СТЕЗЯ
«ДА НЕ БЫЛО СЛЁЗ»
Она хотела быть монахиней, но стала матерью пятерых детей
«Особенно мне нравится одна певчая – Люда. Она такой красоты, что нет ей равной, а уж если подумать о женихе для неё, то нет его во всей поднебесной. Как вышла утром, так и идёт, будто и не было этого бесконечного, выбеляющего зелень жара, будто и не тащит рюкзак, будто не грызут её комары, будто не терзают пауты и оводы, идёт и идёт, и своим милым, проникновенным голоском первая запевает все молитвы, все тропари» (В.Н.Крупин. «Крестный ход»).
– Я тогда, в 93-м, Коленьку носила, – улыбается Люда Жигарева, – Владимир Николаевич не знал. А над Михаилом, мужем моим, долго потом подшучивали, «поднебесным» звали.
Она всегда улыбается, даже когда у меня от её рассказа сжимается сердце.
«Ты выдержишь?»
Мама у Люды была коммунисткой, имела высшее образование, хорошую должность. Вдруг записалась на атеистические курсы, чтобы хоть что-то узнать о вере. Потом переступила порог храма. Дочь последовала за ней. Мать не то чтобы отговаривала, но догадывалась, в какую цену это встанет. Спросила:
– Ты выдержишь?
– Выдержу...
Из пионеров Люду, естественно, исключили, а ведь была председателем отряда. Скандал докатился до столицы, разбирались, клевали, как могли. Богоборцы в середине 80-х начали понимать: их время уходит – и стали, наверное, злее прежнего. Пришли с криком, с ним и ушли.
«Я ничего не боялась», – смеётся Люда. В Серафимовском храме Кирова она стала певчей, а маму её избрали в церковную двадцатку. Приход в единственном храме Вятки был дружным, весёлым. «И владыка Хрисанф, дай Бог ему здоровья, – говорит Людмила, – расцвёл, когда плита чуть сдвинулась с Церкви». Мы победили, хотя и не понимали тогда, как трудно быть победителями.
Пюхтица
Мать Люды спросила однажды архимандрита Макария (Коробейникова), что спасительнее для дочери: удалиться в монастырь или выйти замуж. Старец ответил: «Ей одинаково пойдёт и то и другое, пусть сама выбирает».
И она выбрала. Но не сразу. К шестнадцати годам иночество казалось девушке делом решённым. Если есть на земле уютная, обжитая прихожая перед райскими вратами – это Пюхтицкая обитель. Людмила ездила туда много раз, подолгу послушничая, подружки-монахини до сих пор пишут ей из монастыря, отрезанного от нас российско-эстонской границей. Основана обитель была по велению Божией Матери незадолго перед революцией, и вскоре стало ясно, как вовремя и кстати это случилось. К началу сороковых у нас не осталось ни одного женского монастыря, а Пюхтица в соседней Эстонии процветала, близкая, но недосягаемая для безбожников. После войны в неоскверненную обитель устремились тысячи паломников. Власть трогать её не решалась.
Впрочем, один шанс покончить с этим «очагом мракобесия» у богоборцев был, но они промахнулись в самом что ни есть буквальном смысле этого слова. Есть внутри монастыря непонятная яма, на которую я, побывав там в своё время, особого внимания не обратил. Оказалось, напрасно.
– Помните воронку возле трапезной церкви? – спрашивает Людмила.
– Воронку?! Смутно, – отвечаю.
– Сколько её ни засыпали, всё равно заметно. Когда немцы отступили, наши военные получили приказ уничтожить обитель. Все поля вокруг были изрыты бомбами, и только одна взорвалась внутри монастыря, но и она не причинила вреда. Матерь Божия не дала сестёр в обиду, только котлованчик в память об этом и остался. Все понимали – случилось чудо, но его обстоятельства открылись лет через двадцать после войны. В обитель приехал лётчик и рассказал, как, получив приказ уничтожить Пюхтицу, их экипаж отправился на задание. Монастырь был виден издалека – лежал как на ладони. Ещё несколько минут, и он должен был превратиться в руины, но небо вдруг так плотно затянуло тучами, что бомбить пришлось вслепую. Лётчик долго не находил себе покоя, наконец, не выдержал и всё открыл, покаялся перед матушками.
