучаться ремёслам. Я училась ткацкому делу и вышиванию. А иконопись изучала в монастыре. Мы ездили по другим монастырям, посещали более опытных монахов и монахинь, жили у них в послушании какой-то срок, обучаясь монашескому деланию и сугубо монашеским ремёслам. Так я и начала учиться иконописанию. Мне передавали свой опыт не менее десяти различных мастеров, которые учили меня разным техникам, в том числе письму маслом по стеклу. Затем я начала писать иконы на досках, сначала тоже маслом, и только после этого – темперой.

Таким образом, иконописью я начала заниматься по послушанию. Удивительно, что если тебя посылают учиться чему-то «за послушание», то учёба непременно удаётся. В монастыре очень важно делать то, что тебе велят, а не то, что самой хочется. Так, за послушание я стала писать иконы, за послушание приехала в Соединенные Штаты.

– Расскажите подробнее, как вы сюда попали – с какой целью?

– Наша матушка, игумения Михаила, много лет дружила с игуменией Венедиктой, которая жила в Америке. Когда мать Венедикта прислала мне приглашение, я показала его игумении Михаиле. Она подумала и сказала: «Если ты поедешь в Америку, то не потеряешь свою душу». Тогда я спросила: «А для чего мне ехать?» Мать Михаила ответила: «Поезжай туда на год, я знаю, ты меня не подведёшь, поезжай от моего имени». Я поехала к старцу Клеопе и задала ему тот же вопрос. И он ответил то же, что и матушка игумения: «Поезжай. Если будешь в послушании у матушки Венедикты, то не потеряешь свою душу». Вот так я очутилась здесь. Схимонахиня Венедикта уже отошла в мир иной, она скончалась 7 августа 2005 года.

– Почему вас назвали Феодорой?

– Я приняла постриг 25 марта 1991 г. в Бранковенском женском монастыре, который был основан святым Константином Бранковенским, одним из румынских великомучеников, убитых турками. Святой Константин был правителем Валахии. Этот монастырь был построен в XVI веке и какое-то время развивался, но потом пришел в запустение. В 1714 году св. Константин Бранковенский начал восстановление обители.

С моим именем вышла особая история. Меня ведь и родители назвали Феодорой. Когда в Румынии произошла революция, игумения, боясь возврата социализма, постригла разом всех послушниц, в том числе и меня. Нас было 19 человек.

Игумения Михаила была в затруднительном положении, поскольку многие сёстры хотели получить одно и то же имя. Но когда рождается младенец, он же не выбирает себе имя, это делают за него родители. И вот матушка взяла 40 листочков бумаги, на каждом из которых было написано святое имя, затем свернула их в трубочки и положила в корзину перед иконой Богородицы. Всё происходило очень торжественно. Игумения сидела на стуле возле иконы, а корзина стояла рядом. Мы по очереди подходили, брали у матушки Михаилы благословение, делали земной поклон перед иконой, прикладывались к ней и доставали бумажную трубочку с новым именем. Матушка разворачивала её и вслух произносила новое имя. Я подошла предпоследней, причём специально, чтобы не вытащить записку со своим мирским именем. Дело в том, что моё имя очень нравилось матушке, потому что она считала его красивым, да еще в переводе оно означает «Божий дар». Я же говорила: «Матушка, если я не изменю своё имя, то не буду чувствовать, что я родилась заново после пострига, и останусь “ветхая”, Феодора не умрет во мне». Матушка отвечала: «Не спорь со мною, ты ещё дитя. И не спорь с Богом. Скоро ты сама всё поймёшь».

Когда подошла моя очередь, я вытащила листок с именем Феодора. А игумения сказала: «Видишь, Бог вернул тебе родное имя. Иди и сотвори три земных поклона Пресвятой Богородице и св. Феодоре, попроси у неё прощение за то, что не хотела взять её имя. Не будь неблагодарной». День пострига я считаю самым важным в моей жизни, потому что именно в этот день я укоренилась в монашестве.

– Вы приехали на год, но минуло уже 15 лет вашей жизни в США, не так ли? Почему вы остались, что вас здесь удерживает?

– По приезде сюда я увидела, что в храмах очень мало икон, а те, что есть, написаны кое-как. У меня появилось горячее желание привнести в американские храмы красоту традиционной иконографии, посвятить этому свою жизнь. Я бы с превеликим удовольствием занималась только иконописью, была бы крыша над головой да немного еды. Мне захотелось работать день и ночь ради того, чтобы в здешних храмах появились другие иконы. Мы должны свидетельствовать о вере во всех аспектах нашей жизни. Иконопись – это миссионерство, и наша миссия – дать миру истинный образ Христа, а не копии с изначально плохих копий.

Живя в Америке, у меня возникла идея, которую я поначалу даже боялась озвучить. Захотелось создать небольшой монастырь, где бы иконопись стала основным занятием монахов. И вот наш возлюбленный архипастырь архиепископ Нафанаил сказал мне: «Поезжай в Мервилл, там есть пустующий приходской дом, в котором ты сможешь основать обитель для иконописцев». Так я осталась в Америке.

Я училась у многих учителей, прошла через суровые испытания и совершила на этом пути немало ошибок. Мой первый наставник, старец Софиан, говорил: «Хорошо, что ты решила писать иконы, но если ты хочешь писать образы святых, тебе нужно войти в икону, как в иной мир, увидеть там этих святых и выйти обратно. Лишь после этого надо приступать к письму». И еще он говорил: «Подумай, сколько красоты может сотворить один человек, но откуда берется эта красота? Она – из души, от Бога. Как же неизъяснимо прекрасен Сам Господь, если Его творение – человек – может создавать такую красоту!»

Иконопись сродни выпечке хлеба: месишь тесто, наблюдаешь, как оно поднимается… Когда пишешь икону, она тоже постепенно «поднимается»: сначала пишешь фон, потом одежды и, наконец, приступаешь к написанию лика. Постепенно проступает личность, которая смотрит на тебя. А когда работа закончена, то ты удивляешься – неужто это я сделала! Труд иконописца очень тяжёл, и всегда тебя что-то отвлекает от дела. Наверное, самое трудное – просто сесть и писать, ведь бес очень хитёр, он не хочет, чтобы образ был написан, поэтому придумывает многие способы отвлечь изографа и не дать ему написать святой образ.

Перевел с английского о.Сергий Алексеев

назад

вперед