ПЕРЕПИСКА

ДВА ИСКУШЕНИЯ

Сегодня мы публикуем два письма Геннадия Шостацкого, с которым автор этих строк состоит в многолетней переписке. Началась она в ту пору, когда Геннадий с мамой обретались на Вологодчине. Затем, удаляясь от мира, они решили найти христианскую общину, из тех, что уходят «в леса», чтобы и в храме, и вне храма христианам быть вместе. Так Шостацкие оказались в Псковской области, но общины так и не нашли. Зато сумели понять, как неспасительны все эти бегства и кучкования «ревнителей», объединённых страхом, а не любовью. Говорю это, чтобы пояснить: Геннадий не кабинетный теоретик, а странник, напряжённо ищущий на практике ответа на вопрос: как спастись?

Что касается его рассуждений, то от одного его письма к другому я наблюдал рождение православного мыслителя. Он не «мудрец из провинции», а человек, с одной стороны, хорошо образованный, с другой – сохранивший в себе детский дар задавать себе самые трудные вопросы и искать на них самые честные ответы. Я не со всем в его письмах согласен, иногда крепко не согласен, но это несходство, вот что радостно, не двух камней, лежащих у дороги. Проходит месяц, другой – приходит новое письмо, которое снимает все мои возражения.

Кратко выскажу одно возражение по поводу сказанного во втором из писем Геннадия Шостацкого, которые мы ныне публикуем. Мне кажется, что Геннадий, противопоставляя монофизитское искушение Востока (пренебрежение человеческим во Христе) и несторианское искушение Запада (неспособность глубоко проникнуться божественным в Спасителе), не учитывает одного обстоятельства. Христианский Восток и Запад – это не два полюса христианства, а два самостоятельных мира, внутри которых протекает своя собственная полемика разных начал. Так, склонность к монофизитству в Католической Церкви была острее, чем на Востоке. Это и родило ту бесчеловечность, которая выразилась, например, в бесчисленных кострах инквизиции. Бог Фомы Аквинского – это тот Абсолют, в котором почти утрачена ипостасность, а религиозность этого рода имеет много больше сходства с мусульманством, чем у так называемых дохалкидонских церквей Востока, больше тысячи лет противостоящих исламу. В качестве антитезы этому и родились на Западе несторианские крайности. Сначала это происходило в мягкой форме: так Франциск Асизский, безусловно, возлюбил Христа, но скорее как Человека, чем Богочеловека. Даже на смертном одре Франциск не доверился Богу, объявив: «Я не осознаю за собой ни единого прегрешения, которого не искупил бы исповедью и покаянием». Следующим ответом на пренебрежение человеческим в Римской Церкви и явился западный, внехристианский гуманизм.

В свою очередь, невозможно сказать, что человеческое во Христе недостаточно прочувствовано в православии. Вспомним хотя бы заволжских и оптинских старцев с их детской любовью к людям. Именно у них, а не где-то ещё, имеет смысл искать противоядие от монофизитства, искушения, которое, прав Геннадий, мы далеко не преодолели, осудив его на Халкидонском Соборе. Это немало вредит Церкви и сегодня, заставляя человека искать высот православия, прежде чем он созреет как личность. Недаром родилась у нас эта горькая шутка: «Православный-то он православный, да вот беда – не христианин».

Думаю, что Геннадий всё это отлично понимает, просто мысль изречённая имеет свойство иногда застывать в полёте, отрываясь от своих начал и выводов. Поэтому я и счёл необходимым уточнить некоторые моменты. Надеюсь, что нынешняя публикация получит продолжение на страницах нашей газеты – как в посланиях других читателей, так и самого Геннадия.

В.ГРИГОРЯН

Здравствуйте, редакция «Веры»!

Прочитал в 550-м и 551-м номерах письма читательницы и ответившего ей священника, и они произвели на меня одинаково тягостное впечатление.