Сёстры
Не знаю, кто первым придумал назвать девичью обитель женским монастырём. Конечно, есть там и женщины, успевшие хлебнуть жизни в миру, но даже они постепенно возвращаются в изначальное состояние.
«Я не могла определить возраст сестёр, – объясняет Люда, – время для них как бы застывает в тот момент, когда они попадают в монастырь. Вот идёт матушка, и ты смотришь, гадаешь, сколько ей – тридцать или пятьдесят? Какая-то детскость во всём – в лицах, поведении, иногда хоть смейся, хоть плачь. К матушке Вере (Никитюк) пришла одна болящая сестра, попросила чёрный фломастер. За какой надобностью – не сказала, а когда вернула через несколько дней, стержень был истрёпан, как мочалка. Вера пришла в изумление:
– Ты что с ним делала-то?
– Тапки хотела покрасить, – смущённо ответила погубительница фломастера.
Ну чисто ребёнок, и так всё время. Курьёзных случаев было много. Один из мужчин при обители всё пошаливал, пока не наткнулся на сестру, которая в прошлой жизни была мастером спорта, не помню, в каком именно виде, но только взяла баловника и через себя перекинула».
Особая тема – влюблённости в монастыре. Плотского в них не больше, чем у двенадцатилетних девочек, горячности столько же. Иная всё по какому-то диакону вздыхает, другая ревнует – и всё это и невинно, и смешно, и печально. Душа так устроена, что хочется быть любимым или хотя просто любить одного-единственного человека. Постриг для этого такое же препятствие, как для насморка или сновидений. Одна из пюхтицких инокинь, не размениваясь на диаконов, воздыхала о митрополите Алексии, будущем Патриархе. Он в обители был частым гостем – приедет, выйдет в простеньком подряснике: «Ну что, матушки, не пора ли за грибами?» (Грибов вокруг было видимо-невидимо.) Сёстры владыку, конечно, обожали, но одна – просто до умопомрачения. Иной раз штопает ему рясу – руки трясутся, а митрополит всё подтрунивает над бедняжкой. Любил пошутить к месту, и здесь тоже понимал – по-другому из этой трагикомичной ситуации не выйти. Но всё это, конечно, лишь одна сторона монастырской жизни, где и в немощах своих сёстры обычно помнят, кто они – невесты Христовы. Чуть что – бегут к Нему проплакаться, найти утешение. Собственно, их влюблённости – оборотная сторона этого. Душа, слабея, ухватывается за человека, который хоть капельку похож на Небесного Жениха. А матушка настоятельница выслушает откровение помыслов и вздохнёт: «Ну когда же ты повзрослеешь?»
* * *
До сих пор Людмила помнит запах сена, которым в обители набивали длинные-предлинные матрасы. Послушание несла то в одном месте, то в другом. Мама потом удивлялась: «Где ты научилась готовить?» Сама-то не слишком умела, да и бабушка Людмилы в поварском деле не преуспела. А всё объясняется просто: Люде одно время пришлось потрудиться в корпусе, где принимали гостей. С кухни попала в золотошвейную мастерскую. Шили ризы архиереям, плащаницы.
«Временами жили у нас сёстры из других церквей, – вспоминает Люда. – Из Грузии приезжали, с тех пор Евангелие на грузинском храню. Из Америки прислали по обмену Монику и Габриеллу – монахинь-католичек, они несли у нас послушание в золотошвейной мастерской. Славные такие, говорили, что обитают у себя в монастыре по восемь сестёр в одной келье, спят на двухъярусных кроватях и никогда не ссорятся. Я вздыхала: “Нам бы так!” По двое живут обычно молодая матушка и старица, а всё спорят, делят что-то, и матушка настоятельница возится с ними, как курочка с цыплятами. Ну отчего так? Ведь столько книг прочли о том, как должно себя вести, уступать друг другу. Я-то сама как на крыльях летала, думала: “Вот стану монахиней, никогда ни с кем ссориться не буду”. А потом поняла: одно дело, когда ты не принадлежишь к сестричеству, хотя и живёшь со всеми и послушания те же выполняешь. Другое – когда встаёшь на путь подвига, и каждая ступень даётся так, будто гири на ногах, обратной дороги нет: ты здесь навеки, и враг неотступно искушает, манит куда-то».
