ВОЗВРАЩАЯСЬ К НАПЕЧАТАННОМУ
«ВЫЙДЕШЬ ЗА ПОРОГ, А ТАМ – СЕМЬ ДОРОГ...»
Вначале лета в нашей газете уже выходила статья с таким названием. Она была приурочена к 10-летию памяти великой молитвенницы, прозорливой старицы схимонахини Сепфоры («Выйдешь за порог, а там – семь дорог...», №№ 540-541). Тогда, 13 мая, на могилу прозорливицы в новый монастырь, получивший название «Спаса Нерукотворного Пустынь», съехались её чада – те, кто знал монахиню при её жизни, и те, кто узнал о великой силе молитвы матушки Сепфоры уже после её кончины. Были там и оптинские монахи, многие из которых, будучи послушниками Оптиной пустыни, окормлялись у неё, с её помощью духовно взрослели. На поминание в Спасову пустынь ездила и наш автор. Там она записала новые воспоминания о матушке, а также встретилась с её духовной дочерью схимонахиней Анастасией. Рассказ схимонахини и стал основой для продолжения публикации.
«Вот кто к нам пришёл…»
Звали её Мария. Смелая, бойкая, брови вразлёт, живые подвижные глаза, аккуратная кудрявая головка, стремительная и лёгкая походка – такой была она на пике своего женского очарования и молодости. Весь мир у её ног. Ну, весь не весь, но по земным меркам для счастья было у неё всё: молодой муж, дети, интересная работа. А работала она в орсе, то есть в торговом ведомстве, и в своём деле была человеком преуспевающим. По служебной лестнице поднималась с лёгкостью. Слыла и была человеком умным, решительным, властным. Работала она пока что в райцентре. Но Марии уже давали понять, что надо двигаться дальше, что ей по плечу область, то есть не за горами новое назначение, более широкие горизонты.
И вот однажды Зинаида – сестра мужа – привела её к бабушке Даше. А в Киреевске (это райцентр Тульской области) многие даже не догадывались, что Дарья Николаевна Шнякина приняла монашеский постриг и давно уже носит имя Досифеи. Едва переступив порог, Мария услышала приветливый голос:
– Вот кто к нам пришёл!
Пожалуй, тогда она не особенно удивилась этой тёплой встрече. Её многие и ценили, и любили. А всё-таки был ещё и страх. Зина говорила, что идут они к необычному человеку. Монахине Досифее Божией милостью даровано видеть и то, что уже человеком пройдено, и то, что ожидается в последующем.
В роду у Марии Николаевны Иевлевой были монахини. Её с детства учили молиться, водили в церковь. Но, окончив школу и вступив в пору юности, она и думать забыла о Боге. С головой окунулась в бурлящий «водоворот» событий. А душа таки не растеряла, видно, всё ещё несла в себе память о влекуще-прекрасном светлом мире Божьего храма. Отсюда и полуосознанное понимание, что матушка Досифея увидит в ней нечто такое, о чём она и сама знает не до конца, и был страх, что ей придётся краснеть, услышав правду о себе.
