Газета Эском

ЭКСПЕДИЦИЯ

Уж осень на дворе... В нынешнем году мы запозднились с редакционной экспедицией. Укладываем вещи в багажник машины: брать ли с собой палатку? Сейчас в лесу не заночуешь – заморозки, так что откладываем палатку в сторону. Всё-таки не в чужеземщину едем, неужто русские люди не пустят переночевать? Как минимум в Тарноге Петрович обещал и кров дать, и с хорошими людьми познакомить, и местные святыни показать.

Анатолий Петрович Саков, старейший сотрудник нашей редакции, уже много лет на пенсии. Из Сыктывкара он уехал в Москву, освоился там, но потянуло его в родные палестины, к дедовским могилам – в Тарногский городок Вологодской области. Купил там домик, и вот уже два года зовёт нас в гости. Да не просто так, а с «журналистским прицелом». Эх, Петрович, никогда тебе не стать нормальным пенсионером, 67 лет стукнуло, а всё к газете тянет...

Выезжаем из Сыктывкара. Шоссе вытягивается в струнку и впереди сливается с серым, как асфальт, небом. Поля пусты и равнодушны, леса прозрачно холодны. Поздняя осень. Вспомнилось, как десять лет назад смотрел я в окно редакции на такую же зябкую неують, и вдруг позвонили: «У Петровича инсульт». Позвонили, когда всё уже случилось и мы ничем не могли помочь. Анатолий Петрович не то что в редакцию, даже в «скорую» не смог сообщить о беде: набирал 03, а назвать свой адрес не получалось – апоплексический удар лишил дара речи. Врачи всё же приехали, сделали укол, но не очень-то полегчало. По квартире приходилось ходить, держась за стенку, и часто такие путешествия заканчивались обмороком – вдруг обнаруживал себя лежащим лицом на кухонном линолеуме. Однажды Петрович заявился в редакцию, проделав дальний путь из своего микрорайона Орбита. Шёл потихоньку, опираясь на палку. «Анатолий Петрович, вы с ума сошли!» – возмутились мы, увидев его на пороге. А он стоял, смущённо и счастливо улыбаясь. Членораздельно говорить ещё не мог, но всем видом показывал: «Вот я снова на работе!»

К счастью, Господь не лишил дара зрения, и Петрович спасался тогда чтением. После двух абзацев начинала болеть голова, но для Евангелия это в самый раз: прочитаешь кусочек, осмыслишь, потом снова можно браться за книгу. Тогда же из редакционной библиотеки взял он дореволюционное издание «Историческiя сказанiя о жизни святыхъ, подвизавшихся въ Вологодской епархiи». Первое, на что наш болящий наткнулся, была такая фраза: «Тотемского уезда Кокшенской четверти, Ромашевской волости, деревни Александровской крестьянин Иван Семёнов Силинский... сильно изнемог. Но когда, не получив пользы от лекарств, стал призывать на помощь Праведного Прокопия Устьянского, болезнь тотчас же прошла и он стал здоров». «А ведь это мой земляк!» – удивился совпадению Петрович. Деревня Александровская на Кокшеньге – это Тарногский район, земля предков, где Силинские по сию пору встречаются. «Вот ведь, – пронзила мысль, – и мне нет никакой пользы от лекарств, и я тоже сильно изнемог». В тот же вечер встал он на молитву Прокопию Устьянскому...

Исцеление пришло не сразу, но явно, так что спустя год Петрович смог самостоятельно отправиться уже в настоящее путешествие – в Архангельскую область, в Устьянский район, чтобы поблагодарить Господа перед мощами преподобного Прокопия. Оказалось, что советская власть не раз пыталась их уничтожить, но народ не давал. В 1919 году из Вельска специально отправляли отряд, чтобы «арестовать» святыню, затем на подмогу посылали ещё 55 вооружённых человек во главе с начальником уездной милиции. В двух волостях милиция вводила осадное положение, и всё же сломить сопротивление православных не смогла – те выставили пикеты на дорогах и круглосуточные караулы вокруг храма с мощами. Стрелять в народ богоборцы не решились и вернулись в Вельск, несолоно хлебавши. Только в 1939 году святыня была ликвидирована облисполкомом по инициативе Союза воинствующих безбожников. Как выяснил Анатолий Петрович, их сожгли в лесу, но одна из православных женщин смогла собрать пепел и передать внучке на хранение. Этому пеплу и пришлось поклониться...