* * *
Но и счастливого в монастыре так же много, как в детстве: когда Покров Божий ещё не раздёрган тяжкими грехами, не замызган житейскими заботами и живёшь ты как у Христа за пазухой. Много ярких характеров, превосходных рассказчиц среди сестёр, и хороши посиделки с подругами, когда исполнены все послушания. Матушка Валерия поделилась однажды с Людой сокровенным, вспомнила, как ночью шла мимо кладбищенской церкви и увидела пасхальный крёстный ход. Шли с молитвами и пением батюшки, монахини и миряне, давно почившие во Господе. Верой в обители пропитываешься, как пасечник – запахом мёда, от службы к службе, от науки к науке, что преподаёт тебе Господь.
Хорошо было Люде в Пюхтице, между тем приближался день отъезда. Как собрали по осени картошку и вышили златотканый образ Божией Матери, других неотложных дел не осталось. Можно было трогаться в путь. Конечно, с тем, чтобы вскоре вернуться. Так думалось, но душа всё знала наперёд. В последние месяцы Людмила исходила все окрестности, стараясь всё впитать, запомнить. Снега не было до самого Варварина дня, грязь уже застыла, стало сухо, леса золотились, монастырь, как сказочный дворец, высился на горе. Однажды утром свершилось маленькое чудо. У Никифорова-Волгина Люда ещё в детстве прочла как-то выражение: «Пряжа Богородицы». Что это на самом деле, она едва могла представить, как вдруг увидела тополя и землю, окутанные серебряными нитями. Смотрела и смотрела неотрывно. Царица Небесная знала, чем одарить её – золотошвейку – на прощание с юностью.
«Глядите, учитесь»
Накануне моей встречи с Людмилой отец Андрей Лебедев – уржумский благочинный – рассказал, что в Москву отправлено ходатайство о награждении её патриаршим знаком «Материнство». Пятеро детей в православной семье, конечно, не такая уж и редкость, но есть и ещё что-то. «Духовность», – сказал батюшка, как-то не слишком напирая на это слово, оно не всё объясняет. Здесь словами вообще мало что передашь. Я вот, сколько бы ни старался, не опишу ни того, как Люда улыбается, ни голоса её, который проймёт и каменное сердце, ни того, как ясен её ум, как скоро она становится родным человеком для оказавшегося рядом. Вятские говорят о себе, что они из всех русских самые русские. В таком случае Людмила – из вятских. Всего этого отец благочинный мне объяснить, конечно, не мог.
– Ну что, пойдём? – спрашивает он.
– Пойдём.
|
Едва вошли во двор к Жигаревым, отец Андрей сразу дал понять многочисленной ребятне, что он не абы кто – батюшка. Они мячик подкидывали, отбивая ногой раз, другой, третий... До десяти никому дотянуть не удаётся. «Глядите, учитесь», – наставляет их священник. Мяч взлетает двенадцать раз, пятнадцать, семнадцать... И подрясник не мешает. Малыши и отроки стоят раскрыв рты.
Старшая из девочек, Катя, откликается на просьбу дать интервью, начинает торжественно: «Я дочь знаменитого лесника Михаила Жигарева и дочь известной певчей Седаковой Людмилы». Задумывается, добавляет: «Седакова – это девичья фамилия».
– А у тебя какая девичья фамилия? – интересуется отец Андрей.
Катя теряется, переспрашивает: «А-а?», но затем, не позволив сбить себя с толку, продолжает: «У меня три брата и одна сестра – Настя. Старший – Коля, второй – Даня, а кто младше меня, того зовут Анатолий. Коля в шестом классе, Даня в пятом, я в четвёртом, брат Анатолий во втором, а Настя ещё не учится».
Михаил, глава семейства, возится где-то за домом с пчёлами, но время от времени присаживается рядом послушать. Он и сам бы рад что-то рассказать, но беседовать не мастер. Поговорить смогли только о лесе. По новому кодексу он передаётся в частные руки, арендаторам, и лесников теперь сокращают по всей России. Обращаются временные хозяева с лесами понятно как – вырубают что получше. «А там что хошь, то расти», – с горечью говорит Михаил. Это касается не только деревьев. На что жить его семье, если не станет работы, – Бог весть. Хорошо, руки золотые, да пригодятся ли в Уржуме?