На самом деле были у неё и смягчающие обстоятельства. Ведь известно, что 60-70-е годы прошлого века – время безбожное. Все, кто открыто исповедовал веру, попадали в немилость. Кто сидел, кого укладывали в психушку, кто становился изгоем или пребывал под колпаком наблюдений. Стоило сделать шаг к церковному порогу, как карьерный рост прекращался. А дальше следовали неотступные преследования и неудачи. Причём человек мог просто-напросто лишиться любимой работы. То есть оправдания были. Кто из молодых, воспитанных верующими родителями, не терял тогда из виду берег Божьей правды…
В ту самую первую их встречу никаких оглушительных разоблачений не последовало. Матушка ласково, с доброй хитринкой улыбнулась: «А что у тебя платье без рукав-то? Материала не хватило пришить рукава?» Маша растерянно промямлила: «Да я готовое покупала». А та вдруг: «И головка надо, чтоб покрытая была». Потом достала чёрный платок и протянула: «На тебе мой платочек». Тогда же и Псалтирь вручила. Не какую-нибудь – старинную, XVI века, читанную монахами. Вначале попыталась было воспротивиться: «Да я ведь церковнославянского не знаю». «Ничего, – говорит, – узнаешь. Равноапостольные Кирилл и Мефодий, учители словенские, для чего? Они тебе помогут понять содержание книги, а книга эта медовая, книга сладкая…»
И стала она вдовой
|
Пока матушка была рядом, Мария не смела противиться. Более того – сразу ощутила, что хорошо ей здесь. Век бы под этим крылышком сидела. А вот когда на улицу вышла, зароились в голове мысли бунтарские: «Как же так? У меня муж молодой (ей было тогда немного за 40), и вдруг я покроюсь этим чёрным платком… А что на работе подумают?» Ведь матушка велела носить не снимая. Потом заныло, дрогнуло сердце, зашлось от предчувствий: «Видно, беда у порога. Неужели с мамой что?» Вскоре действительно случилось. Но не с мамой, а с мужем. Через полгода его не стало. Овдовела Мария… Тогда-то и принялась за Псалтирь. Но ещё раньше, буквально с первой встречи с матушкой, перевернулась вся её жизнь.
По молитвам матушки Досифеи, словно ураганным ветром оторвало её от грешной земли. Внешне менялась мало, а вот душу словно грозовые дожди омыли. Зарастали знакомые тропки, забывались привычки, нарождались новые. Снова, как в детстве, стала часто ходить в церковь, бывать у матушки Досифеи. Придёт, с дочерью поздоровается (в Киреевске матушка жила со своей рано овдовевшей Параскевой и со внуками) и прямёхонько в её комнатушку, в келейку, увешанную иконами. Дверь за ней плотно прикрывалась, и начиналась всегда немногословная, но такая важная для Марии беседа.
Однажды сразу после работы пришла. Едва порог переступила, а матушка словно там была и всё слышала: «Ну что, растёшь? Нравится тебе это?» Маша, конечно, поняла, о чём речь, и сказала ни минуты не колеблясь: «Как решите, так и будет». Матушка долго ждать не заставила: «Вот тебе моё слово! Никуда ты не пойдёшь. Ни в какую Тулу не поедешь. Твоё место здесь, в Киреевске. Тут у вас будет своя обитель из двух монахинь». Мария только ахнула про себя. А потом и забыла. Много лет спустя сбылось. Монахиней стала не только Мария (при постриге она приняла имя Пантелеимоны), но и дочь матушки Параскева. Нынче они обе схимонахини. Пантелеимона стала Анастасией, а Параскева теперь – схимонахиня Иоанна.
С матушкой Анастасией беседуем у неё дома. Она болеет. Ко всем возрастным немощам (сама-то она считает, что тяжкие болезни послал Господь за прежнюю её жизнь, в которой много было греховного) прибавилась ангина. Рядом чада матушки Сепфоры. Все они сёстры – роднее родных. И в болезни помогают, и молятся друг о друге. Стоило ей закашлять, бегом тёплую водичку несут.
Холодный чай и «пустячки»
Матушка Анастасия взяла в руки чашку, и вспомнилось ей, какой постницей была схимонахиня Сепфора:
– В день перед причастием питалась только просфорой. В Страстную седмицу пищи не вкушала. Ничего, кроме чая. Только чай, и то холодный.