В ту пору Анатолий Петрович не знал, что на его родине, в Тарногском районе, есть свои святыни, дарующие исцеления. Где-то под спудом лежат мощи св. Агапита Маркушевского, который сам чудесно исцелился. В его житии говорится: «Преподобномученик Агапит несколько лет подвизался в Сольвычегодском Борисоглебском монастыре. В 1576 году он сделался тяжко болен и не вставал с постели. На 27-й день болезни, когда она усилилась уже до того, что Агапит потерял надежду на выздоровление, вдруг явилась ему икона святителя Николая и услышал он голос, приказывающий ему перенести её в пустое место на речку Маркушу и Тарнагу и построить там церковь и обитель иноческую...» В Житии отмечено: «Откуда был родом Агапит, достоверно неизвестно». Но есть предположение, что сам он с Тарноги, и Господь призвал его вернуться со святыней на родину, где его ждало исцеление.

Перед отъездом мы позвонили в Тотьму о.Георгию Титову. Он единственный священник на три района Вологодской области, в том числе и Тарногский. По его словам, в тех местах советская власть особенно рьяно «поработала»: храм и остатки обители преподобномученика сровнены с землёй. Но св. мощи его вроде бы не тронуты, надо лишь уточнить место, где они лежат. О других же святынях ему неизвестно. Батюшка посоветовал нам проехать дальше, в Бабушкинский район – там святой источник есть. «Только резиновые сапоги возьмите, сейчас в лесу сыро».

Конечно, сапоги мы с собой взяли. Забегая вперёд, скажу, что в этой экспедиции они действительно весьма пригодились, причём в самом Тарногском районе – перед нашим приездом местные православные обнаружили в лесу Агапитов источник. Так что батюшка, не зная об этом, как в воду глядел...

От Великого Устюга до Тарноги двести километров приличного асфальта. Дорога обустроена сравнительно недавно, а прежде осенью да весной в Тарногу только самолётами летали. Настоящий таёжный остров. Леса вокруг вековые, едва початые, впрочем, нещадно сейчас истребляемые. Пару раз дорогу нам перегораживали хлыстовозы, выползавшие из тёмной чащобы с выключенными габаритными огнями. Кому везут древесину эти пираты леса? Ближе к Тарногскому городку по обочинам стали встречаться частные лесопилки. Ну хоть на месте доски пилят, а не брёвнами увозят – и то хорошо.

В городок мы въехали под вечер. Дом Анатолия Петровича где-то на окраине. Игорь тормозит, я наугад стучу в чужое окно: «Не знаете, где Саков живёт?» Вышедшая женщина переспросила: «Это который из Москвы переехал, старичок такой? Он дальше, в Кремлёво, дом сразу за магазином. А тут у нас деревня Пески...» Слово «старичок» резануло ухо – непривычно слышать это о своём товарище, хоть и старшем. Но вот и магазин – в свете фар выросла вывеска с рисунком колокольни Ивана Великого и надписью «Кремлёвский».

Господи, сколько света в небе! Видна каждая малюсенькая-премалюсенькая звёздочка, и все они сцепляются друг с дружкой серебряными лучиками, укутывая землю светотканным покрывалом.

– Хорошо у вас здесь, – проговорил я, не найдя других слов.

– Я как приехал на родину, сразу здоровее себя почувствовал, – признался Анатолий Петрович. – И голова яснее заработала. Ты же знаешь, компьютеры мне в диковину, а вот здесь освоил ноутбук и повесть свою наконец закончил. Про детство, юность пишу – и слова, образы сами приходят. Почему так?