– Вы из верующей семьи? – спрашиваю.
– А как же?!
Улыбается, говорит: «Пусть Люда всё скажет».
И она сказала. Так я выяснил, как стал Михаил тем женихом, которого не чаял найти для Люды писатель Владимир Николаевич Крупин.
Сияние
«Мне тринадцать было, – говорит она, – когда впервые увидела Мишу. В Уржуме жила сестра моего дедушки, и мы сюда время от времени наезжали. А Михаил с мамой наведывались в город исповедаться, причаститься, да и тётю Нину навестить, она по сей день в нашем храме псаломщицей служит».
Тётей Нина Павловна приходится Михаилу по матери – в девичестве Екатерине Вахрушевой. Семья у них очень верующая, но не сразу такой стала. Обретались в Кильмезском районе, есть там такая деревушка – Салья, затерянная в глухом лесу. Дед Михаила – Павел Вахрушев – в молодости был очень силён, славился на всю округу. Раз пришёл с гулянки, улёгся спать без молитвы, и тут слышит: кто-то большой, тяжёлый движется к дому, и в каждом шаге слышится угроза, так идут убивать. Вахрушев, однако, не испугался, подумал: «Справлюсь» – и увидел, как приближается к нему огромная тень. Схватила за горло и стала душить. Дед хотел сказать: «Господи, помилуй!», но не хватило дыхания, только «Господи» и вырвалось.
С тех пор без молитвы спать не ложился, но и только. Но перед войной добрался до деревни странник, спросил, где тут Павел Вахрушев обретается. Ему показали. Как оказалось, гость – Яков его звали – был человеком высокой духовной жизни. И однажды Господь велел ему найти Вахрушева и научить его праведной жизни. Ещё было открыто, что вскоре начнётся война, но Павел вернётся с неё живой. И началась учёба, как молиться правильно, как посты держать. Павел иной раз слушает, слушает, да и задремлет, а наставник сердится: «Ты чего не слушаешь, меня Бог к тебе направил».
Сказать, что Павла на войне пули облетали, – нельзя, был четырежды ранен, контужен. Но от смерти его Господь берёг. Однажды сидели с товарищем в воронке, но Павел вдруг забеспокоился, сказал: «Давай-ка в другое место перейдём, что-то неладно, меня отсюда прямо вытягивает». Друг, на горе своей семье, отказался, а Вахрушев едва нашёл себе новое укрытие, как старое накрыло снарядом. Во взводе с ним служил священник с Украины по фамилии Мокко. Павел всегда им восхищался, рассказывал, как этот солдат-иерей молился в землянке, в то время как остальные пили водку да чесали языками. При этом считали себя выше этого христианина и донесли на него офицеру. Тот, изучив вопрос, вразумил подчинённых: «Свой досуг каждый проводит, как может. Вы в карты играете, он молится». Вопрос был закрыт. За сколько-то месяцев до победы этот священник подтвердил пророчество Якова: «Павел, запомни, война закончится девятого мая. Не знаю, уцелею ли я, но ты домой живым вернёшься». Выжил ли этот батюшка, Вахрушев не узнал – во время одного из боёв Мокко был то ли ранен, то ли убит.
* * *
Вернулся Павел домой, а там беда: жена и дети едва ходят. Сейчас иные высокоумные верующие не признают существования ведьм, колдунов, стесняются не менее высокоумных неверующих, говорят: «Так и до костров инквизиции можно дойти, это всё от невежества». Тут можно сказать, что у страха глаза порой действительно бывают велики. Много на эту тему всего напридумано, но, увы, не всё можно объяснить так просто. Жила по соседству с Вахрушевыми семья колдунов – мать и сын. Сын был женат на хорошей женщине, и за то, что она не хотела злое учение перенимать, избил её до смерти. Колдуном он был так себе, а вот мать его являлась первостатейной ведьмой.