У схимонахини Анастасии строгое благородное лицо, обрамлённое сединами. Волосы гладко зачёсаны и покрыты светлым апостольником. Это такой монашеский плат, охватывающий всю голову и покрывающий плечи. Говорить ей трудно, но и не сказать о своей дорогой наставнице, с которой провела бок о бок ни много ни мало 20 лет своего духовного взросления, не может. И что ни вспомнит – словно некую драгоценность достанет, бережно хранимую в шкатулке памяти. Разглядывает своё сокровище, и лицо озарится светлой улыбкой:
– У матушки Сепфоры была такая маленькая чашечка, и ела она одну-единственную разливную ложечку первого. Любила рыбку солёную. Кусочек съест и чаем запьёт. Кстати, чай только назывался так. Это была простая вода. Сладкое вовсе не ела. Если приносили что, делила на кусочки. А ещё конфетки, печеньица собирала. И видно, освящалось всё это сильной молитвой. Потому что замечали мы: угостит матушка больного такой конфеткой (конфеты и всякие сладости называла она пустячками), а человек, принявший гостинец, съест и тотчас исцелится. От простуды ли, от головной, от зубной боли или ещё от чего.
В своё время приходили к ней с Тульской кондитерской фабрики. Видать, заметили необычайную особенность матушкиных «пустячков», и название запомнилось. Так появилась у тульских кондитеров новая марка карамелек «Пустячки».
– Так вот, – продолжает матушка Анастасия, – была она редкой постницей. Но держала это в тайне. Только те, кто совсем рядом был, видели, какой же подвиг она несёт. Однако других никогда не позволяла себе неволить, хотя и считала, что обильная пища не приближает к Богу. Чад же своих учила поститься тайно. Ещё и потому, что время было такое. Однажды я пожаловалась: «Как быть, матушка? По роду своей работы приходится мне встречаться с большими начальниками. И если уж обедаем вместе, пост не пост, ничего кроме скоромной пищи не подают». Она мне и говорит: «Ешь, потом поговеешь. Не показывай себя, чтоб никто не знал».
«Это мы-то туристы?»
Да, время тогда непростое было. Даже в церковь крадучись ходили. Многие молились Богу втайне. Многие, но не матушка. Было ей уже за 90, когда решила слетать к киевским угодничкам. На самолёте. И хотя происходило это впервые в её жизни, бесстрашно ступила на трап, только слегка опираясь на руку Марии. Стюардесса была приветлива, внимательна: «Заходите, бабушка, заходите». А матушка: «Ты, деточка, дай нам хорошее местечко, чтоб у окошка было». Та провела, усадила. А потом стала объявлять: «Уважаемые туристы! Самолёт летит по курсу “тур-Киев”». Тут матушка в полный голос: «Это мы-то туристы? Мы православные!» Ничего не боялась.
– Когда объявили, что надо пристегнуть ремни, – продолжает матушка Анастасия, – удивилась, зачем это. Я ей пояснила, что для безопасности, что в воздухе бывают воздушные ямы. Матушка Сепфора ответила шуткой: «И здесь, выходит, дорога плохая, я-то думала в небе – хорошая».
В Киеве поехали вначале в Покровский монастырь. И когда в храм вошли, матушкино лицо преобразилось. Это для неё великая радость была.
Потом в Лавру направились, но было поздно, и всё уже закрылось. Постучали. Вышел сторож, она и говорит ему: «Детка, ты пусти нас посмотреть. Мы издалёка приехали». Сторож понял, что перед ним настоящие богомольцы, но и помочь ничем не мог: «Бабушка, да уже закрыто всё, кто ж вас поведёт туда?» А она: «Господь нас поведёт».
И тут случилось необъяснимое. Матушка Анастасия словно бы альбом листает, вглядываясь в полузабытые лица:
– Откуда ни возьмись встаёт перед нами молодой человек (а вокруг нас ни души не было). Никто – ни мы, ни сторож – не видел, как он появился. Белокурые волосы, тонкие, красивые черты лица. Такого лица я больше никогда не видела: ни прежде, ни потом. И вот он повёл нас по пещерам. Я не переставала удивляться: и этому внезапному появлению, и точному знанию матушки, где кто лежит. Не читая, она называла мне того или иного святого, молилась, обращалась к ним и время от времени повторяла: «Запоминай, где какой угодничек». Кстати, когда вернулись и к выходу подошли, наш провожатый словно бы в воздухе растворился.