Петрович берёт прислонённый к косяку посох и предлагает прогуляться по ночному Кремлёво.

Спрашиваю про Кремлёво – почему такое название.

– Здесь ручьёв много, и это место с трёх сторон ограждено оврагами, а четвёртой стороной оно выходит на реку. Поэтому новгородцы здесь и построили сторожевую крепость – кремль то есть. От неё только насыпные валы остались. По утрам, когда солнце встаёт, люблю я к ним ходить – такие вокруг просторы открываются!

Между тем ночь заметно сгустилась, так что звёздное покрывало отделилось от потемневшей земли, засверкав наособицу холодным светом. Анатолий Петрович повернул назад к дому и, помахивая посохом, как тросточкой, затянул шаляпинским голосом: «И посох мой благословляю, и эту бедную суму...» Неунывающий человек! А чего унывать, ведь он у себя дома.

...За чаем (это был действительно чай, Анатолий Петрович спиртного не пьёт) вспомнили мы начало 90-х, как втроём ушли из газеты «Молодёжь Севера» и по благословению о.Трифона (Плотникова) фактически с нуля создавали «Веру». Странно как-то вновь соединиться здесь, в маленьком домике под огромным звёздным небом. Но пора и к делу... Игорь стал расспрашивать о православной жизни в Тарноге.

– Священника своего нет, лишь изредка из Тотьмы приезжает отец Георгий, – вздыхает хозяин. – В молитвенном доме сами читаем часы, акафисты. Народу приходит мало. Дело в том, что прежде в здании молитвенного дома располагался Сбербанк и здешний люд почему-то стесняется молиться там, где считали деньги. Точно так же многие не ходили в городскую баню...

– А в настоящем-то храме, Никольском, при советской власти баню сделали – с женским и мужским отделениями. Вениками там махали и парку поддавали, точно в аду. Её только два года назад закрыли, когда потолок обрушился. А погост вокруг храма и по сию пору запахан под огороды. У меня там прадед Степан Яковлевич похоронен. Я, как в Тарног приехал, стал искать его могилу, обратился к женщине, что рядом живёт, – и она так смутилась, ушла, ничего не сказав. Видно, её огород-то...

Прежде в этой церкви сторожем служил другой мой предок – Иван Андреевич Пешков. Тот самый, что «кувшины с глазами» делал, а также обычные горшки, корчаги, поиваницы какие-то, не знаю, что означает. Он не только гончарил, но ещё носки на продажу вязал. Бывало, идёт из церкви с ночного дежурства и вяжет спицами, прямо на ходу. Заходит в дом и показывает готовый носок: «Вот Бог послал грошик». За это ему в Тарноге дали прозвище Грошик. Считали его блаженным, на религии повёрнутым, вообще пренебрежительно относились.

– А как же он успевал носок связать? – не поверил Игорь.

– Не знаю, женщины утверждают, что связать носок можно часа за два. А у него в руках спицы так и мелькали. Да из храма-то шёл не спеша. Куда ему, Божьему человеку, спешить?

Из-за тесноты своей «хибары» Анатолий Петрович решил определить нас на ночёвку к своей родственнице Александре.

– Её дочку Женю вы хорошо знаете, – успокоил он нас, – так что без стеснений.

Действительно, и Александра, и её дочь Женя нам знакомы. Тут обычная история: окончив школу, девушка решила устроиться в городе и приехала в Сыктывкар. Но «огни большого города» оказались обманчивы, работу по душе не нашла – и вернулась она в родной Тарногский городок. Интересно, жалеет ли об этом?

Дом Александры стоит рядом с Тарногской школой, где теперь учительствует Женя. Встретила нас вся их семья: мама, дочка с мужем и маленькая внучка. Оказывается, вернувшись, Женя почти сразу вышла замуж за местного парня, служившего в ВДВ.

– Если бы днём приехали, то сразу бы к нам не попали, тут всё кругом было оцеплено, – рассказывает Женя, собирая на стол. – Антитеррористические учения проводились.