Зашла как-то в дом к Павлу, пока он воевал, покалякала с хозяйкой, а потом говорит: «Ну, ладно, посидела у вас, пойду, проводите меня». Провожать, однако, никто не решился. Злобно зыркнула соседка глазами на притихшее семейство и удалилась. Бабушка Михаила поняла: дело плохо, перекрестила избу и велела детям во двор до утра не выходить. Но один из сыновей на исходе ночи не выдержал, захотел в уборную. Выскочил за порог, а через минуту-другую послышался слабый крик: «Мама, помоги, ноги не ходят». Вслед за ним выскочили родительница, братья и сестры, да так и полегли рядом. Только двое младших и остались здоровы: трёхлетняя Катя и мальчик-младенец. Горе было горькое, с помощью родственников распродали все вещи, этим кормились, лёжкой лёжа в избе. Спасла их татарочка, ходившая по деревням в поисках заработка. Как увидела их, охнула, стала маслом натирать и молитвы читать. Вахрушевым запомнилась одна из них: «Отче наш». Это удивило, потому что целительница была мусульманкой. Наконец, сказала одному из детей: «Встань, до стола дойди». «Не могу». – «Встань, говорю тебе». Встал, дошёл, он был очень истощён, кожа да кости, остальные не лучше.
Полностью исцелить несчастных татарочка так и не смогла, до конца дней двигались они не слишком хорошо, но слава Богу и за это. Татарочка сказала: «Вас спасло от смерти то, что вы не сразу из избы вышли, чары слабеть начали». А колдунья потом время от времени давала о себе знать, но Павла, вернувшегося с войны, видать, побаивалась. Как-то явилась детям в виде чёрного барашка на сеновале. Вахрушев-старший вышел с ружьём, сказал: «Ещё раз придёшь, выстрелю». В вере он на войне окончательно укрепился. Дети вспоминали, что просыпались обычно под молитвы отца с матерью, стоявших перед образами. Так постепенно все молитвы и выучили.
* * *
Вот из этой-то семьи и взял отец Михаила себе жену – Катерину. И такой она была, что даже старик Жигарев иной раз подходил к ней со словами: «Катя, благослови». Она тяжело болела и горячо просила Бога не забирать её прежде, чем поднимет детей. Господь внимал, врачи не могли понять, почему эта женщина не умирает. И вот что всех Жигаревых и Вахрушевых воочию убеждало, что сила Божия в немощи совершается: иной раз убирает народ в поле сено, вдруг небо тучами обложит, гром гремит, молния сверкает, а Катерина протянет руки ко Господу и молится. Пока работа не подойдёт к концу, ни одна капля земли не коснётся.
– Михаил, расскажи, – говорит Люда.
– Да уж лучше ты, – откликается Михаил.
– Папа у нас молчаливый, зато я за двоих, – смеётся Людмила. – Так вот, как-то Миша с мамой в лес пошёл за грибами. Вдруг видит: вокруг матери разливается сияние. Испугался, но не сказал ей ничего. Да и что бы она ему ответила?
– Золотое сияние, – поясняет Михаил, – я и понять-то сразу не мог, что это она, потом дошло.
* * *
Господь молитвы матери услышал – умерла Катерина, когда все дети могли сами о себе позаботиться. Это случилось за десять лет до венчания Михаила с Людой... Накануне свадьбы поехали в Салью за благословением. Добрались до Вятки, там на пароме плыли, несколько десятков вёрст лесом ехали. Отец Миши их благословил, потом на могилку к матери поклониться сходили. Сестра Михаила спустя какое-то время растерянно сообщила: «Маму во сне видела. Спросила меня: “Как ты, Зина, живёшь-то? Я мужа твоего не вижу. А Миша вот с женой меня навестили”».
Через две недели после венчания молодожёны снова приехали в деревню, нужно было помочь отцу с сенокосом. И вот здесь случилось одно событие. Мужики пошли в поле, накануне что-то там у них не заладилось, и Людмила им вслед сказала звонким своим голоском: «Поезжайте с Богом». Когда вернулись, отец Михаила был сам не свой, взволнованно произнёс: «Мы за день столько сделали, сколько за два не успеть». С тех пор подходил к Люде за благословением, как его отец к Катерине, словно вернувшейся к Жигаревым в новом облике. Сходство двух этих женщин столь пронзительно, что проливает свет на многое, например отчего Михаил много лет не женился – ждал ту, единственную, похожую на мать.