Нападения бесовские
|
Да, все 20 лет монахиня Пантелеимона (в миру Мария Николаевна Иевлева) сопровождала матушку в поездках. В церкви всегда вместе были. Увы, в родном Киреевске в советское время не было ни одного храма. Ездили в село Панино, нередко – в Тулу, где, как правило, оставались на ночь. В городе, конечно же, были странноприимные, боголюбивые люди, принимавшие матушку с большой радостью. Вместе молились, вместе за стол садились. И всегда встречали их, как людей самых близких. Но именно там, в Туле, случилось как-то событие, приоткрывшее для монахини Пантелеимоны завесу тайны над зловещим присутствием в мире вездесущих «соседей».
В окна уже ночь смотрела. Время было позднее, давала знать о себе дневная усталость. А постольку никто не мешал – постелили им в отдельной комнате, – Пантелеимона уснула, едва коснувшись головой подушки. И в полночь матушка с трудом разбудила её: «Пантюш, посмотри, что там бегает? Вроде двое копошатся…» Пантелеимона испуганно посмотрела в тёмный угол ( она мало ещё знала, как близка матушка к ангельскому миру, что многое в нём ей открыто). Испуганно посмотрела в тёмный угол. А у самой мысли забегали: «Боже мой, матушке плохо». А та продолжает: «Они чётки у меня вырвали. Иди ищи». И тут для Пантелеимоны, словно занавес приоткрылся. Целых несколько мгновений она ясно видела злокозненную возню, затеянную в комнате, со страхом наблюдала, как зловещие тени метались от стены к стене. Впрочем, нет: она видела их во плоти – так же ясно, как себя и матушку... Когда встала, перекрестившись, с постели, картинка поблёкла, она перестала видеть незваных «гостей», но всей душой, всей кожей чувствовала присутствие нечистой силы. Искала почти на ощупь, с трудом подавляя страх, доверяясь матушкиным молитвам. Чётки нашла в самом неожиданном месте: у противоположной стены за новыми шкафами новомодной тогда мебельной стенки. И долго ещё не могла забыть о зловещих пришельцах.
Спустя годы в присутствии монахини Пантелеимоны случилось ещё одно нападение бесовское на матушку Сепфору. Приехали они в Клыково (это было первое появление матушки в новом монастыре) 5 января – как раз под Рождество. Легли спать, и вдруг раздался громкий стук – стук в окна. Он с каждой минутой усиливался. Вскоре громыхало и звенело так, что, казалось, вот-вот стёкла вылетят. Матушка позвала её: «Пантюша, вставай. Будем молиться, детка моя». Уж, столько времени прошло, а до сих пор схимонахиня Анастасия с содроганием вспоминает о той ночи: «Встали на молитву. Я стою, дрожу как осиновый лист. А матушка – само спокойствие. От одного её крестного знамения (а налагала она его крепко, словно впечатывала) столько силы исходило! Помолилась, покрестилась, и всё затихло. Как будто и не было ничего.
Монахи, часто бывавшие у матушки, знали об этом и даже были свидетелями нападений бесовских. И, конечно, не раз случалось видеть и слышать всё её келейнице.
– Трепетали, – продолжает матушка Анастасия, – боялись её бесы и при жизни, и после преставления... Помню, привезла я однажды с могилки матушки Сепфоры освящённое масло. И принесла в храм (это в Туле было). А там у нас была женщина больная – бесноватая. В храме как раз всенощная шла. Ну, я и раздала всё маслице матушкино. А этой женщине – Валентине – не досталось. Пообещала принести из дома на следующий день. Ну, обещала – сделала. Вышли мы на водосвятный молебен святителю Николаю, стоим у часовенки, и подходит ко мне Валентина. Я протягиваю ей масло, и вдруг она меняется в лице и буквально вопит странным нечеловеческим голосом: «Ты зачем это сюда привезла? Я боюсь её! Не люблю! Отойди от меня!» Все на нас смотрят, не понимают, в чём дело. Я сначала растерялась, а потом молиться стала: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» Осенила её крестом и маслом помазала. Она сразу сникла, покраснела: «Простите, матушка. Видите, что он делает во мне?» И взяла это масло.