Теоретически я согласен с отцом Виктором, но считаю, что дисциплинарными окриками («не сметь осуждать священство!») невозможно уврачевать такую гнойную рану, как разделение русского церковного народа на «ревнителей» и «трезвомыслящих». Тупиковость ситуации в том, что оба лагеря находятся в плену политических клише и не вполне способны к разумному диалогу. Любые речи «трезвомыслящего» воспринимаются «ревнителем» априори как жалкое самооправдание жалкого соглашателя, а любые речи «ревнителя» для «трезвомыслящего» есть продукт сектантской истерии. И то и другое отвергается с порога, без малейшей попытки вникнуть в доводы оппонента. «Трезвомыслящий» судит обо всех «ревнителях» по крайним (действительно сектантским) формам «ревнительства», а «ревнитель», в свою очередь, судит обо всех «трезвомыслящих» по крайним (действительно предательским) формам того, что он называет «неосергианством».

Между тем большинство представителей обоих лагерей – нормальные и честные православные люди, и если бы они нашли в себе силы вырваться из мутного потока политиканства и с языка речёвок и лозунгов перейти на язык спокойной духовной беседы, тогда бы всё встало на свои места.

Даже если взять такую болезненную тему, как вопрос об ИНН, паспортах и т.п., то и его очень легко можно было бы разрешить, переведя из политической плоскости в духовную. Вместо игры в «неприятие печати» («чур, мы мученики и исповедники последних времён, а ты, Вовка Путин, будешь антихрист!») нам надо вспомнить про такую добродетель, как пост. И отказ от ИНН, и любой другой отказ от той или иной формы общения с «сетевой цивилизацией» может быть разновидностью поста – добровольным несением жизненных тягот, подвизанием в подвиге. Если бы именно такое понимание «отказничества» стало преобладающим, тогда исчезло бы средостение между «принявшими» и «непринявшими». Нет ведь в Церкви разделения на сухоядцев и рыбоедов. Каждый бы «постился» в свою меру, кого как Господь благословит и направит, – и не было бы ни гордыни «непринявших», ни болезненного самооправдания «принявших». Ведь каждый православный христианин так или иначе, но воздерживается от «сетевого» образа жизни (бежит по мере сил от мира сего), но нет таких, кому бы это удавалось вполне, кто бы вовсе не платил дани кесарю. Вопрос в размерах этой дани.

Впрочем, «ИНН-борческий раскол» есть лишь внешний симптом той болезни, суть которой в отсутствии у нас подлинно христианского, апостольского отношения к Апокалипсису. Для «трезвомыслящих», глухих к музыке Конца, любое напоминание о последних временах – это «нагнетание апокалиптических страхов», а для «ревнителей» всё сводится к страстному выкликанию антихриста, заполнившего в их воображении всю Вселенную (эффект Тараканища). О Втором Пришествии Христа не вспоминают ни те ни другие.

Между тем ожидание Второго Пришествия Христа есть жизненная необходимость для всякой живой христианской души, без него наша вера лишается своего краеугольного камня и превращается в мёртвую спиритуалистическую абстракцию. Именно напряжённым ожиданием Христа – «ей, гряди, Господи Иисусе!» – были сильны первые христиане, и именно этим они отличны от нас, унылых сомнамбул. Даже такие, казалось бы, земные свершения, как созидание христианских империй, есть не что иное, как побочный, нечаянный эффект апокалиптических устремлений. Первые христиане, не думая ни о чём, кроме как о грядущем Царствии Божьем, нечаянно создали тысячелетнюю Византийскую империю. Точно так же и Третий Рим есть плод того апокалиптического мироощущения, которым жил русский народ в XV веке. «Ищите же прежде всего Царствия Божия и правды Его, и это всё приложится вам».

Однако насколько созидательна подлинная жажда Царства Божьего, настолько же разрушительна извращённая апокалиптика, лежащая в основе всех русских смут и революций – и гражданских, и церковных. «ИНН-борческий раскол», безусловно, явление этого ряда. Однако вина ли «раскольников» в том, что они не нашли жажды Царствия Божьего в официальной Церкви и, не имея выбора, примкнули к единственному на сегодняшний день околоцерковному движению, ориентированному на «последние времена»? Сон разума рождает чудовищ. Многовековая благостная спячка синодальной Церкви рождала и будет рождать чудовищ псевдоапокалиптических сект и прочих революционно-нигилистических движений.