«Так родился Николай»
Пока мы с Людой разговариваем, Настя слоняется вокруг. То ревёт – кто-то обидел, то смеётся. Восторженно пищит, увидев птичек, явно требуя, чтобы мама разделила её чувства. Люда кротко откликается: «Да, воробушки играют». «Хи-хи, воробушки. Играют», – радуется дитя.
|
Рассказав о венчании Жигаревых, мы несколько опередили события. В Уржум она после пребывания в Пюхтице приехала не потому, что бывала здесь в детстве, а вслед за духовником, на краткое время, подновить Плащаницу и облачение. Духовник очень хотел, чтобы Люда вышла замуж за будущего священнослужителя, благо и кандидаты были. Сразу несколько взялись ухаживать.
Девушка растерялась, сказала батюшке:
– Я обратно в монастырь хочу, отпустите.
– Нет, – ответил священник, – тебе всего восемнадцать, что ты сама можешь решить? Лучше я тебе жениха найду.
А Люда никогда с парнями не дружила, не знала, как себя вести в таких случаях. Тут-то и обратил на себя её внимание Михаил. Комнатку Людмиле определили в церковном доме, там, где доныне обретается семейство Жигаревых. Михаил жил наверху, на втором этаже, у тёти-псаломщицы. Как увидел, что явилась та, которую много лет ждал, признался тёте: «Ни на ком другом не женюсь, только на ней». Разница в возрасте – одиннадцать лет – помехой не была, в глазах Люды это лишь прибавило уважения к будущему мужу. «А остальные мои ухажёры, – говорит она, – все священнослужителями стали. Все при храме, но лучше нашего папы никого нет».
Духовника её выбор страшно расстроил. Другие были планы. Разом охладел к Люде, она очень переживала, как-то подошла, сказала: «Не так у нас с вами, как раньше. Что происходит? Ну хотя бы скажите». Он ничего не ответил, но после кто-то растолковал: «Отказался он от тебя, сам нам сказал об этом: “Раз не стала слушать, пусть делает что хочет. Не нужны мне такие...”» Девушке было и дико, и тяжело это слышать. Вот апостол Иоанн Богослов, она сама читала, за чадами своими непослушными по пустыне бежал, никого не отпинывал. Так ведь нельзя...
Хоть и вышла она замуж по любви, долго происходящее воспринимала как сон. Настоящая жизнь была в монастыре, а здесь всё так страшно! Первая беременность протекала тяжело. Душа не была готова, за ней возмутилось и тело. Началась мучительная депрессия, ходила Люда, держась за стенку и падая в обмороки. Тут кто-то напомнил ей, что народ на Великую собирается. Сначала мысль пойти в крестный ход она восприняла как безумную. Сотня вёрст суворовским маршем для женщины, с трудом пересекающей комнату, – это просто за пределами человеческих возможностей. Но Господь безмолвно говорил ей: «Иди». «Мама, кто же нам поможет, если не святитель Николай?» – спросила Люда, и мать поняла – это не вопрос... Осталось собраться. Идти было не в чём, но тут зашёл в гости старинный друг – диакон Дмитрий Орлов из Серафимовского. «Дим, у тебя какой размер кроссовок?» – спросила Людмила. Тот ответил. «Почти подходят. Давай кроссовки». Утром, когда пришла пора выходить, ей стало совсем плохо. Бабушки, собравшиеся у Серафимовского собора, гадали: пьяная, что ли? Теряя сознание, она начала сползать по стене храма. Мама подбежала, спрашивает: «Может, не пойдём?» «Нет... собрались... пойдём».
«Я тогда поняла, – говорит Люда, – что Господь, когда нам хуже всего, всегда рядом, ждёт нашего соизволения сердечного, чтобы взять за руку и повести. Это переломный момент, отступишь – беда, сколько ни объясняй себе потом, сколько ни оправдывайся, что не мог иначе. А согласишься следовать за Ним – на руках тебя вынесет, даст силы, о которых и не мечталось».
Наверное, это было самое важное решение в её жизни, всё остальное стало лишь следствием. Она сделала шаг, другой, но, вопреки всем законам природы, каждая следующая сажень давалась чуть легче предыдущей... Так что не заметил Владимир Николаевич Крупин ни её беременности, ни следов изнеможения: «Как вышла утром, так и идёт, будто и не было этого бесконечного, выбеляющего зелень жара, будто и не тащит рюкзак, будто не грызут её комары, будто не терзают пауты и оводы, идёт и идёт, и своим милым, проникновенным голоском первая запевает все молитвы, все тропари». Молилась непрерывно, понимая, что стоит хоть на мгновение ослабнуть и путь окончен: «Отче Никола, моли Бога о нас!..»