Награда
Да, годы вниз катились, а в жизни Марии наступила весна. Как оживает дерево после зимней стужи, так и душа её раскрылась и потянулась навстречу вечному солнцу Божьей любви. Ожила, омылась росой покаяния, зашумела новой листвой, проникнутой соками живой веры. Её весна, её пробуждение знаменовалось событием, как теперь сказали бы, знаковым, полным тайны. Так вот, однажды, получив благословение матушки Сепфоры, поехала она в Троице-Сергиеву лавру. Там после исповеди и причастия присела на скамью под сенью вековых деревьев. И подошла к ней старушка. Села рядом. Ласково заговорила с Марией: «Деточка, что ж ты такая молодая, а вся в чёрном – не вдова ли?» Та немного помедлила. Она уже твёрдо усвоила, что после принятия Святых Христовых Таин надо стараться хранить целомудренное молчание, беречь в душе чистоту обновления, дарованную причастием. Но всё же не смогла отмолчаться:
– Да, вдова.
– А есть ли детки?
– Трое сыновей растёт.
Бабушка участливо кивнула:
– Нелегко тебе… А умеешь ли ты, деточка, на церковнославянском читать?
– Да, умею.
Старушка радостно всплеснула руками:
– Ну, слава Богу! Есть кому передать книгу.
И поведала свою историю. Далеко в Сибири, откуда она и приехала, есть старинная книга «Жития всех святых». Мария узнала тогда, что сохранил её гонимый властями архимандрит. Его самого убили. А книга много лет пролежала в земле. Поэтому, когда подняли её на свет Божий, уголок кожаного переплёта оказался полуистлевшим. Но в остальном бесценное сокровище осталось невредимым. «Вот тебе и перешлю», – завершила свой рассказ старушка.
Мария к тому времени полюбила духовное чтение, жадно тянулась к «глаголам вечным». А в советское время найти такие книги было просто немыслимо. Поэтому, конечно, обрадовалась неожиданно свалившемуся на неё счастью. Дала немного денег новой своей знакомой. Та вначале наотрез отказалась. Но потом Марии удалось уговорить её, ведь почтовую пересылку надо оплатить. Старушка взяла, наконец, деньги. Обещала прислать вместе с книгой пару моточков шерсти, чтобы Мария вывязала носочки мальчикам. И так же неожиданно, как появилась, исчезла. На считанные секунды отвернулась, а когда повернула голову к собеседнице, её уже не было: ни рядом на скамейке, ни в аллее, где поспешали по своим делам монахи и миряне, – нигде. Невольно ахнула: «Что за наваждение? Где же старушка?» То ли было это, то ли не было…
Прошло три года. В Киреевск, в организацию, где работала Мария, из Белгорода приехала в командировку одна немолодая женщина. Видя, что она весьма стеснена в средствах, Мария пригласила её к себе, избавив от поисков гостиницы. Гостеприимно встретила, за стол усадила. Гостья, осмотревшись, заметила иконы в доме, горящую лампадку. Обрадовалась и, перекрестившись на образа, поинтересовалась, ходят ли в семье в церковь. Мария Николаевна утвердительно кивнула: «Да. И мама, и я». Оказалось, что женщина верующая, поёт на клиросе храма Михаила Архангела. А ещё через год привезла она в благодарность за гостеприимство подарок: пару моточков ниток для носков мальчикам и старинную книгу, которую сберёг, укрыл от безбожников пострадавший за веру священник. Это были «Жития всех святых» в кожаном переплёте. Книга прекрасно сохранилась, но от того, что долго лежала в земле, уголки переплёта почти истлели. Всё было так, как рассказала когда-то внезапно исчезнувшая бабушка, с которой молодая вдова повстречалась в Лавре. Мария попыталась узнать о таинственной связи этих событий у матушки Сепфоры, но та только улыбнулась: «А что ж ты, сразу, что ль, хотела получить такую книгу? Не научившись терпению, ничем не заслужив награду?»