* * *

Здравствуйте!

В первом письме я коснулся вопроса спячки синодальной Церкви. Это, конечно, банальность, и я призадумался, какова природа этого богатырского сна, столь крепкого, что прервать его не смог даже бич большевизма. Эпоха гонений, безусловно, дала Церкви множество ярких личностей, но это были именно отдельные личности. В системном же плане мало что изменилось. С одной стороны, это даже хорошо: анабиоз, если вспомнить фантастические рассказы о межзвёздных перелётах, – неплохой способ победить время. Если нам не суждено вернуться к живому, динамичному древнерусскому православию византийского образца, будем довольствоваться консервативным, летаргическим. Всё лучше, чем «шагать в ногу со временем» и исчезнуть в пасти Хроноса. В конце концов, глядишь и доберёмся до места назначения.

С другой стороны, как бы ни был промыслителен этот сон, рано или поздно проснуться всё-таки придётся. А для этого нужно найти противоядие от искушения, которое и погрузило нас в неподвижность. Возможно, его, это искушение, верно было бы назвать монофизитским. Как выразился один православный батюшка на радио «Радонеж», «католичество антропоцентрично, православие теоцентрично». Это хорошо, но ведёт к соответствующим искушениям. Во всяком случае, Халкидон (Халкидонский Собор утвердил истину, что Христос не только истинный Бог, но и истинный Человек. – В.Г.) с его богочеловеческим христоцентризмом так, увы, и остался лишь богословской заданностью, которую мы не вполне смогли воплотить в реальной церковной жизни. Не случайно нам даже мусульмане больше по душе, чем христиане Запада. В вопросах межхристианского экуменизма мы малейшего комара отцеживаем, за каждым шагом священноначалия в западном направлении через 8-кратный оптический прицел следим (вон как «чукчи» пальбу по Патриарху открыли за молебен в Нотр-Даме), а в деле «взаимодействия традиционных конфессий» басурманского верблюда жрём за обе щеки да приговариваем, глядя на картинку очередного погрома в Европе: «Во как они за своего Аллаха стоят!»

Восточное религиозное сознание всегда решительно восстаёт против всякого унижения Бога, но не имеет иммунитета против унижения Человека. Западное, «несторианско»-гуманистическое – наоборот. Поэтому Запад более очевидно безбожен, чем Восток, но обольщаться этим не следует. Восточное безбожие просто тоньше и лицемернее западного – равно как и западное «гуманистическое» бесчеловечие тоньше и лицемернее грубого восточного бесчеловечия. По большому же счёту, хрен редьки не слаще. Всё, что вне халкидонского богочеловеческого двуединства, – всё от лукавого. Что безбожный гуманизм, что бесчеловечная религиозность – и то и другое ведёт к утрате и Бога, и Человека. Без Бога невозможно стать Человеком – но и к Богу невозможно прийти, не причастившись Тела и Крови Христовых – истинной Человечности. Чтобы обожиться, надо сперва вочеловечиться. Монофизитская же религиозность пытается перескочить через ступеньку вочеловечивания и сразу из скотства воспарить к идеалу обожения. В результате получается полёт гадаринской свиньи – ей тоже было «летать охота».

Роковая ошибка и гуманистов, и монофизитствующих в том, что ни те ни другие не поняли того, что Человек – это не эмпирическая данность (эмпирическая данность – недочеловек), а героическая заданность. Гуманисты обоготворили того человека, который имелся в наличии, – и вместо Человека поклонились свинье. Монофизиты, напротив, возненавидев падшее начало в человеке, выплеснули в своём аскетическом радикализме вместе с водой и ребёнка – вместе с недочеловечеством отринули и дремлющее в этом перегное семя Человечества. Между тем идея Человека как героической заданности есть то, что могло бы примирить Восток и Запад, истинных православных христиан с истинными гуманистами. Эту идею проповедовали и основатель православного монашества Антоний Великий, и последний французский гуманист Антуан де Сент-Экзюпери. Эта идея могла бы лечь в основу того слова, которое, как мы все верим и ждём, должна сказать миру Россия на закате мировой истории – «последней проповеди Евангелия». Это ведь должна быть какая-то особая проповедь, способная всколыхнуть глубины всякой души и на Востоке, и на Западе.