Первенец появился на свет чуть прежде срока, на Николин день. Так святитель дал знать, что навеки берёт этого мальчика под своё покровительство. Выделяя каждое слово, Люда произносит: «ТАК РОДИЛСЯ НИКОЛАЙ».
«Они сами сроки выбирают»
– Мы никогда не планируем, не гадаем заранее, когда кому родиться, – смеётся она, – они сами сроки выбирают.
Коле трудно пришлось в первые месяцы, он родился с поражением центральной нервной системы. Потом стало лучше, но мучается от головных болей, и желудок ему тогда лекарствами попортили. Характер у него очень покладистый и учится хорошо, он у нас самый мудрый.
Даниил родился 24 декабря, в день Даниила Столпника. Упорный: если решил – не свернуть. Но батюшка Анатолий, его крёстный, говорит, что из всех ребят, что ему в алтаре помогают, у Дани лучше всего получается. До двух лет не говорил, мы решили – монахом будет. Первое предложение произнёс, когда я Катю родила. Как папа наш был счастлив, когда она появилась! Перед тем грозил шутя: «Не приму из роддома, если не девочка».
А потом все Наташу ждали. Папа наш опять о дочке размечтался. Ему сказали, что если женщина будет много сладкого есть, то непременно родится дочь, и Миша меня полгода шоколадками закармливал, мы все повторяли тогда: «Наташенька, Наташенька».
– И кто родился?
– Мальчик, хотя и подгадал ко дню святых Наталии и Адриана. Две недели, пока я ждала Мишу в Кирове, сынок наш был Адрианом. А приехал Михаил, говорит: «Будет Анатолием». Настя вот последняя... Натура она сильная, талантливая, но капризная. Вспоминаю старших ребят, какими они были в её возрасте, так она, наверное, самая развитая. Хорошо говорит, любит петь, на сцене себя свободно чувствует.
Отец Андрей рассказывал, что Люда у него в воскресной школе первая помощница, и когда праздник для детей нужно подготовить, всё на ней. Плакаты рисует, сказки пишет, спектакли готовит. Сначала дома поставили с ребятами пьеску «Рождество у трёх поросят». Добавили персонажей, выучили роли. Всем понравилось.
* * *
Крестин в городе вдвое меньше, чем отпеваний. Когда Люда с малютками выходила на прогулку, на них кто косился, кто радовался. Один младенец наверху в коляске, другой – внизу, там, где для сумок место, третьего малютку Людмила на санках катит, и движется такой паровозик по Уржуму.
Как управляется со всеми? Михаил наставляет: воспитывать нужно методом кнута и пряника. Как-то раз Люда им и верно всыпала крапивой, когда расшалились в храме на Троицу. Но вообще-то с кнутом у неё не очень. Сама признаётся, нет твёрдости. В этот момент у неё лицо стало человека, вдруг задумавшегося о привычной, непосильной ноше на плечах: «Не донести», а потом снова двинувшегося в путь. «Я только одного прошу, – говорит Люда. – Чтобы дети стали добрыми людьми. Под этим я понимаю и мудрость, и послушание, человечность. В роддоме читала книги о том, как воспитывать детей, а врач спросил: «Неужели ты думаешь, что в жизни всё выйдет так, как написано?» По крайней мере, я теперь знаю, как надо. А там уж насколько хватит характера и сил.
В этом она вся, без пустых надежд, самомнения и отчаяния. Делай, что делаешь. И будет, что будет.
Людмила задумывается, что бы ещё рассказать. Обращается к Катерине: «Может, ты вспомнишь?» Потом озаряется:
– А у нас во дворе ёжик жил!
Свечечка
Она с виду всё ещё та самая девушка, которой восхищался Владимир Крупин. Слушаю её, любуюсь. Дождь покропил, час прошёл, другой, а мы всё сидим во дворе. Из окна на втором этаже выглядывает иногда Нина Павловна – тётя Михаила, добрейшей души женщина. Но у них это в роду, видать, – неразговорчивость, вот и удивляется она нашей бесконечной беседе. Люда как-то умудряется обо всём говорить с долей юмора, и я уже привык улыбаться вслед за ней, когда всё вдруг меняется… Нет, она-то продолжает улыбаться... но только уже одна.