Целых 20 лет матушка словно бы за руку вела её по жизни. Вместе ездили в церковь, с матушкиного благословения решались многие житейские вопросы. Когда бывали в Туле или в Оптину выезжали, Мария несла послушание келейницы. А всё ж таки при всём её пытливом уме и чуткости схимонахиня Сепфора никогда не была для неё «открытой книгой».
Во сне или наяву?
Как-то утром в день памяти преподобного Сергия Радонежского матушка Сепфора, просияв лицом, поведала Пантелеимоне (Мария к тому времени уже постриг приняла) про чудесное сновидение: «Ой, Пантюша, какой я сон сегодня видела! Такая в Лавре торжественная служба была, тебе бы понравилось…» А на следующий день приехала монахиня Александра – чадо матушки Сепфоры. Завидев Пантелеимону, подошла и, не скрывая досады, стала отчитывать: «Вы почему так сделали? Почему матушка уехала не дождавшись, я же попросила её подождать. Отошла к помазанью, а когда вернулась, матушки и след простыл». Пантелеимона с недоумением выслушала и, конечно, попыталась успокоить: «Да мы не ездили. Не была она на службе, тебе показалось». Та только руками развела: «Как так? Я же лицом к лицу… Ясно видела!» Тогда обе бегом к матушке, и Пантелеимона прямо с порога: «Зачем вы меня обманули? Вы же были там!» А та опять только улыбнулась: «Ах, вы мои хорошие, придумаете там что-то». Тогда только Александра и Пантелеимона поняли, что матушке Сепфоре Господь даровал редчайшую способность перемещаться в духе на любые расстояния. А значит, сон про Лавру не сон был, а явь. Телом оставаясь в Киреевске, она участвовала в праздничном богослужении духом своим. То есть она действительно была там.
Уроки матушки
|
За окном догорает летний день. Вечер совсем близко. Время прощаться со схимонахиней Анастасией. Да и матушке отдохнуть надо. Говорит с усилием, с трудом подавляя приступы кашля. Видно, что очень устала. А всё-таки напоследок спешит поведать ещё кое о чём, по её мнению, важном:
– Матушка Сепфора часто говорила, что нельзя шуметь на детей, ругаться, кричать. Дитя – воск сырой. Из него можно слепить, что хочешь. А когда дети совершают какие-то проступки, когда выходят из повиновения родителей, матери надо молить Бога, чтобы Господь помиловал, управил их пути. Она же – женщина – часто больше занята собой. И это одна из болезней века. Теперь зачастую мать и жена упивается самолюбием, своей гордыней, желает первенствовать. Матушка сокрушалась: «Ты подумай – не подчиниться мужчине... Вот пришёл пьяный, а ты ему: «Миленький мой! Ты немножко выпил, устал. Ну, ляг, полежи». Если голодный, накорми его. Обойдись с ним ласково. Вот тогда мирно всё будет, ладно». И действительно, со мной, например, так и было. Старалась следовать советам матушки, и в семье всё менялось (это ещё до того, как овдовела). Мне, да и другим, она не упускала случая напомнить, что в Священном Писании сказано: «Жена да убоится мужа своего». Не трепетать надо, но уважать. Спрашивала у нас: «Как называла мужа Сара?» И тут же отвечала: «Господин мой!» А ещё матушка очень не любила, когда порицали кого-то. Она запрещала мне: «Никогда не смей говорить ни о ком плохо. Каждый человек стоит перед Богом. Господь знает, как управить его жизнь. И кто мы такие, чтобы осуждать!»