И ещё нам надо обязательно вернуться к первохристианской эсхатологии, к живому и напряжённому – но при этом безо всякого радикализма – ожиданию Второго Пришествия Христа. Это восприятие Христа как грядущего Царя, своеобразный патриотизм по отношению к Царству Божьему – не как спиритуалистической абстракции, а как к реальному государству, готовящемуся к завоевательному походу против «мира сего» – есть лучшее противоядие от монофизитства. Монофизитское искушение православия есть естественное следствие его человеческой усталости, духовное выражение греха уныния. ХРИСТИАНЕ УСТАЛИ ЖДАТЬ ХРИСТА и решили превратить Его для себя из Богочеловека в «просто Бога», в которого можно было бы верить с теми же чувствами, с какими мусульмане верят в Аллаха, а иудеи – в Иегову. По сути, это возврат в Ветхий Завет, дорога к «площади Трёх религий» в Екатеринбурге, где мирно соседствуют православный храм, мечеть и синагога.

Природа «монофизитского сна» восточной Церкви аналогична обычному человеческому сну. Церковь есть богочеловеческий организм, глава которого – Христос. Потеря живой, человеческой связи отдельных клеток этого организма с Главой вследствие вышеописанной усталости и означает то, что человеческая составляющая этого организма заснула. Но это, к счастью, не «холодный сон могилы» – ибо духовная связь, по Божеству, сохраняется. Церковь, представляясь спящей для внешнего наблюдателя, продолжает при этом жить достаточно напряжённой внутренней жизнью. Однако она не способна проявить эту жизнь вовне – отсюда наша полная беспомощность в плане миссионерства. Отсюда же и то чувство смутной неудовлетворённости, которым явно или тайно страдает, наверное, каждый из нас. Вроде бы всё хорошо – «расцвет православия», причём не только в смысле храмостроительства, но и в смысле серьёзной духовной жизни современных христиан. Но при всём при этом – неотвязное ощущение того, что не хватает чего-то главного. Это ощущение, наверное, испытывал бы человек, погрузившийся в многолетнее сновидение. Сновидение это может быть каким угодно светлым и прекрасным – но всё равно сквозь него пробивалось бы тревожное чувство того, что что-то тут не так.

Это у нас, на Востоке. На Западе та же самая болезнь «эсхатологической усталости» приняла совсем другое течение. Суть несторианства – в ипостасировании, персонификации человеческой составляющей Богочеловечества. Это и породило папство, воплощающее в себе эту несторианскую потребность в поклонении обособленной ипостаси Христа. И если настоящий Христос «задерживается» – тогда Его земной двойник вступает в неограниченные права. Вслед за Папой тех же прав требуют и рядовые христиане, они тоже хотят стать непогрешимым святым человечеством. Но не приобрести эту святость в подвиге, а получить её ПО ПРАВУ. Так возникает протестантизм с его тотальной святостью – но и это ещё не всё. Тотальная святость вытравляет в человеке саму потребность в религиозной жизни: он безнадёжно здоров, и ему больше не нужен Врач.

Получив самосознание «святости», человек забывает о первоисточнике святости, он начинает полагать, что она принадлежит ему уже даже не по праву христианина, а по естественному «праву человека». Так рождается крайняя форма несторианской ереси – атеистический гуманизм.

Таким образом, если окинуть взором одновременно и Восток и Запад, тогда мы увидим, что «эсхатологическая усталость» возвращает мир к дохристианскому мироощущению. На земле копошится безбожное человечество Запада, а в небесах царит в своей «чистой духовности» бесчеловечный Абсолют Востока. Воплощение Христа «отменено», и между Небом и землей – вновь непреодолимая пропасть...

назад

вперед