– Выбрали одного. По плану он должен был захватить в заложники как раз мой класс. Я об этом ученикам объявила, так они весь урок в окно зыркали: когда же всё начнётся? Но чего-то он опаздывал. Прозвенел звонок, я пошла относить журнал – и тут эвакуацию объявили. Вся школа на улицу ломанулась. У нас учителей одних – 70 человек, а представьте, сколько детей! На лестнице давка, один мальчишка на спине проехался, ногу растянул. Детишки, кто визжит, кто вслух повторяет: «Главное, спокойствие, спокойствие!» В общем, выстроили нас на спортплощадке, и спецназ пошёл школу штурмовать. Гляжу, ряды моих детей редеют – кто-то улизнул штурм смотреть. А там взрывпакеты бабахают, дымища. И давай мы в этом дыму детишек ловить... В общем, все по полной отработали: и спецназ, и МЧС, и учителя. Незачёт поставили только «террористу» – за опоздание.

– У нас тишь да гладь, – пожимает плечами Женя. – Даже уголовных разборок не бывает.

Действительно, как потом рассказал один участковый, последняя крупная «разборка» под Тарногой была в 90-е годы. Тогда местные мужики объединились, чтобы дать отпор приезжим московским браткам, захотевшим прибрать к рукам лесопильный бизнес. Повторилось то же самое, что было и в соседнем Никольском районе: москвичам дали по шеям, и больше они здесь не показывались.

– У нас говорят: «В Москве тарногских знают, а про вологодских и не слышали», – шутит Александра. – В Москве-то на рынках всюду наши стоят – доски и прочий стройматериал продают.

– Похоже, ваши и сами много строятся. Мы тут проезжали, видели остовы домов.

– Мы с мужем тоже свой дом поднимаем, он уже под крышей, – подтверждает Женя. – Жалко только, мало земли взяли. Когда начинали, казалось, дом будет просторным. А сейчас хочется ещё один этаж надстроить.

– После Сыктывкара жить тут не скучно? – спрашиваю Женю.

– В Тарногской школе вакансия появилась, учитель истории ушла в администрацию – заниматься культурой и туризмом, – поясняет Александра.

– А куда здесь туристов можно водить? – обрадовался я, ожидая, что сейчас Александра расскажет нам про церковные памятники.

– Как это куда? К Тиуновскому святилищу. Это огромный камень в лесу, на нём в древности языческие жертвы приносили. Вы обязательно сходите, а то его скоро по кусочкам растащат. Я в лесхозе работаю, и для вас специально карту приготовила, когда узнала, что вы приедете.

– В 85-м году. Но местные долго никому его не показывали, у них как бы мистическое отношение. На нём же всякие знаки выбиты...

– Туда православные вообще не ходили. Чтобы попасть к камню, нужен проводник или подробная карта.

Александра приносит кальку с лесхозной карты, на которой пунктиром обозначен маршрут. У нас с Игорем сразу рождается план: отправиться к капищу и прочитать там молитву от злых духов. Какое из этого выйдет приключение, мы тогда ещё не догадывались.

Шестьсот километров от Сыктывкара до Тарногского городка по меркам Севера расстояние не очень значительное, но включила дорога всё: и кривляние по разбитым городским улочкам в Котласе, и гонку по шоссе, и ралли по грунтовке. И потому, с одной стороны, хорошо, что едем мы на простеньких «Жигулях», а не на какой-нибудь иномарке. Но вообще-то усталость ощущается: шея ноет, до сих пор глаза от напряжения слезятся, хотя уже час, наверное, сидим у Петровича, – Михаил вовсю общается с ним, а у меня состояние сомнамбулическое: шум в ушах, а в уме всё ещё мельтешат названия деревенек и диковинные имена речушек, непонятные, но по-своему красивые: Сельменьга, Полдарса, Лименда…