Чад своих матушка Сепфора учила усердной молитве, благоговейному почитанию святых и часто повторяла монахине Пантелеимоне:
– Иконы не выставка картин. Перед ними молиться надо, знать тропари, каждодневно обращаться к святым, что на иконах. Если вначале трудно запомнить тропарь, выучи хотя бы припевы из акафиста.
Не раз говорила ей матушка, что в тропарях раскрывается Священное Писание, раскрываются образы тех угодников, к которым мы обращаемся.
– Я старалась беспрекословно исполнять все послушания, – вспоминает схимонахиня Анастасия, – но тут попыталась возразить: «Когда же их учить? У меня же мама больная, трое детей. Работа такая, что от восьми до восьми».
А матушка советует:
– Возьми листочек тетрадный, напиши на нём тропарь, сложи гармошечкой. И пока мы в церковь, в Тулу ехать будем, держи его в руке и читай незаметно.
– Так я начала учить тропари, – продолжает матушка Анастасия. – А ещё, бывало, спрашивает: «Что ты сегодня читала?» Я и отвечаю: «Евангелие». А матушка дотошно выясняет: «Евангелие от кого?» А я и забыла, конечно. Она вздохнёт укоризненно: «Нет. Не пойдёт так. Ты должна знать, кто сказал такие святые евангельские слова…» И представляете? Начинает слово в слово повторять мне то, что я дома читала. Стою и слушаю в оцепенении. Опять матушка знает обо мне больше, чем я сама. Она не любила, чтобы просто читали, надо было вникать в каждое слово, понимать каждый стих Псалтири. Допустим, девятая кафизма Псалтири – о послушании сынов Адамовых. Матушка и говорит мне: «Кафизма-то о послушании. Вот и учись у них, запоминай, как они слушались отца своего». Сколько раз было – прочитаю дома, а матушка уже знает, что читала. Проверит, как поняла, и поправит, если надо.
Всё время напоминала, что, входя в храм, надо благоговейно предстоять Богу, обязательно знать Божественную литургию. И если служба уже началась, не бегать от иконы к иконе, а молиться вместе со всеми. Она рассказывала: «Наш Архипка (блаженный сельский. – Т.Х.) всегда говорил: «Козы полезли. Тропарей не знают, не читают, чё прикладываются?» Сама она, когда заходила в храм, делала поклоны праздничной иконе, Божьей Матери, Кресту, святителю Николаю, иконе всех святых. Чадам своим не уставала повторять: «Надо знать Священное Писание, уметь думать над ним, размышлять». Читают, к примеру, Часы. А в это время кто по храму ходит, кто свечи ставит. Она, бывало, сокрушается: «Ты понимаешь, что делается? Идёт проскомидия, вынимаются частички за усопших, за живых. Молиться надо, а не «дай я поставлю свечку сама». Это же грех великий. А когда тропарь читают, в храме и вовсе антракт начинается: все бродят-ходят, кто куда. Домой спешат, одеваются. А в это время Господь в Гефсиманском саду молится о чаше, которая Его ждёт. Говорила: «Будем знать Божественную литургию – будем все вместе с Богом идти».
* * *
Десять лет прошло с тех пор, как схимонахиня Сепфора оставила бренную землю. Теперь, молясь ко Господу и Пресвятой Богородице, её духовные чада знают, что она о них и вместе с ними в горних обителях молится. И подаёт помощь всякому, кто призывает её, зовёт сердцем: в болезни, в беде, помогает унывающим, оказавшимся на распутье, потерявшим надежду, ибо велика сила молитвы праведников.
Татьяна ХОЛОДИЛОВА
| назад |
| вперед |  |