Словно тень набежала на солнце, я какое-то время не мог поверить, что слышу всё это:
– При первой беременности у меня были страшные отёки на ногах, большую часть времени провела в больнице. Врачи провели обследование, сказали – вроде как пятнышко какое в сердце. Я видела, как люди с этой болезнью лежат после операции месяцами, потом не один раз возвращаются в больницу. Спросила врачей, можно ли мне ещё иметь детей? Ответили: «Рожайте сколько угодно, но потом каждый раз отдыхайте, не спешите со следующим». А потом врач сказал: «Диагноз не подтвердился. Первый диагноз». И добавил: «К сожалению, у вас генетическое нарушение ритма сердца. У вас и у троих из ваших детей». «Чем это грозит?» – спрашиваю. «Внезапной смертью от боли. Это может произойти в любой момент, берегите себя». У Катюши это всё осложнено, любая перенагрузка – и теряет сознание. И мы все молим Спасителя, читаем «О нашествии печали». Это про всех нас. Дома каждый день не получается, а в больнице – всё время, только этим живы.
Людмила прерывает разговор и любовно-тревожно обращается к сыну: «Толя, одеться надо потеплее, ты и так кашляешь».
Не решаюсь спросить, кто из детей, кроме Кати, болен. Не из деликатности воздерживаюсь, просто такие вещи тяжело знать. Дом у них церковный, Люда немного беспокоится, что сляжет, не сможет больше петь, сменится настоятель... Да мало ли что случится, могут попросить. Но ничего, Бог не выдаст... Жизни тоже не свои, на тоненьких-тоненких ниточках подвешены.
– Вы боитесь? – спрашиваю её.
– Нет, меня это не пугает. Каждому отмерен свой срок. В нашем положении есть свои преимущества. Бог знает о нас что-то очень важное, чего мы не знаем. Да, диагноз страшный – удар, ожог, любая сильная боль могут остановить Катино сердце. Но для дочки это может стать спасением, преградой для всего плохого, будет знать, куда не надо идти, с кем не надо связываться. Я всё равно благодарю Бога, Он посылает немощи с любовью... И святителя Николая бедного совсем за подол задёргали, просим и просим... Ничего. Вот уже две недели неплохо себя чувствую.
Она не боится. За неё боятся другие. Нина Павловна – тётя Михаила – сказала про неё: горит, как свечечка на ветру, кроткая. А Люда всё размышляет, как много хорошего в жизни: «Водопровод недавно провели, а так всё вёдрами с речки носили».
– Не жалеете, что не остались в монастыре?
– Меня всё равно почему-то матушкой зовут.
По-прежнему улыбается. Такой я её и запомню.
Отец Андрей Кононов, послужив какое-то время в Уржуме, на прощание сказал Людмиле: «Спасибо тебе за твою душу». А ещё он посвятил ей стихотворение, записанное мною на слух:
Русская девушка на литургии,
Перед иконой священного дня,
Читала апостол Деве Марии,
Голос её печалил меня.
Высокий, он звал за собою высоко,
Туда, где, как солнце, сияет Христос.
А я от него был далёко-далёко,
И плакать хотелось,
Да не было слёз.
К читателям.
На днях звонил отцу Андрею Лебедеву в Уржум. Спросил, как там у Жигаревых? Оказалось, с большим трудом собрали деньги, свозили Катю в Москву. Только там можно было подтвердить или опровергнуть диагноз, поставленный в Кирове. К несчастью, самые худшие опасения подтвердились. Кате предложили сделать операцию, поставить дефибриллятор в сердце, что приводит к тяжёлым последствиям. Но можно попытаться обойтись лекарствами, которые очень дорого стоят. Мы просим наших читателей помочь Людмиле и её семье. Тех, кто сможет, просим не забывать о них и в будущем. Вот адрес:
613531, Кировская область, г.Уржум, ул.Красная, 40. Жигаревой Людмиле Юрьевне.
 | назад |
| вперед |  |