Ещё каких-то десяток лет назад в эти края на машине было не добраться – только самолётом. Сюда, на Кокшеньгу, нет даже толкового речного пути. Сухона, старинный путь из Москвы на Северную Двину, проходит в каких-то трёх десятках километров отсюда, но близок локоть, а не укусишь. По Сухоне нужно доплыть до Устюга, оттуда – до устья Ваги и уже по ней вверх подниматься – такой крюк вёрст в пятьсот. Этим путём в году 1466-м, когда «по всей земле Русской хлеб призяб», увозили вятчане-разбойники из здешних злачных (т.е. зерном обильных) мест награбленный хлеб. В Устюге их береговая стража не заприметила; как уж это возможно было, не знаю – у меня, русского человека в начале XXI века, первым делом невольно закрадывается мысль о взятке. Но Бог весть, как на самом деле было. Я о другом: всё-таки удивительно – первые дороги на Русском Севере начали прорубать ещё пятьсот лет назад, сегодня люди уже в космос полетели, а и до сих пор эти дороги скорее похожи на направления…

…Петрович показывает Михаилу главное детище последних лет – повесть своей жизни, недавно завершённую. В ней он пишет не только о своей юности и родных местах, но пытается заглянуть и в далёкое прошлое этой земли. Несколько страниц – о чуди белоглазой – нельзя читать без улыбки. «Малорослые, белоглазые и белоголовые, словно цветы пушиц, будто седые с самого своего детства, всегда с приветливой улыбкой. Эдакие доверчивые карапузы. До того добролюбивые, что делятся с пришельцами всем, что имеют при себе. Отдают за так, даром мягкую рухлядь: меха соболей, куниц, горностаев, росомах, белок, бобров, выдр – твёрдую валюту тех времён. Не знают никаких обменов и учиться обменным операциям не желают...» Этот образ первопоселенцев здешних мест, конечно, фантазия Петровича и говорит скорее о нём самом, чем о заволочской чуди. Племенем они были не воинственным, даже боязливым, но торговать-то уж умели. Восточные купцы, приходившие сюда из Булгарии, так описывали «немую» торговлю с чудью. Не доезжая до их поселения, выкладывали на поляне товар: разные ножи, украшения, ткани – и удалялись на расстояние дневного перехода. На следующий день являлись из чудского селения покупатели и в отсутствие купцов осматривали предлагаемый товар. Возле того, что приглянулось, клали шкурки белок, лис, бобров и др. – и уходили. На следующий день являлись купцы и, если их устраивали условия обмена, забирали шкурки, оставляя свой товар, а по другим товарам подобный торг продолжали до тех пор, пока не договорятся. Причина такой необычной торговли была, конечно, не в отсутствии толмачей, но в печальном опыте чуди – много их пограбили-побили в этих местах и викинги, и новгородские ушкуйники.

Электрочайник закипает, Петрович идёт за печь, в бабий кут, или, как здесь говорят, куч, но у окна останавливается и, забыв про чайник, показывает на деревню за рекой:

– Вон деревенька на том бугорке, Повалиха называется, на её месте в старину чудины жили…

Эта история тоже наличествует в его повести.

«…В крутом, отвесном берегу была выкопана пещера-берлога, где и жила чудь: летом охотились, рыбачили, зимой ложились в спячку. От соседей-забияк русских они наглухо законопачивались деревянными толстенными щитами, вставленными в зевы пещер. Сторожась лихих ушкуйников, каждовечерне втягивали внутрь ивовые лестницы – мостки. Прошёл слух среди чуди, что у русаков появился, скоро и к ним приплывёт на лодке-долблёнке бородатый и очень сердитый бог Колька и что он начнёт крестить чудь, а кто будет противиться, тех станут… сжигать живьём. Зная нравы ушкуйников, язычники поверили слухам. И вот стражники из русского кремля вдруг услышали громкое пение этих лежебок, потом детский плач, а потом рухнула гора на той стороне ручья. Это вожди племени подрубили столбы землянки и ухнула, осела земля. И больше ни стона, ни крика оттуда: ушли язычники из жизни. На месте трагедии появилась Повалиха».

Вообще-то подобные рассказы про чудь, которая сама себя завалила, мне не в новинку. Такие места вам охотно покажут и в Коми – во время последней экспедиции на Мезень нам поведали такую историю. Такое впечатление, что хоронить себя заживо была самая обычная реакция чуди некрещёной на неизвестную опасность.

Я-то думаю, да простит меня Петрович, что это скорее легенда. В каком-то месте русских людей, наверное, однажды поразил факт массового самоубийства: ведь для православных лишение себя жизни – один из самых страшных грехов, страшнее даже, чем убийство ближнего. Оттого и запомнилось им это событие, и пошло передаваться из уст в уста по всему Северу.

В четырнадцатом веке здесь, на Кокшеньге, новгородцы у местных князьков земли не воевали, а покупали, правда задёшево. И впоследствии чудь и русские сосуществовали здесь вполне мирно – на одной стороне реки дворы русских крестьян с полями вокруг, на другой – чудские селения в окружении тайги, ведь жили в них главным образом охотники и рыболовы.

– Да, ушла чудь под землю, – настаивает Петрович. – А те, кто остался, крестились и постепенно растворились среди русских. Никак не найду в старых своих бумагах статью здешнего краеведа, теперь уже покойного, Андрея Андреевича Угрюмова. Он писал, что от той чуди, проживавшей в Повалихе, ведут родословие две фамилии – Сипины и Щекины. И те и другие – родня мне по крови.

– Так вот оно в чём дело, – наконец понимаю я неизбывный интерес Петровича к чудским древностям. – Вы здесь, оказывается, законный наследник самых древних обитателей этих земель! И неказистая крохотная избушка, где вы сейчас обретаетесь, как раз наподобие тех, что у ваших далёких предков была.

Смех смехом, а наследие тех ветхих дней нет-нет да и явит себя среди местного народонаселения. Такое сегодня нечасто встретишь. Я лишь однажды в нижнем течении Вятки несколько лет назад слышал про «священные рощи» – в них до сих пор марийцы (потомки древнего чудского племени мери) совершают какие-то языческие обряды. Оказывается, и здесь, на Кокшеньге, есть нечто подобное. Обряды здесь не совершают, но местные жители и по сей день туда ходят «подлечиться»: к примеру, от зубной боли осиновую или берёзовую щепу пожевать. Интересно, что, несмотря на беспощадные вырубки в районе в последнее время, рощи эти, удивительным образом, топор лесоруба не трогает. Места эти называются «кустами», на Уфтюге даже деревня есть Подкуст, там было древнее чудское захоронение.

На той же реке Уфтюге есть деревня Веригино и возле неё известная на весь район сосна Красава, по правую руку она видна с дороги – стоит одна-одинёшенька. Это – образчик уже «священного дерева». Таких тоже несколько в районе. Считается, что обламывать ветки у таких деревьев ни в коем случае нельзя. И с каждым ударом топором по такому дереву ты укорачиваешь свою жизнь.

Этот слух подтвердил на следующий день Юрий Кузнецов, работник местного музея, бывший преподаватель. С ним мы встретились в музее по рекомендации Жени, представила она его как человека исключительно порядочного и знающего, только вот не выдержавшего испытание современной средней школой: «Нет у него лужёного горла да железных нервов, чтобы с учениками справляться». Он рассказал:

– На Спасе (так здесь называют куст деревень вокруг старинного Спасского погоста) не так давно засохло «священное дерево». Там жил парень, года на два меня старше, его попросили это дерево спилить. Он возьми да и согласись – спилил. И меньше чем через полгода умер от рака. Для местных-то жителей дело совершенно ясное: посягнул на священное дерево – и сразу был наказан. И уже никто не вспоминал, что желудок у парня болел и прежде, а медицина у нас такая, что рак был обнаружен лишь на последней стадии… Есть и в Тарногском городке одна такая сосна – на городище, возле реки стоит в одиночестве.

назад

вперед

На глав. страницу.Оглавление выпуска.О свт.Стефане.О редакции.Архив.Форум.Гостевая книга